Страница 81 из 85
И. П. БАРДИН
СЛУШАЯ ДЗЕРЖИНСКОГО
Я уже собирался покинуть Харьков, где был по делам Енакиевского завода, когда узнал, что в этот именно день на митинге в театре Муссури с докладом выступает Дзержинский.
Я отложил свой отъезд, чтобы попасть на митинг.
Помещение театра в тот вечер напоминало скорее осажденную крепость, нежели театр. Толпа людей запрудила площадь и плотным кольцом забаррикадировала входные двери. Все эти люди, жаждавшие увидеть и услышать Дзержинского, напирали друг на друга, теснились, волновались.
Желание услышать Дзержинского было настолько сильным, что в конце концов с помятыми боками я очутился в театре. Большой слабо освещенный зал был до отказа заполнен людьми. В солдатских шинелях, в тулупах, папахах и красноармейских шлемах люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, и казалось, что стены гудевшего зала не выдержат такого буйного натиска.
Но вот по залу пронесся нараставший шепот. Тысячи глаз обратились к сцене, где помещался длинный стол, покрытый красной скатертью.
К столу подошел высокий худощавый человек с запоминающимся характерным продолговатым лицом, обрамленным знакомой по портретам острой бородкой, в красноармейской гимнастерке, в сапогах.
Это был Феликс Дзержинский.
Несколько мгновений он стоял положив руку на сердце, выжидая, когда утихнет людской гул в зале, куда он устремил свой орлиный взор. Зеленовато-серые глаза его, казалось, горели. Я стоял близко к сцене и видел его хорошо.
Гул не унимался, и, не дождавшись, Дзержинский поднял руку и внятно произнес!
– Товарищи!
Зал покачнулся, притих и замер.
Обращаясь к красноармейцам, рабочим и крестьянам, Дзержинский начал свою речь невысоким, но четким голосом, в котором чувствовалась большая сила и который в самом начале наэлектризовал весь зал.
Люди слушали его с напряженным вниманием. По мере того как Дзержинский говорил, интонация его менялась, слова становились резче, чеканнее, он порывался всем корпусом вперед и нервно шагал по сцене. И весь он – высокий, худой, энергичный, пламенный, как бы собранный в нервный узел, неумолимый и прямой – овладевал сознанием и волей сидящих перед ним людей.
Впервые в своей жизни я слушал такого пламенного оратора, видел такого большого политического борца, слова которого, мне казалось, выходили из самого сердца, возникали из кристаллических глубин человеческой души.
Я смотрел вокруг себя, на людей, обросших бородами, усталых, исхудавших, но уверенных в своей победе, опьяненных правдой, которой, точно пламенем, обжигал их Дзержинский.
Да! Да! Необычайной силой правды, неотразимой силой убеждения дышали слова Дзержинского, и я это почувствовал с первых же слов, брошенных им в зал. Его слушали настороженно, затаив дыхание. Дзержинский говорил о том, что такое Советская власть.
– Это – власть народа, власть рабочих и крестьян, разбивших цепи рабства, опрокинувших коронованных палачей и их золотопогонных сатрапов. Это – власть тружеников, уничтоживших кабалу, притеснение, эксплуатацию человека человеком. Это – вы сами, красноармейцы-бойцы, рабочие и крестьяне, сидящие в этом зале. Это – великий трудовой советский народ, уничтоживший царя, помещиков и капиталистов, – вот что такое, товарищи, Советская власть!
В зале бушевало море, стоял несмолкаемый гул, а Дзержинский, пламенея, рисовал суровому и разгневанному воображению людей задачу завтрашнего дня. В его коротких фразах вставали картины разрушений, причиненных войной, навязанной рабочим и крестьянам белыми генералами, помещиками и фабрикантами.
– Но для чего же мы воюем, для чего мы боремся на фронтах гражданской войны? – спрашивал Дзержинский.
И отвечал:
– Для того, чтобы с оружием в руках отстоять нашу власть, нашу свободу, наше право на жизнь, на труд, на счастье для всех; для того, чтобы завоевать свободу и счастье нашим детям и внукам!
