Слово чести

– Хочешь?

– Нет, спасибо.

Он закончил уже четыре стены цитадели без ее помощи.

– Бен, брось это. Серьезно.

Он поднял глаза и, улыбнувшись, смахнул сахарные кубики.

Она облегченно вздохнула.

– Идешь спать?

– Нет еще. Я думаю... это, должно быть, соседи. Я имею в виду фотографию из журнала «Лайф». Газетчики не могли даже случайно наткнуться на нее. Ведь там нет твоего имени.

Марси, крутя бутылку в руках, наливала апельсиновый ликер в стакан.

– На самом деле, Бен, это я дала им ценную информацию. Я устала от того, что все внимание прессы устремлено на тебя.

Тайсон усмехнулся.

– Я считал, что хороший работник службы информации увильнет от огней рампы.

Марси поднесла стакан к губам.

– У меня тоже есть самолюбие.

– Должно быть, это сделал кто-то из города. Но зачем ему это надо было? Я имею в виду, зачем тебя поливать этой грязью?

Марси облокотилась на мойку.

– Люди мелочные, завистливые и чокнутые. Я считаю, что все знают это.

– Я думал, что ты веришь в добропорядочность, все мы братья и сестры.

– Я действительно верю в это. Искренне и самоотверженно. Но тем не менее большая часть человечества – отъявленные негодяи.

Она допила ликер.

Тайсон выглянул из окна. В солярии дома Томпсонов горел свет, и он увидел их семнадцатилетнюю дочь Джинни, расхаживающую в бикини. Девушка, приблизилась к солярию, французские двери распахнулись, и она вошла. Свет погас.

Марси глянула из окна.

– Джинни?

– Да.

– Ты в свои семнадцать озабоченных лет назначал вот таким рандеву?

– Еще бы. Я знал все дворы и заборы.

Марси расхохоталась.

– Бог мой, у нас в городе все было иначе. Мы обычно целовались да обнимались в парках, а иногда, если приспичит, залезали на крышу нашего дома. А зимой – в бойлерной.

– Невежа. – Тайсон подошел к холодильнику и открыл дверь. – Это все кошачья еда. Йогурт, салат, клубника. – Он захлопнул дверцу.

Марси размышляла вслух.

– Два инцидента. Хюэ и Гриффит-Парк произошли почти в одно и то же время. Что сказала по этому поводу «Нью-Йорк пост»? Что-то с иронией о том, что Марси занималась любовью в то время, как Бен занимался войной. – Она улыбнулась. – Ты знаешь, когда тебя газеты начали называть по имени, ты добился признания. Как профи журналистики и сотрудник отдела службы информации, я скажу вам, мистер Тайсон, вы еще ничего не вкусили. – Она закончила свой второй Гранд Марнье, и Тайсон заметил, что она захмелела.

Он сел за кухонную стойку.

– Смешно, но меня этот кошмар еще не коснулся.

– Почему это? Ты живешь в нем. «Жизнь – только сон в ночи, страх прозябает во мраке. Путник нагой призван брести в море копий и в прахе». Артур Саймонс. – Она налила ему половину кофейной чашки Гранд Марнье.

– Спасибо, – сказал Тайсон. – Мы увезем Дэвида отсюда, как только закончится учебный год. Ребенок, должно быть, проходит круги ада, но не говорит ни слова.

Марси кивнула.

Тайсон отпил кофе, подслащенный апельсиновым ликером. Он знал, что Дэвид видел эту злополучную фотографию задолго до этого. И действительно около года назад Бен нашел Дэвида на полу их «кабинета» с раскрытым журналом «Лайф» на коленях, пялящего глаза на фотографию своей матери.

Тайсон решил не оставлять незамеченным случившегося, и поговорить с сыном. Спустя несколько дней он сел рядом с Дэвидом и прочел ему короткую социологическую лекцию об эре Водолея. Странно, думал он, что мужчине средних лет приходится защищать перед подростком утраченную мораль своего поколения. Но мораль подобно войне и миру имеет цикличность. Викторианцы не одобряли нравственные устои, моду или литературу георгианской эпохи. Поколение Дэвида (не обязательно назойливые резонеры) было не таким потерянным, как поколение их родителей.

Дэвид слушал, понимающе кивал, но Тайсон заметил, что мальчик не одобрял не только голых людей на фотографии, но и образ жизни своих родителей.

