Сокровище чародея

– Хочешь, угощу?

Запустив пальцы в пушистые перья, зажмурившись, Бера пыталась вспомнить, насколько разорительным для винного погреба (куда отец не пускал никого, кроме работников, вносивших тяжёлые бочки и ящики) был её ночной визит.

Злилась она неимоверно. Стиснув кулаки, из которых торчали перья, она едва сдерживалась, чтобы не ударить исполосованную когтями спину.

И хотя в этот момент Бера люто ненавидела Кнэфа и желала скрыть его визит, к ней постепенно приходило понимание, что только желанием принца угоститься их знаменитыми винами она может оправдать спуск в погреб.

Как ни старалась, она не могла вспомнить, что там было внизу. Вспомнила она о том, что было уже в столовой.

В огромном камине пылал огонь, огненные блики сверкали на бутылках и бокалах, на тарелках с фруктами и золочёных инкрустациях в опрокинутых стульях. Огонь отражался в потемневших глаза Кнэфа, смешивался с зелёными искрами.

На полу слегка дуло, но трескучее пламя согревало сидевшую на Кнэфе Беру, изнутри её распирал, обжигая возбуждением, член. Спиной Кнэф опирался на резное кресло, в котором любил попивать вина отец Беры. Пушистый мех степного барса щекотал её колени. Сильные пальцы Кнэфа удерживали её груди, в ложбинке между которыми согревалось пряное вино.

Бера хотела двигаться, внутри всё горело от желания приподняться и резко опуститься на твёрдую плоть, вновь до кончиков пальцев содрогнуться от удовольствия. Она двинулась, и струйка вина потекла на живот.

Потянувшись вперёд, Кнэф приник губами к её влажной коже, беззвучно втянул вино, потоки жидкости её щекотали, Бера тяжело дышала. В её голове вдруг стало достаточно светло, чтобы осознать: ей всё это нравится. Не тихая, тайная близость с Ёфуром, судорожные взаимные движения в съёмных комнатах, куда прокрадывались, точно воры, а так дерзко, в собственном доме, с вином, играми и криками во весь голос.

Внутрь Беры будто засыпали осколки льда – так ужаснула её мысль, что эта звериная страсть с Кнэфом может быть не мстительной попыткой заглушить боль, а чистым удовольствием.

Нашарив бутылку коллекционного ликёра, Бера приложилась к горлышку. Мятная сладость наполнила рот, ударила в голову.

Отбросив бутылку, Бера столкнулась с огненно-зелёным взглядом Кнэфа. Сейчас, когда она с ним была двумя деталями, сцепившимися в целое, и её тело жаждало вновь и вновь ощущать его, этот взгляд обжёг Беру.

Она схватила бутылку пряного вина и ткнула в губы Кнэфа.

– Пей, – почти рычала Бера. – Угощайся.

Кнэф перехватил бутылку и сделал пару глотков.

– Пей ещё. – Бера наклонилась, почти коснулась его носа своим. – Где ещё тебя угостят таким вином?

– Бера, если я буду столько пить без закуски, я свалюсь и не смогу ничего делать, – Кнэф хитро улыбнулся и накрыл её влажную от вина грудь, сжал, и Бера затрепетала. – Понимаешь, о чём я?

Ей вдруг неистово захотелось справиться с безумным желанием быть с ним.

– О том, что тебя нужно покормить? – засмеялась она.

Кнэф по-змеиному резким движением опрокинул Беру на шкуру и, притиснув над её головой готовые взметнуться руки, качнул бёдрами, вошёл в неё так глубоко, что Бера застонала. Он вторгался порывисто, блики пламени плясали на его коже, на тёмных линиях ритуальных татуировок, а в глазах полыхала безумная зелень.

«У всех чародеек в постели горят глаза?» – подумала Бера за миг до того, как эти неистовые движения наполнили её тело дрожью разрядки.

Кончив в неё, Кнэф скатился на шкуру. Отдышался и ответил:

– Я бы не отказался перекусить.

Посыпались воспоминания, как раскладывала на себе фрукты, а Кнэф их ел, облизывая кожу и покусывая, как брал её на кухонном столе, а она кричала в голос и царапала его спину, Бера попыталась засунуть в самый-самый далёкий уголок души.

