Расплата за наивность

Серега замолчал и уставился куда-то вдаль, причем далью служила прокопченная стена над газовой плитой. При этом он не спеша раскачивался на своем любимом стуле, что было явным признаком глубоких размышлений.

Алка сидела ни жива ни мертва. Не потому, что чувствовала себя виноватой, а потому, что знала: когда Серега думает, мешать не смей, а думать он любил и умел, да так надумает, что сначала его умозаключения кажутся бредом, а время пройдет – и все по его будет.

Серегу она знала с детства, тот был закадычным дружком ее брата, непутевого Кольки. Стоит сказать, что непутевым брат стал не вдруг и не сразу. А способствовал этому ряд событий, причем таких уважительных, что, глядя на него, в очередной раз пьяного до умопомрачения, Алка вздыхала, но все прощала.

Серега всегда помогал другу, но вставить в его голову свои мозги не мог, да и вряд ли ему хотелось расставаться с ними. Привык!

Сколько себя помнила Алла, Серега ее любил, во всяком случае, до недавнего времени, а началось это еще со школы. Прибегут с тренировки, Колька начинал по кастрюлям шарить да на Аллу покрикивать: «Разогревай быстрее!», а Серега к стенке привалится, пялится на нее и улыбается – тихо так, нежно, с какой-то затаенной грустью в глазах. Поначалу она на него и не смотрела, но когда он начал оказывать ей внимание в виде вынесенного за нее мусорного ведра, шоколадки, которую тайком от Кольки совал ей в карман, или букетика подснежников, которые буквально отогревал из-под снега, то Алла призадумалась: с чего бы это такое отношение?

Братец не способствовал возникновению никаких симпатий ни с чьей стороны, наоборот, всегда стремился высмеять ее или лишний раз поиздеваться. Не так чтоб уж очень, но Алла обижалась до смерти, когда ей оставалось дочитать любимый роман, ну всего каких-то десять страниц, а он прятал его и ни за что не отдавал. Или соберутся с подругами на каток, а он из ботинок шнурки вытащит и гаденько так улыбается и плечами пожимает.

Вот и призадумалась Алла, а не извлечь ли выгоду из симпатий-то Серегиных, все лишний раз от Колькиных измывательств защита будет, и давай улыбаться ему в ответ. Надо сказать, что Серега умел защищать то, что любил и считал своим. С Колькой они пару раз подрались. От Аллы Колька отстал, но на друга злобу затаил. И если бы не его величество случай, то дружба их навсегда бы распалась.

А случилось так, что Колька попал в неприятную историю, и если бы не вмешательство бывшего друга, то взгрели бы его как следует, но Серега сумел не только невиновность друга доказать, но и пару носов при этом расквасить. С той поры эта троица больше не разлучалась, только теперь Алку и брат защищал да похлеще дружка своего блюсти стал. Не дай бог она улыбнется кому на улице, сразу вопросов куча: кто, да откуда, да ты смотри у меня, и все в таком же духе.

От воспоминаний ее отвлекла Серегина коронная фраза:

– Да, мать, влипла ты по уши!

– Что, Сергунчик, все так плохо?

– Сергунчик, – передразнил он. – Хуже не бывает, потому как физиономия эта мне знакома, парень из крутых, и не из каких-то там уездных, а из Москвы, и думается мне, что так просто это все не сойдет. А бумажник он свой искать будет, и непременно.

– Что ему, денег так, что ли, жалко? Подумаешь, штука баксов! Если он крутой такой, то этих бабок у него, как у дурака махорки.

– Идиотка, – снисходительно обронил Серега, – не в деньгах дело, а в этой вот железке.

С этими словами он откинулся на спинку, взял со стола вышеупомянутый предмет и стал внимательно разглядывать его, причем то к глазам подносил, то к свету, вроде как вещь эта была бриллиантом в энное количество карат.

– Ладно тебе усугублять, плата как плата. – Алла повела рукой в сторону его стола: – Вон у тебя этого добра сколько. Будет он из-за какой-то ерунды кататься взад-вперед из Москвы. У него небось время расписано по минутам, а деньги я все равно потрачу, мне сапоги нужны, а Стаське – куртка на меху на зиму. Вот такое мое слово, Сереженька! И если ты не будешь менять деньги, я пойду к этим ребятам и все остальное поменяю.