Мы сами должны ковать свое счастье! Уже сегодня мы должны начать борьбу с разрухой, восстановить разрушенный транспорт, оживить заводы и фабрики, озеленить поля и пашни, накормить и одеть наших детей, сделать цветущим, радостным, могучим наше Советское государство.
Только ни на одну минуту не забывайте о мече, держите винтовку на боевом взводе, потому что враги наши не дремлют.
Сдавленный со всех сторон человеческими телами, я уже ничего не замечал вокруг себя. Я видел только пылающие гневом и решимостью глаза людей, так же как и я, потрясенных до глубины души простыми, но такими волнующими словами Дзержинского. Правда, ясная, неотразимая правда – я это увидел и почувствовал – вот что захватило людей в зале, вот что поразило и мое сознание и сердце. Я видел перед собой не просто трибуна, но и храброго воина, чье имя ввергало в трепет врагов, чьи слова, словно разящий меч, с сокрушающей силой рассекали мои сомнения.
Тот вечер не сотрется в памяти. Я не забуду этот митинг в тускло освещенном зале, где слова большого человека взывали к сердцам людей, заставляли их кипеть гневом, воспламеняли надеждой. Я не забуду неотразимый образ Дзержинского, «железного Феликса», рыцаря революции, глубоко запавший мне в душу образ храброго воина с несокрушимой волей и всепобеждающей верой в великую правду, которую он убежденно и гордо нес как боевое знамя.
Дзержинский закончил свою речь. И тут раздалось яение, все поднялись на ноги. Люди пели «Интернационал».
Волнение душило меня, мешало петь.
Что-то важное, большое совершилось во мне в тот вечер. Я понял, что не только рассудком – сердцем приобщаюсь к новой жизни.
М. Я. ЛАПШИН
СТРОИТЕЛЬ НОВОГО МИРА
Впервые я увидел Феликса Эдмундовича Дзержинского на V Всероссийском съезде Советов, делегатом которого меня избрали солдаты 50-го пехотного полка ржевского гарнизона. Когда левые эсеры убили германского посла Мирбаха и подняли мятеж против Советской власти, мы, делегаты-большевики, как один, выступили на защиту завоеваний революции.
На V Всероссийском съезде Советов меня избрали членом ВЦИК. После съезда прихожу к секретарю ВЦИК Варлааму Аванесову и говорю:
– Ведь я же военный, как буду выполнять обязанности члена ВЦИК?
– Товарищ Лапшин, – слышу в ответ, – будешь работать в ЧК с товарищем Дзержинским!
С 15 июля 1918 года я стал работать в следственной группе ВЧК.
Впечатление о Дзержинском можно выразить такими словами: беспредельно преданный делу партии. Человек большой душевной щедрости. Неимоверно отважный, храбрый. Простой и доступный в общении. Ответственно выполнявший любую работу, которую поручали ему партия и Владимир Ильич Ленин.
Феликс Эдмундович был удивительно тактичным человеком. Как-то после доклада на коллегии ВЧК я замешкался и не ушел вместе со своими товарищами. Одному выходить было как-то неудобно.
– Товарищ Лапшин, – обратился ко мне кто-то из членов коллегии, – у вас есть еще какие-то вопросы?
Заметив мое замешательство, Феликс Эдмундович сказал:
– Товарищ Лапшин присутствует на заседании коллегии как член ВЦИК! – И, улыбнувшись, добавил: – Мы с ним оба, как члены ВЦИК, обладаем одинаковыми полномочиями.
В те годы партия посылала чекистов на самые трудные участки борьбы и социалистического строительства.
В начале 1920 года Феликс Эдмундович вызвал меня и сказал:
– Михаил Яковлевич, создана комиссия по борьбе с сыпняком. Поедете от ЧК на Южный фронт, в Донбасс. Там во многих местах саботируют создание госпиталей, лечебных пунктов, снабжение медикаментами. Это поручение Владимира Ильича…
Во время голода в Поволжье Дзержинский направил меня в Самару для ликвидации транспортной «пробки», мешавшей продвижению грузов для голодающих. Когда при Совете Труда и Обороны была создана комиссия по борьбе с взяточничеством, Феликс Эдмундович командировал группу чекистов на Юго-Восточную дорогу. Я был в их числе.