Зажав рот рукой и выпучив глаза, она смотрела на расцарапанное, окружённое перьями, плечо Кнэфа и пыталась убедить себя, что ничего такого с ней быть не могло, и сейчас она видит ужаснейший в жизни кошмар.

Но память говорила иначе.

Помять говорила, что и на этой постели Бера продолжала царапать Кнэфа, и в порыве страсти бормотала, что он лучший мужчина в её жизни, что никогда ещё она не испытывала таких острых ощущений.

«Ещё бы нет, – подумала теперь Бера о всех своих острых ощущениях, – я же никогда не разоряла отцов погреб, а ведь папа так хорошо ко мне относится, как я могла предать его доверие?»

Но хуже было то, что случилось перед этим безумным уверением Кнэфа в его исключительности: Бера плакала.

Когда Кнэф попытался уложить её спать, Бера отпихнула его, пнула кубки, звонко разлетевшиеся по полу, и когда Кнэф схватил её за плечи, она разрыдалась.

Отшатнувшись, Кнэф отпустил её. Задрожав, Бера бросилась на постель. Кричала, била кулаками по подушкам. Её ломало от прорвавшихся чувств, от выплеснувшейся наружу боли.

Кнэф накрыл спину Беры собой, и та завыла:

– Как он мог со мной так поступить, как?

Приподнявшись, он гладил её по волосам, а она, задыхаясь, корчась на измятой постели, царапая подушку, кричала:

– Он знал, знал, что я боюсь этих слов, и всё равно говорил, говорил!

– Понимаю.

Ладонь Кнэфа скользила по её растрёпанным волосам.

Неожиданно для себя Бера призналась:

– Меня всегда завораживал героизм стражей, защищающий наш мир от Кошмаров. Я смотрела на статуи легендарных воинов и мечтала оказаться среди них. Они так блестят на солнце. Я приходила туда, я помню холод ночного воздуха, остужавший мои горящие щёки, пока в голове пылали образы битв. Я представляла себя воином, я стыдилась своих торговых корней. Все думали, я прихожу смотреть на мальчиков, выискиваю себе жениха, а я хотела быть среди них, понимаешь?

– Понимаю, Бера, понимаю, – Кнэф гладил Беру по голове.

– Я тоже хочу защищать мир, а не заготовками на зиму заниматься.

– Заготовки на зиму тоже очень полезное дело.

Вывернувшись из-под его руки, Бера спросила:

– Ты тоже считаешь, что девушке не место среди стражей? Тоже думаешь, что я обуза? Что я бесполезна?

Кнэф молчал. И это молчание усиливало боль в груди Беры.

– Ну же, говори! – Она схватила его за руку. – Ответь правду! Ёфур прав?

Облизнув чувственные губы, Кнэф медленно заговорил:

– Я не знаю, что в точности он тебе сказал, поэтому не могу…

– Ответь!

– Мне приходится вливать немного больше магии в твои доспехи, чтобы уравнять твои силы с мужчинами, но в остальном ты ничем им не уступаешь.

Беру будто ударили под дых. Со свойственным отчаянию упорством она сосредоточилась только на мрачной части фразы, на том, о чём ни одна работавшая с ней чародейка, о чём сам Кнэф никогда не говорил: несмотря ни на какие старания, она слабее остальных воинов, и только презренные чародеи могли дать ей желанную силу.

И когда ночью Бера спросила Кнэфа, почему он поступал так, почему помогал, он повёл исцарапанными плечами и ответил фразой, которую Бера ненавидела до крика: «Ты же девушка».

И это сказал ей чародей, мужчина, который в Пустоши не сражался, а как девушка стоял в центре отряда и подпитывал силой броню воинов.

Кнэф часто говорил ей это «Ты же девушка», но Беру просто убила его внезапно открывшаяся снисходительность. Его жалость к слабой, замахнувшейся не на своё дело девушке.

Беру затрясло от обиды на страшную несправедливость – невозможность для неё без уловок стать полноценным стражем – и вспыхивающей в сердце злости. Больше всего на свете Бера хотела забыть слова Кнэфа, даже больше, чем оскорбления Ёфура, ведь гадости Ёфура она могла опровергнуть воспоминаниями о битвах с Кошмарами, а признание Кнэфа перечёркивало все её достижения, её гордость собой, её уверенность в том, что она достигла того, о чём мечтала.