В петле времени

– О жизни великого учёного мы говорили с вами на прошлых занятиях, – начал Ланье, – множество открытий принадлежало Эйнштейну, но основное из них – это создание теории относительности…

Ланье оглядел аудиторию и продолжил:

– Надо сказать, что теория относительности – это общий термин для двух теорий, общей и специальной. Первой появилась специальная теория относительности, из которой следует, что скорость света будет всегда неизменной относительно любого тела, с какой бы скоростью оно ни двигалось. А время при скоростях, близких к скоростям света, замедляется, а если время замедляется, значит, это может позволить нам чисто теоретически совершать что?

Аудитория молчала.

– Правильно. Совершать путешествие в будущее.

Иногда Ланье казалось, что он говорит сам с собой. Но это был неплохой разговор.

– Так, специальная теория относительности открыла для нас возможность путешествия в будущее. Теперь мы можем контролировать время, а значит, и любое из его течений.

– Значит, чем быстрее будет лететь самолёт, тем медленнее будет идти время?

– Абсолютно верно, – обрадовался Ланье. Он всегда радовался хоть каким-то мыслям студентов, а уж верным тем более.

– Получается, первой машиной времени станет что-то реактивное? Ракета, например?

– Если мы говорим о будущем, то да, – улыбнулся профессор.

– А если о прошлом?

– А вот тут начинается самое интересное. Лурье выдержал паузу, все молчали. Он любил такие паузы, в которые все молчат. Он чувствовал, как управляет всеми, ему казалось, он даже слышал, как шевелятся извилины в этих неподвижных умах. Когда он набирал эту группу, он не думал, что наберётся и десять человек, но пришло гораздо больше. На его лекции записалось двадцать три студента, и пускай двое пришли по ошибке, но даже они сидели сейчас затаив дыхание.

– Так что с прошлым? Мы можем отправиться в прошлое?

– Можем! И об этом нам говорит тот же Эйнштейн, но уже в своей общей теории относительности.

– Он создал её для путешествия в прошлое?

– Отнюдь, он не верил, что такие путешествия возможны. Но, как мы знаем, нет таких законов физики, которые препятствовали бы путешествию во времени. Общая теория относительности подтверждает возможность перемещения в прошлое. Весь вопрос в том, какое это прошлое, наше или нет. Весь вопрос, какая это вселенная. Также Эйнштейн с большим скепсисом относился к такому известному нам всем явлению, как квантовая запутанность частиц.

Ланье посмотрел на аудиторию и понял, что это явление известно было только ему.

– Кто-нибудь знает, что такое квантовая запутанность?

Молчание было исчерпывающим.

– Понятно.

Он стёр всё с доски и начал рисовать.

– В микромире есть такое понятие, как суперпозиция. Что это значит? Это значит, что одна частица может находиться в нескольких местах одновременно. Это если бы взять меня, например, и клонировать. Нам это трудно понять, наш мир и законы в нём очень рациональны. Всё, что нас окружает, подчиняется законам физики, но в микромире (в мире частиц, фотонов и атомов) нет земных законов. Поэтому сложно поверить в то, что даже представить нельзя. Так вот…

Он начертил на доске овал и разделил его пополам.

– Одна частица может разделяться надвое. И это также будет та же самая частица, только в двойном экземпляре. И каждая из них сможет держать связь с другой, потому как они часть от целого. И если одну частицу, к примеру, поместить на огромное расстояние от другой, предположим, в космос, а другую оставить на земле, то обе они будут связаны друг с другом; и, влияя на одну, мы заметим закономерные изменения и в другой. Таковы законы природы на её микроуровне. И это неотъемлемая часть нашей реальности. Эйнштейн же назвал это явление жутким действием на расстоянии.

– Почему жутким?

– Потому что он не находил ему объяснений.

Ланье хотел было сказать ещё что-то, но посмотрел на часы. Ему было жаль уходящего времени. Он не особо любил учить. Единственное, чего он хотел, это вернуться в лабораторию и продолжить работу над экспериментом. Он занимался квантовой запутанностью частиц. Он считал её самым таинственным и даже мистическим явлением во вселенной. Мы часть этого мира, говорил он себе. Да, наш мир, и человек в частности, живёт по иным законам, но должно же быть что-то, что убрало бы эти условности. Эти грани между миром частиц и нашим миром.