Бен осознавал, что напускает на себя вид бывалого человека, который со снисхождением относится к фотографии, прошлому Марси и супружеским отношениям. Марси как-то заметила при гостях: «Бен стал либеральнее и не таким замкнутым, а я в свои годы погрязла в консерватизме. Такова жизнь восьмидесятых».

Тайсон понимал, конечно, что прошлое Марси бросает на него тень, так же как и ее нынешняя работа, по роду которой она часто встречается с преуспевающими людьми: деловые поездки, завтраки, ленчи, поздние обеды, задержки на работе, выход на публику. Оснований для ревности было вполне достаточно, если учесть, что после нескольких случаев прихода Марси домой на рассвете у них с Тайсоном случались перепалки. Единственное, чего не знал этот брак, так это скуки. Он сказал ей:

– Ты хорошо это придумала. И ты права.

Марси налила себе третий стакан. Речь ее уже была невнятной.

– Лучше или хуже. Что же, черт возьми, происходит? – Она подумала немного, затем добавила: – Ты тоже все хорошо устроил. Я... Я всегда уважала тебя... но были времена... ты знаешь... когда мне казалось, что ты слизняк. Думаю, что я провоцировала это... я никогда не хотела принизить тебя... никогда. И я рада видеть, что ты проявил себя по-настоящему... я имею в виду не сломался, правда? Нам всем нужен небольшой стресс, чтобы встряхнуться... это укрепит нас и наш брак... но сильный стресс и напряжение... – Она осушила стакан и сдержала икоту. – Я не знаю.

Тайсон кивнул. Он знал, что Марси была самоуверенной женщиной. Она вся была в жизнеутверждающем движении, а там, где жизнь, всегда возникают проблемы.

Он посмотрел на нее.

– Я никогда не забуду тот вечер, когда я пригласил на обед Кимуру, Сайто и их жен. И ты прислуживала им, обнося китайскими блюдами.

Марси спросила невинно:

– Я что-то сделала не так?

Тайсон улыбнулся.

– Ты никогда не говорил об этом ни слова. – Она хмыкнула. – Я подавала этому дерьму палочки для еды только ради Христа нашего. – Потом добавила обиженно: – Я смешала для них коктейль. «Бомбардировщик Хиросимы». Всем понравился.

Тайсон засмеялся.

– Не смейся надо мной, ты, страшно надутый, нервный и дразнишь меня.

Бен перестал смеяться и шагнул к ней.

– Это кто нервный?

– Ты, ты, обидчивый, нудный...

Он крепко схватил ее за плечи, поднял на руки и уложил на кухонной стойке среди кофейных чашек, сахарных кубиков и газетных страниц.

– Что ты делаешь, черт тебя возьми?

– Собираюсь вас трахнуть, леди.

– Как? Здесь?

–Здесь. – Он расстегнул молнию на юбке и, не снимая сандалий, стащил ее вместе с трусами, потом бросил скомканную одежду на пол. – Раздвинь ноги.

Она раздвинула ноги, смахивая чашки и пепельницы со стойки. Тайсон спустил пониже шорты и взобрался на нее, устраиваясь между бедрами. Он вошел без всяких прелиминариев, найдя ее влажной и готовой к отдаче.

Марси раскинула руки и ухватилась за края стойки.

От быстрых и резких толчков его колени скользили по гладкой поверхности пластика. Он отпрянул и скомандовал:

– Перевернись.

Марси легла на живот, а затем приподнялась на локтях, подогнув под себя колени. Крепко стиснув ее плечи, он проник в нее сзади, тараня лоно дюжиной сильных ударов для быстрого удовлетворения. Вибрирующая сахарница грохнулась с расшатанной стойки, вслед за ней полетел пакет молока.

Марси раздвинула колени пошире и, нагнув голову, посмотрела назад на скользящий пенис Тайсона и раскачивающиеся, обернутые замшей мошонки яички.

Тайсон кончил неожиданно. Спрыгнул со стойки, хлопнул ее по ягодицам и, выходя из кухни, крикнул:

– Убери эту грязь!

Марси с минуту не шевелилась, чувствуя, как студенистая жидкость стекает по бедрам и капает на кухонную стойку. Медленно сползла на пол и окинула взглядом осколки греха. Не надевая юбки, она подмела сахар, собрала губкой разлитое молоко и все это вместе с разбитой сахарницей выбросила в мусорное ведро. Потом принялась вытирать кухонную стойку, залитую молоком и спермой.