– Только попробуй, я ведь не шучу, милая, дело дрянь. А денег я тебе дам столько, сколько нужно.

Поежившись под его серьезным взглядом, Алка начала наконец понимать, что Серега так просто усложнять не будет и что надо посидеть, помолчать и послушать, что он говорить будет. А что говорить он будет, сомневаться не приходилось, слишком уж серьезным он был, таким она его видела только однажды, когда последний раз он просил ее выйти за него замуж…

– Все это, – он указал на вещи, принесенные Аллой, – оставляешь у меня, денег я тебе дам, и попробуй отказаться – не для тебя даю, а для Стаськи. Никуда не высовывайся, заляжь и молчи, поняла?!

– Да, но…

– Никаких «но», помалкивай, а то дождешься. Буду вынужден применить контрмеры.

– Какие контрмеры? – оторопела Алла.

– А вот возьму и перееду этажом ниже. Твоего благословения не дождешься, а защищать я тебя поклялся лет двадцать назад, так что помалкивай.

С этими словами Сережа улыбнулся давно забытой тихой, нежной улыбкой, которой он не улыбался ей несколько лет.

Странно подействовала на нее эта улыбка, внутри разлилось некое тепло и стало как-то уютно и надежно.

«Вот это да, чего это я, – думалось Аллочке, – это всего лишь Серега, верный друг!»

Подумав, вздохнула: «Черта с два! Это для тебя он друг, брат почти, а как на друга на тебя он никогда не смотрел, а как на девушку свою, причем самую лучшую».

Спускаясь домой, Алла разговаривала сама с собой и не находила ответа на вопросы, которые всплывали из ниоткуда.

– Что-то я совсем раскисла, – открывая дверь и включая свет в прихожей, Алла машинально глянула в зеркало. Оттуда на нее смотрело лицо молодой, интересной женщины с налетом таинственности, сквозившей в глубине ее огромных глаз.

«Что я сделала в своей жизни не так? Когда я ошиблась?» – спросила она себя, но ответа не было. Вернее ответ был, но он настолько не нравился ей, что приходилось загонять его вовнутрь поглубже и не извлекать оттуда. Четко сформулировать его для себя означало опять испытать ту мучительную боль, которая только-только начала утихать, покой и умиротворение едва воцарились в душе. Так что нечего в себе копаться!

Алла прошла в комнату. Конечно, сыночек спал, как зайчик, убрал все игрушки и спал, положив головку на любимую подушку-медвежонка. Когда Алла смотрела на спящего сына, ей всегда хотелось плакать – до того незащищенным и уязвимым он был: «Нежный, любимый малыш, радость моя!.. Ну, хватит, пора дать себе отдых. День сегодня такой насыщенный, что эмоций хватило бы на несколько последних месяцев».

Уже засыпая, Алла услышала, как хлопнула дверь наверху и по ступенькам затопали Серегины ботинки.

«Куда это он на ночь глядя? Ведь работал же, а когда он работает, неделю из дома может не выходить. Вот и ему мороки задала, бестолковая я все-таки…»

Кошмар наплывал в виде клочьев тумана, настолько осязаемых, что казалось, он забивает легкие, нос, рот и все ее существо. Пытаясь пробиться сквозь эту массу, она задыхалась, падала, вновь вставала и шла в никуда. Но точно при этом знала, что ей непременно надо идти, ее кто-то ждет. Поскользнувшись в очередной раз и упав, она попыталась подняться, но лишь скользила по чему-то вязкому и липкому, а когда поднесла руки к глазам, то увидела, что они в крови. К горлу подкатила тошнота, Алла пыталась закричать, но вместо этого только молча, как рыба, открывала и закрывала рот. И она поползла, это было долго, настолько, насколько может быть во сне. Впереди забрезжил свет. Туда и только туда! Она увидела в этом свете силуэт, знакомый до боли.

«Нет! Пожалуйста, не приходи снова! Я больше не могу! Это он!» Но силуэт все приближался и приближался, увеличиваясь в размерах и приобретая все более четкие очертания. «Отдай его мне! – голос звучал вкрадчиво и тихо. – Ведь он мой!» – «Нет!!! Нет!!!»