Страница 19 из 23
Ночью мне приснился сон, будто я попал на бескрайнее кладбище с серыми каменными надгробиями с золотыми табличками без подписей. Стройными рядами без оград надгробия устремлялись к горизонту. Я стоял между кладбищем и бесконечной стеной, в которой отражались люди и степь, но без надгробий. Со стороны зазеркалья ко мне подошёл князь Михаил Валицкий с колодой карт и поприветствовал меня.
- Что это за стена? - спросил я.
- Это зеркало коллективной памяти человечества, - ответил мне Валицкий.
- А почему напротив него кладбище?- поинтересовался я.
- Потому что в зеркале отражаются только бессмертные, а место обывателей в забвении, - пояснил шулер.
-Даже у посредственностей есть надгробия, - рассуждал я.
-Все оставляют какой-то след, - пожал плечами Валицкий.
Я всмотрелся в зеркало и различил там толпы людей всех эпох, но в реальности кладбища их не было, они жили в форме отражений. Вдалеке за историческими личностями сверкало гигантское здание из стекла и металла размером с большой город. В его очертаниях я узнал главный павильон Парижской Всемирной выставки 1867 года.
Я вспомнил, дворец состоял из 7 круговых галерей, которые пересекались 16 радиальными аллеями, разбивающими выставочное пространство на секторы, отведённые под экспонаты различных стран. В здании, подобном морской раковине, у посетителей была возможность, двигаясь в радиальном направлении, знакомиться с продукцией определённой страны, а проходя по окружности, изучать однотипные экспонаты, произведённые в разных государствах. Внутри павильона располагались копии античных храмов, турецкой бани, церкви романского стиля и готических строений. На Парижской Всемирной выставке были представлены предметы искусства и быта, достижения науки и техники, способы обучения и воспитания и множество других экспонатов. Видимо, похожий принцип, но в гораздо более масштабном исполнении со странами, эпохами, литературой, изобретениями и прочим, был использован и в этом здании-городе. У всего должно было быть своё место, такое, чтобы его легко можно было найти.
Очевидно, внутри город зазеркалья, как украшение Леди из Эльче, делился на секторы, выделенные векам, государствам, народам и явлениям по законам и взаимосвязям, которые нам, живым, ещё только предстояло открыть. Конечно, конструкция была многоуровневой и секторы не всегда совпадали. Скажем, элементы культуры могли выходить за границы этносов и столетий. В центре строения, наверное, были владения Судьбы, Эволюции или Бога, Вселенской Силы, стоящей над Природой, Временем и Пространством, но действующей через них, создающей и регулирующей эту структуру. На ум приходил "град Божий" Аврелия Августина. Я увидел скульптора Тутмоса, гуляющего в садах около стеклянного города с царицей Нефертити, и Данте Алигьери, читающего стихи Беатриче Портинари в тени деревьев. Эти два автора подарили своим возлюбленным бессмертие, "билет" в коллективную память человечества, и я подумал, что прекраснее их поступка и быть ничего не может. Город, хоть и был вечным, но, вероятно, изменялся вместе с образами в коллективной памяти.
- Надгробий в тысячи раз больше, чем отражений, в этом есть какая-то диспропорция и дисгармония, - возмутился я.
- Вот именно. В ваше время шарлатаны утверждают, что нужно стремиться к гармонии с миром. Какая глупость! Ты не задумывался, Влад, почему от руин веет умиротворением? Потому что высшая степень гармонии с миром и природой - это смерть. Рай в Писании - это сад, а не лес или степь, то есть что-то, адаптированное человеком под себя. Для пленённого еврейского народа на рай походили сады Вавилона, и их образ попал в Библию. Существование человека, даже загробное, всегда нарушает гармонию Мироздания.
- А как оказаться в этом зеркале и стать бессмертным отражением?
- Для этого необходимо выбиться из ритмов Времени. Вечность сама стоит вне Времени и принимает в свои ряды лишь тех, кто не играет по законам эпохи и действительности.
Иногда не играет из-за каких-то обстоятельств. Так, слепой Гомер был вынужден зарабатывать на жизнь рассказами о подвигах древних героев и прославил себя произведениями "Одиссея" и "Илиада". Если бы он был хорошим кузнецом, не имеющим потребности в легендах, то исчез бы во тьме веков. Город Афины, в котором не хватало земли для земледелия, начал выращивать на скалистой местности оливки, активно торговать оливковым маслом и керамикой, для этого было нужно развивать флот. А матрос афинского флота не нуждался в большом количестве дорогих доспехов для войны, но был очень значим для города. Афинские реформы привели к расцвету демократии, философии и бессмертию культуры города.
Анри де Тулуз-Лотрек получил в детстве серьёзные травмы ног, отчего представителю знатного семейства была закрыта дорога на военную службу. Сам Анри признавался, что без увечья он стал бы спортсменом или хирургом. Но Тулуз-Лотрек занялся искусством и вошёл в число самых гениальных художников в истории. Подобных примеров десятки тысяч.
Почему белорусские деятели, такие как Евфросиния Полоцкая, Франциск Скорина и Симеон Полоцкий обрели бессмертие в коллективной памяти? Потому, что действовали оригинально, нестандартно для своего времени, вышли за рамки обыденности.
Мы мало знаем о жёнах князей XII века, лишь легенды доносят до нас эхо событий их жизни, дополняя единичные упоминания в летописях. Если бы Евфросиния Полоцкая вышла замуж за князя, по законам своей эпохи, мы бы скорее всего никогда о ней не услышали. Однако она предпочла духовный путь, шокировав своего отца, и была канонизирована.
Симеон Полоцкий мог оставаться простым монахом и дидаскалом, но он встретил стихами правителя враждебной страны - московского царя Алексея Михайловича и составил для него гороскоп. Симеон отправился в столицу врага своей родины - Речи Посполитой - Москву, где помогал царю проводить реформы двора. В Речи Посполитой того периода хватало талантливых, образованных людей, о которых ничего не напишут. Симеона Полоцкого многие из его окружения посчитали предателем, но он поступил неординарно и получил бессмертие.
И, конечно, Франциск Скорина. В списках выпускников Ягеллонского и Падуанского университетов рядом со Скориной стоит имя Томаш. В краковском списке он упоминается как Томаш из Подляшья, а в падуанском - как Томаш из Литвы. Возможно, некий Томаш прошёл тот же образовательный путь, что и Франциск Скорина, в одно со Скориной время, в тех же странах и университетах. Но Томаш затерялся в документах, работая хорошим врачом, его отражения нет в зеркале бессмертных. А Скорина экспериментировал с книгопечатанием даже после первой коммерческой неудачи и добился успеха.