Черный Август

– Вы обвиняете меня в убийстве женщины?

– А есть ли у вас, синьорина, алиби на прошлый уик-энд?

– Зачем мне кого-то убивать?

– Я не говорю, что вы кого-то убили. Я спрашиваю вас, где вы были.

– С ним.

Пизанелли наконец оторвался от оконной рамы и спросил:

– С кем?

– С Джан-Марией. Я была со своим женихом.

– Где?

Легкий вздох.

– Вы правы. Я сказала вам не правду.

– Почему? – спросил Пизанелли.

Она подняла плечи.

– Вы должны меня понять. Родители хотели, чтобы я поехала с ними в Санто-Стефано. Они вечно хотят, чтобы я была рядом с ними. – В ее голосе прозвучало раздражение. – А что мне с ними делать? Скажите, что мне было делать в Ланге? Сидеть и смотреть, как растет папочкин виноград? Или беседовать с папочкой? А его и дома-то почти не бывает. А когда он дома, он только и делает, что разговаривает с крестьянами, разыгрывая из себя помещика и обсуждая свой виноград и урожаи. Или с матушкой беседовать прикажете? С этой стареющей принцессой? Она и двух мыслей связать не в состоянии. Стефания из Монако да Ага Хан – больше ее ничего не интересует. Кроме «Оджи» и «Дуэмила», она ничего не читала. Мною она не интересуется, да никогда и не интересовалась. Санто-Стефано я ненавижу. Ненавижу Ланге. Ненавижу Пьемонт. – Голос вдруг зазвучал страстно. – И ненавижу своих родителей, от которых все эти двадцать лет я получала все, абсолютно все: чемоданы «Vuitton», рубашки «Lacoste», лучшие школы и каникулы в Шамони. Все, за исключением одной-единственной вещи – коротенького мгновения настоящей любви. Все, комиссар, кроме тепла.

Она замолчала и вызывающе посмотрела на полицейских.

– Почему вы лгали, синьорина? – Наклонившись к девушке, Пизанелли съехал на самый край стула, локтями упираясь в колени. От внимания Тротти не ускользнули его начищенные до блеска, без единого пятнышка ботинки.

Лаура перевела взгляд с Тротти на Пизанелли, потом опять посмотрела на Тротти. Юное лицо было бледно.

Тротти дотронулся до ее руки.

– Почему?

– Я боялась.

– Чего?

Она не отвечала.

– Вы испугались, что вас обвинят в убийстве?

Она склонила голову набок и слегка приподняла плечи.

– Так как?

Девушка молчала.

– Лучше дайте-ка нам его телефон.

– Чей телефон?

– Мне нужно поговорить с Джан-Марией.

Долгая тишина.

– Вы дадите мне его телефон?

Из уголков ее глаз словно сами собой покатились слезы:

– Он меня не любит.

Тротти снова коснулся ее руки:

– Не плачьте, Лаура.

– Как человек я Джан-Марию не интересую. Я для него просто грелка в постели. А для его семьи и друзей – хорошенькая безделушка, которую можно показывать другим. – Она сердито смахнула слезу.

Пизанелли едва сдерживал смех:

– Вы это о своем женихе, синьорина Роберти? О человеке, за которого собрались замуж, как только получите свою степень?

Девушка внезапно встала и холодно посмотрела на полицейских.

– Прошу прощения, – сказала она и, ничего больше не объясняя, вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

– Все она врет, комиссар.

– Зачем ей врать?

– Чтобы кого-то выгородить. Она норовит кого-то выгородить. И вроде бы не себя. – Пизанелли дернул плечами. – Если, конечно, не она убила Беллони.

Тротти поднес к губам чашку с остывающим кофе и залпом опорожнил ее. Поморщившись, он развернул ревеневый леденец и швырнул его в рот.

– Чего она там застряла?

Тротти указал на стоявший на полу телефон, соединенный длинным красным шнуром с розеткой на стене.

– Если сейчас она кому-нибудь названивает, лучше бы послушать.

– Джан-Марии?

Тротти шлепнул ладонью по постели и проговорил:

– Не знаю, где сегодня ночевала синьорина Роберти, но только не на этой кровати. С тех пор как мы тут были, никто на этой кровати не спал. Двоим тут не уместиться.

Пизанелли недобро усмехнулся.

