Заговор в Империи

— Соль священная, соль освященная, возьми всю гадость с раба нареченного, все порченное, все уроченное, все наведенное, все сглаженное, с питьем выпитое, с едой съеденное, с подкладом взятое, злым словом, дурным глазом даденое хоть отроковицею, хоть девицею, хоть молодицею, хоть старухою, хоть мужиком, хоть стариком, хоть ребенком малым, хоть покойником стылым, хоть сестрою, хоть братом, хоть отцом единственным, хоть матерью родной, хоть венчанным мужем или женой. Забери и по текущей воде неси, до моря-окияна, до острова Буяна. Как мною сказалось, как мною желалось — так и будет. Аминь.

Соль, опущенная ветром, начала погружаться в землю с громким, едким шипением, отдающим смрадным душком, подтверждая наши с тетушкой догадки. Одновременно с этим в лесу раздался вой, на этот раз совсем другой. В нем не было крика проснувшегося монстра, в нем была лишь боль существа, спущенного с повадка. Светоненавистника коснулось ощущение от разъедаемой солью земли, и теперь он шел сюда.

Я, предчувствуя скорую опасность, вновь заговорила нараспев, чувствуя, как собственный резерв истончается, а Вселенная касается меня, устремляя ко мне энергию мира. Вселенная помогала как могла, как умела, не понимая, что нужна мне энергия совсем другого порядка.

— Соль священная, соль освященная, возьми все гадость с раба нареченного, все порченное, все уроченное, все наведенное, все сглаженное, с питьем выпитое, с едой съеденное, с подкладом взятое, злым словом, дурным глазом даденое хоть отроковицею, хоть девицею, хоть молодицею, хоть старухою, хоть мужиком, хоть стариком, хоть ребенком малым, хоть покойником стылым, хоть сестрою, хоть братом, хоть отцом единственным, хоть матерью родной, хоть венчанным мужем или женой. Забери и по текущей воде неси, до моря-окияна, до острова Буяна. Как мною сказалось, как мною желалось — так и будет. Аминь.

Зачитывая слова, я чувствовала, как чудовище выло и бежало, а от его шагов по земле шла дрожь, лишний раз напоминая, что светоненавистник здесь чужой, что ему не место в этом мире и на этой земле.

Энергия мира бежала внутри меня, бурлила, просилась в бой, но ее было недостаточно для этого. Мне нужно было нечто большее, чем сила. Мне нужна была, как сказала тетушка, энергия чистой, нетронутой души для последней части, самой сложной части.

Сердце, бешено бьющееся в груди, казалось, пропустило удар. Я подняла голову, готовясь столкнуться с этим, предоставляя себя либо в роль жертвы, либо в роль победителя.

В голове бились сотни вопросов, крутящиеся вокруг одного. Хватит ли моих сил? Достаточно ли правильно я поступала до этого дня? Чиста ли моя душа по-настоящему?

Кто его знает?

— Соль священная, соль освященная, возьми всю гадость с раба нареченного, все порченное, все уроченное, все наведенное, все сглаженное, с питьем выпитое, с едой съеденное, с подкладом взятое, злым словом, дурным глазом даденое хоть отроковицею, хоть девицею, хоть молодицею, хоть старухою, хоть мужиком, хоть стариком, хоть ребенком малым, хоть покойником стылым, хоть сестрою, хоть братом, хоть отцом единственным, хоть матерью родной, хоть венчанным мужем или женой. — упрямо повторяла я, вскинув руки к лесу и направив внутрь столп чистого, неомраченного ничем света, проходящего через меня, как через воронку.

Этот свет шел отовсюду: он шел с неба, он шел с земли, он шел из космоса, он шел из Вселенной, он шел из меня. И в свете этом было так много прекрасного, как много в нем было и ужасного. Я слышала плач рожденного ребенка, я слышала слезы умирающего старика, я видела ливни, я видела шторма, я видела корабли и то, как они разбиваются, как существа сходятся и как они ломают друг другу жизни, я слышала крики, я слышала шепот любви.

Все это проходило через меня, все это было мной.

Это была жизнь, а я стала ее проводников.

Столп ослеплял. Он горел так сильно, что в какой-то момент мне показалось, что я теряю зрение, что я не справляюсь, что меня не достаточно. Я горела в этом свете, как мотылек, вспорхнувший к самому огню. Я теряла слух от вопля светоненавистника, не понимала, куда идет этот свет.