Кажется, он долго молчал, так долго, что не заметил, как тишина сменилась шумом, а шум хаосом. Он не услышал звонка. С ним часто такое случалось.

9 глава

Дом лучшей актрисы второго плана, по версии канала RSI, предполагаемой Эммы Клетчер, находился за городом, куда Морис с Глорией добирались более двух часов на машине и ещё час на пароме. Всё это время Морис выслушивал всевозможные предположения новоиспечённой напарницы о том, кем была эта Эмма, почему награда оказалась в доме умершего Кларка Стюарта и кого в итоге надо подозревать.

По предположению Глории, убийцей могла быть сама Эмма Клетчер, а орудием – эта самая статуэтка. Она была его любовницей, точно любовницей, шептала Глория, будто на пароме да в закрытой машине кто-то мог их услышать. На замечание Мориса, что мистер Стюарт умер от сердечного приступа, Глория тут же ответила, что ему что-то подсыпали в алкоголь. Это был нитроглицерин, шептала она, запей его алкоголем и – здравствуй, инфаркт! Или антидепрессанты, или снотворное, снотворное и алкоголь.

– Куда проще, правда, Бенджи? – не унималась Глория. – Или нет, они вдвоём его убили. Точно! Эмма Клетчер и эта Мэри, как её, ты не помнишь?

– Гринвич.

– Гринвич, точно, вот ведь сучка, да, Бенджи? «Я никогда не играла роли второго плана», – лицо Глории искривилось в пародии, – надменная стерва. Он же вёл их дела, так ведь? Он что-то знал, знал их тёмное прошлое, у всех есть тёмное прошлое, правда, Морис?

– У меня нет.

– Да у тебя вообще ничего нет, ты такой предсказуемый, Бенджи… А у людей есть и тёмное прошлое, и та ещё подноготная. Как ты дела только раскрываешь? Ты же понятия не имеешь, чем люди живут, какие скелеты у них за спиной.

– В шкафу.

– Что?

– Скелеты в шкафу.

– И в шкафу тоже, – согласилась Глория, – ну ничего, – она обняла его руку и погладила как-то жалеючи, – со мной ты не пропадёшь, я помогу тебе.

«Вот счастье-то», – подумал Морис.

– Спасибо, Глория, я очень рад.

Эмма Клетчер жила в двухэтажном небольшом доме. Облицованный сине-серыми досками и такого же цвета черепицей, он смотрелся совсем неброско на фоне соседних домов. Ставни на всех окнах были распахнуты, раскрывая белые рамы многостворчатых окон. Такой же белой и многостворчатой была дверь в глубине арочного козырька над крыльцом, поддерживаемого скромными колоннами. Всё это Морис увидел из-за забора, который огораживал и сам дом, и сад перед ним. Перед домом было много деревьев, они склонялись кронами на крыльцо, загораживали пару угловых окон, что было бы очень кстати в жару, подумал Морис, когда-то у него был похожий дом, когда-то он тоже хотел посадить деревья.

Морис очнулся от неприятного звона. Это Глория трезвонила в колокольчик, что висел над калиткой.

– В каком веке они живут? – ворчала Глория. – У людей давно уже видеонаблюдение стоит, а у них – колокольчики.

– Это декоративный, – сказал Морис, позвонив в электрозвонок.

– Полиция Нью-Йорка, – ответила Глория на невнятное шипение в динамике.

Шипения прекратились, и в ту же секунду из дома вышла приятного вида взрослая женщина, в строгом, английского кроя платье, чёрных туфлях-лодочках и с пучком на голове.

Она поздоровалась с гостями и впустила их. Голос её был тихий и учительский, если бы она не жила в Америке, то непременно должна была жить в Англии, работая гувернанткой в какой-нибудь графской семье.

Пока они шли до дома, она молчала, и молчание это показалось Морису не совсем обычным. В доме женщина представилась и предложила им чаю.