Тротти постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в спальню. Как и в прихожей, ее стены были обиты алым шелком. Два кресла, груда подушек и толстый ковер на полу. На стене – старая картина с изображением Мадонны, Младенца и пухлых ангелов. Шторы были задернуты, и утренний свет в комнату не проникал, у изголовья постели горел светильник.

Воздух был спертым.

– Шпионите за мной, комиссар?

Она успела переодеться, и теперь на ней были джинсы и матерчатые тапочки. Она сидела в кресле. Глаза у нее были красные, заплаканные.

– Нам с лейтенантом Пизанелли пора, синьорина Роберти. Но я бы хотел знать ваши планы. Буду вам весьма признателен, если без моего ведома город вы покидать не будете. И очень буду вам благодарен, если вы все-таки дадите мне телефон вашего приятеля.

– Значит, вы думаете, что это я убила Беллони?

– В моем возрасте, синьорина, человек начинает понимать, что лучше всего вообще ни о чем не думать. – В тихом голосе Тротти прозвучало утешение.

Она отвернулась и снова заплакала.

Тротти подошел к ней, сознавая, какое у нее хорошенькое личико и хрупкое тельце.

– Не понимаю, почему вы скрываете правду, Лаура?

– Потому что я была здесь.

– Любить другого – не преступление, синьорина. И провести с ним ночь не зло. Разве что какая-нибудь старая фанатичка, старая озлобленная лягушка из церковной купели способна утверждать, что спать с любимым мужчиной, не будучи за ним замужем, – дело не праведное.

– Лягушка из купели? – Лаура Роберти улыбнулась сквозь слезы. Потом столь же внезапно улыбка исчезла. – Вся беда в том, что я, похоже, его не люблю. Как, наверное, и он меня. Мы просто пользуемся друг другом. Он хочет моего тела, а мне нужна теплота. Неужели я прошу слишком многого? Мне нужно, чтобы меня любили. Если даже любовь будет неискренней, я всегда смогу притвориться.

– Вы не должны были лгать.

Она пожала плечами, не глядя на полицейских. В дверях стоял Пизанелли. Он сопел и чесал нос. На редких, свисавших на воротник волосах, остались следы геля.

– Вы с ним были здесь в субботу ночью?

Лаура не отвечала.

– Вы слышали какие-нибудь звуки? Скорее всего Марию-Кристину убили утром в воскресенье. В квартире Розанны. Вы что-нибудь слышали?

Она покачала головой.

– Вы должны сказать правду, Лаура. Несколько раз вы нам уже лгали. Не делайте себе же хуже.

Она вздохнула.

– До восьми вечера я была в Лидо – всю субботу я провела с друзьями. Туда он за мной и приехал. Вернулись сюда, заказали по телефону пиццу и потом смотрели телевизор. Я очень устала. Слишком много загорала и купалась. Легли где-то в десять.

– И занялись любовью? – спросил Пизанелли. Тротти обернулся и бросил на него раздраженный взгляд.

Ее глаза сверкнули сквозь слезы:

– А это уж не ваше дело.

Тротти кивнул в сторону кровати:

– Вы здесь спали, Лаура?

– Это спальня моих родителей. Но в квартире это единственная двуспальная кровать. – Она дернула плечами.

– Вам не нужно было мне лгать, синьорина.

– Простите меня.

– Джан-Мария высокий?

Она нахмурилась:

– Почему вы спрашиваете?

– Он высокий?

Она снова пожала плечами:

– Среднего роста. Может, чуть выше. Зачем вам это?

– Не знаете ли вы какого-нибудь невысокого мужчину, который бывал в этом доме?

Она подперла рукой щеку:

– Невысокого? Нет, пожалуй. А что?

Тротти ободряюще ей улыбнулся и направился к двери. Девушка встала. В красном свете комнаты ее лицо выглядело иначе.

– Я и впрямь с Марией-Кристиной ни разу не общалась. Хотя вроде бы несколько раз ее видела. Она ведь была сумасшедшей?

– Иногда она принимала седативные препараты.

Девушка проводила их до двери.

– Соберетесь уезжать из города, синьорина, обязательно свяжитесь со мной. И мне все-таки нужно будет поговорить с Джан-Марией.

Лаура Роберти покорно кивнула, затворила за ними дверь, и они услышали, как задвинулся засов.