Черный Август

Пизанелли остановился перед зданием. Трое полицейских вышли из машины. Тротти поднялся по ступенькам на крыльцо и вошел в дверь, которую распахнул перед ним Майокки.

На душе у Тротти было неспокойно, под ложечкой сосало.

Знакомый запах лака для пола, лекарств и молчаливого страдания.

За секретарским столиком – все то же хорошенькое простоватое личико с чересчур обильной косметикой под глазами.

Девушка встала. На ней была белая блузка и голубая хлопковая юбка. Лифчика под блузкой не было. Она улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны:

– Комиссар Тротти?

– Я бы хотел поговорить с доктором Сильви.

Она перевела взгляд своих темных глаз с Тротти на Пизанелли и на Майокки:

– Не могли бы вы… – Она потянулась к телефонной трубке.

Тротти перехватил руку.

– Где доктор Сильви? Я желаю с ним говорить. Немедленно.

Девушка побледнела:

– Тот, кого вы ищете… где его искать, должен знать директор. – Она опустила глаза на руку Тротти, сжимавшую ее запястье, и насупилась.

– Где Сильви?

Девушка подняла глаза.

– Доктор Сильви – где он?

Она судорожно вздохнула, плоская грудь поднялась и упала.

– На юге.

– Где?

– Кажется, доктор Сильви в отпуске. Кажется, он вернулся в Калабрию. – Она горестно кивнула, не спуская глаз с руки Тротти. – Он сюда вернется недели через две, не раньше.

Тротти обернулся и посмотрел на Майокки и Пизанелли.

Пизанелли широко улыбнулся и пригладил рукой свои длинные редкие волосы:

– Из Боатти вышел бы замечательный сыщик. Ублюдок развратный.

Сначала Тротти не узнал Карнечине.

Директор «Каза Патрициа» подкрасил волосы, и седина с головы исчезла. Он был подтянут и выглядел моложе. Карнечине сидел в мягком кожаном кресле.

– А, добро пожаловать. – Он встал и, неестественно улыбнувшись, протянул руку.

Не обращая внимания на протянутую руку, Тротти спросил:

– Вам Сильви рассказал?

– Прошу прощения?

– Вы не знали, где Беллони, и повсюду ее разыскивали. Вы забеспокоились.

– Забеспокоился? – Улыбка на лице Карнечине сменилась хмурой гримасой. – Прошу садиться, господа. Может быть, выпьете чего-нибудь? – Его рука указывала на лежавшую на столе деревянную доску, где было вырезано его имя. – Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь. Вермута?

– Карнечине, я говорю о Марии-Кристине Беллони.

– Но чем я могу вам помочь? Я, кажется, даже не понимаю, о чем речь.

– О Марии-Кристине Беллони – о той самой Марии-Кристине Беллони, которую вы убили ночью в прошлую субботу на Сан-Теодоро.

Вежливая улыбка:

– Полагаю, вы шутите?

– Сильви рассказал вам, где она.

– Доктор Сильви? Боюсь, доктор Сильви в отпуске. – Он повернулся к Майокки и Пизанелли и изумленно повертел головой. – Это шутка? Вы уверены, что не нуждаетесь в глотке спиртного? – На Карнечине была чистая белая рубашка с погончиками. На голове – ежик выкрашенных в густой черный цвет волос. – Садитесь, садитесь же. – Карнечине опустился в кожаное кресло и положил свои нескладные руки на стол.

Тротти заметил на них совсем свежий маникюр.

– Несколько лет вы тянули из нее деньги.

Карнечине покачал головой:

– По-моему, здесь какое-то недоразумение.

– Из Марии-Кристины Беллони – с помощью своих лекарств. А может, и с помощью сексуальных манипуляций. Вы прикарманивали ее денежки. Курочка с золотыми яичками. Курочка, которую так накачивали лекарствами, что она ничего не соображала.

– Вы слишком голословны, комиссар.

– И вдруг курочка вырывается на свободу. И вы испугались. Ведь вы испугались, Карнечине?

Наступила долгая тишина. Как бы ища поддержки, Карнечине посмотрел на Пизанелли и Майокки, потом перевел взгляд на две фотографии на стене – римского папы и матери Терезы Калькуттской.

– Если я правильно понял, вы обвиняете меня в том, что я убил синьорину Беллони? – На маленьком лице промелькнула робкая улыбка. Происходившее, казалось, волновало его не слишком сильно.

– В том, что вы утопили ее, Карнечине, в том, что вы утопили Марию-Кристину в речной воде. – Тротти махнул рукой в сторону вереницы платанов за окном.

– Мария-Кристина Беллони? Наша пациентка? – Он поднял плечи. – Я даже не знал, что она мертва.

– Она мертва, уверяю вас. Ее убили. Сильно ударили по голове и утопили.