Внутри меня все горело, казалось, через самое сердце проходит вся жизнь разом. Я не могла остановить это, не могла контролировать и все, что мне оставалось — это открыться еще больше, избавляя разум от сомнений.

— Забери и по текущей воде неси, до моря-окияна, до острова Буяна. Как мною сказалось, как мною желалось — так и будет. — произнесла я, не слыша себя, не видя ничего вокруг. — Да возложится тьма на того, кто тьмой является. Да воздастся тому, кто тьмой закален. Да будет ноша того, кто миру во вред.

Светоненавистник, на которого была переложена порча, взревел, пытаясь стряхнуть с себя мои слова. Я не видела его, но чувствовала, как его бег замедлился, и он начал смахивать с себя порчу, отряхиваясь, как собака от воды.

— Аминь. — крикнула я, пригвождая чудовище тьмой, свойственной ему.

Последнее слово далось особенно тяжело. Оно оглушило, оно лишило зрения, оно ударила по спине и толкнуло вперед, наказывая меня за то, что я не имела права делать. Проклятая ведьма, не находящаяся в подданстве чужого Бога, не имела права произносить святые слова и наказание, я уверена, будет соизмеримо моему чистоплюйству.

Но то будет потом.

Свет прекратил прорываться через меня. Я более не чувствовала вокруг себя поддержки Вселенной. Жизнь в чистом ее проявлении исчезла, но был холод, впившийся в ладони. Или разумнее сказать, что это я впилась пальцами в землю, когда свет, срываясь с моих ладоней, понесся вперед, как спущенный с поводка пес?

Не важно. Главное, что свет ушел, а вместе с ним, как часть одного целого, неслась и тьма. Они, сплетенные воедино, спешили вперед, ища того, кому они теперь принадлежат. Две противоположности, две части одного, два врага и два друга.

Я наблюдала за ними, упиревшись руками в землю и пытаясь вернуть дыхание, зрение и способность слышать. Они спешили, и мне нужно было торопиться.

С трудом поднявшись, я даже не успела порадоваться, что справилась, как впереди, снесенное светом и тьмой, начало биться в агонии темное, испещренное гнилыми кусками мяса, лысое, израненное и невероятно злобное нечто. Оно было похоже на человека, но передвигалось на четырех, вывернутых наизнанку конечностях.

И это нечто, пытавшееся отплеваться от напавшей на него квинтэссенции света и тьмы, увидело меня.

В следующую секунду я, не оборачиваясь, рванула вперед по направлению к резиденции Эверентов, прекрасно понимая, что оно бежит следом, и никакая охранная магия поместья меня не защитит. Более того, Вселенная, сделав то, что считала нужным для равновесия, ушла, а мой резерв опустошился до самого основания.

Лишь бы успеть, лишь бы успеть!

Когда я уже подбежала к заднему двору резиденции, мне показалось, что за спиной все прекратилось, будто бы и не слышалось чужое дыхание. Не выдержав пытки неизвестности, я обернулась и пожалела об этом в ту же секунду. Существо вовсе не отставало, нет, оно бежало, быстро, четко и улыбаясь. А в моей голове что-то менялось, что-то рождалось и занимало место сознательности, я чувствовала, как светоненавистник проникает в мою голову.

На задворках сознания зазвучал голос. Мамин голос.

Она ушла, когда мне едва исполнилось несколько месяцев, подбросив меня в корзине тетушке, когда та еще жила в Салеме. Мы никогда не виделись с ней, а тетушка не рассказывала. Пыталась, но я не позволяла ей и словом обмолвиться о той, что оставила меня, как мусор, у чужой двери.

Я ничего не знала о маме, как о человеке, и знать не хотела. Видела лишь одну фотографию в альбоме, с маминого выпускного из Академии. Она стояла рядом с председателем Магической Ассоциации и держала в руках метлу — символ того, что она окончила учебное заведение с блестящей практикой. Мама была гордостью Академии, гордостью ведьм.

А сотней лет позже она бросила меня.

Так откуда я могу знать этот голос? Откуда мелодия колыбельной, навязчиво оглушающая меня, может быть мне знакома?