Карнечине опустил голову:

– Весьма прискорбно. Я слышал, что погибла ее сестра. Весьма, весьма прискорбно.

– У вас не было выбора, Карнечине. Вы вынуждены были ее убить.

– Я не понимаю вас.

– Лучше было ее убить, чем оставлять в живых. Она начала всем подряд рассказывать, как вы прикарманиваете ее денежки. Банк Сан-Джованни выплачивал ей большое содержание. Но вам хотелось еще больше.

– Вы это серьезно? – Голова Карнечине резко дернулась вниз. – Вы серьезно думаете, что я убил свою пациентку?

– Мы знаем, что вы ее убили.

– Конечно же, вы шутите. – Карнечине смотрел на Тротти своими умными темными глазами. – Всего несколько секунд назад я даже не знал, что она мертва.

– Странно – если учесть, что вы убили ее своими собственными руками. Преднамеренное убийство. Утопили ее в нескольких литрах речной воды.

– Несколько месяцев назад нас посетила финансовая полиция. И мы пришли к обоюдному согласию. – Карнечине вновь кивнул. – Я уверен, что органам правопорядка упрекнуть меня не в чем.

– О финансовой полиции мне ничего не известно. Убийство. Речь идет о преднамеренном убийстве. Вы убили Марию-Кристину Беллони, опустив ее голову в воду.

– Для чего?

– Для чего вы ее утопили? А для того, чтобы, когда труп прибило бы к берегу, все решили, что она совершила самоубийство. Что она утонула в реке, а не в городской квартире своей сестры. Что она бросилась в По под Крытым мостом. Самоубийство из-за несчастной любви к Луке.

– Я не знаю никакого Луки. Право, комиссар, при всем моем к вам уважении я не могу отделаться от чувства, что… – Он засмеялся.

– Но вы не учли, что воду можно будет идентифицировать. И взяли воду из реки в том месте, где она сравнительно чистая.

– Лука? Не знаю никакого Луки.

– Луке понадобился врач, и он обратился к своему приятелю Сильви. Лука ведь не знал, что Мария-Кристина – пациентка «Каза Патрициа». Он рассказал о своем приключении с ней доктору Сильви. А Сильви рассказал вам. Так что обо всем-то вы знали. От Сильви вам стало известно, где Мария-Кристина скрывается, – и вот у вас появился шанс безнаказанно ее убить.

– Чтобы я убил своего пациента? Похоже ли такое на человека, возглавляющего санаторий для тех, кто прежде всего нуждается в любви и внимании. Для тех, кто в своих собственных семьях любви почти не видел?

– Действительно, все это очень странно, Карнечине.

– Богатая клиентка – с какой стати мне было убивать синьорину Беллони?

– Потому что вы испугались.

Карнечине поднял темные брови:

– Чего?

– Вы потеряли над ней контроль. Она выходила из-под контроля – из-под вашего контроля. Вы не могли ее утихомирить, не могли подступиться к ней со своими транквилизаторами. Возможно, она даже пыталась связаться с вами и потребовала назад свои денежки. Угрожала вам. Но вы не знали, где она находится. Не могли заставить ее замолчать. Вы не знали, где она, до тех пор, пока Лука невольно не рассказал о ней Сильви.

Карнечине снова посмотрел на Пизанелли и Майокки. Он улыбнулся и кивнул головой:

– Гипотеза весьма любопытная.

– Мария-Кристина уехала отсюда в конце июля. – Тротти похлопал ладонью по столу. – Уехала к сестре – так она делала на феррагосто каждый год. Вы думали, что она привыкла к тем лекарствам – к нейролептикам, которыми вы пичкали ее годами. На Сан-Теодоро за ней должна была присматривать сестра. Но на сей раз сестре было не до Марии-Кристины. Розанну Беллони занимало нечто совсем другое. И вот, впервые за пять лет, Мария-Кристина оказалась предоставленной самой себе. Живя без всякого надзора у себя в квартире на улице Мантуи, Мария-Кристина мало-помалу прекратила принимать вашу отраву. – Тротти фыркнул. – Она почувствовала себя лучше. Туман из головы улетучивался. Кстати, что это вы с Сильви ей давали? Убойные дозы валиума? Или что-нибудь покрепче – хлорпромазин, флуфеназин? Как бы там ни было, а от вашей отравы она постепенно отвыкла. Может, компенсировала ее эффекты марихуаной и алкоголем. И психостимуляторами. А почувствовав себя снова человеком, она, естественно, стала искать помощи. Потому что хотела вернуть свои деньги. Впервые за пять лет до нее дошло, что с ней случилось и во что вы ее превратили. И она принялась направо и налево об этом рассказывать. Луке и прочим. О том, как ее обкрадывал директор некоего приюта для психически неуравновешенных людей.