Одиссея Талбота

– Ее высочество готовы. Дело в том, что горничные Ее высочества объявили забастовку. Ее высочество просит извинить ее.

– Ты выглядишь потрясающе! – сказала Китти ван Дорн.

Абрамс подумал, что мог бы поспорить на недельную зарплату, что кто-то должен был это произнести.

Клаудия посмотрела на Тони:

– Вы поедете в машине с нами?

– Если там будет место.

Ван Дорн громко сказал:

– Места достаточно, едем.

Все надели плащи и пальто и вышли на улицу. Вечер был холодным и влажным. У тротуара ждал громадный «кадиллак». Шофер открыл правую заднюю дверь. Абрамс забрался в машину последним и занял откидное сиденье, оказавшись лицом к тем, кто сидел сзади.

Джордж ван Дорн быстро отыскал бар и налил себе виски.

– Эта жидкость кажется вкуснее в любом передвигающемся аппарате – катере, самолете, машине…

Китти ван Дорн посмотрела на него с укором:

– Джордж, впереди еще такой длинный вечер.

– Не такой уж длинный, если он будет пить так интенсивно, – вставила Джоан Гренвил. Она рассмеялась, и Тони заметил, как Том легонько толкнул ее ногой.

Когда машина тронулась, ван Дорн поднял свой стакан:

– За графа Илие Лепеску, майора Генри Кимберли, капитана Джона Гренвила и за всех тех, кого нет с нами в этот вечер.

Пока лимузин ехал по Парк-авеню, все молчали. Клаудия подалась вперед и положила руку на ногу Тони. В полумраке машины в девушке, казалось, проглядывало что-то семитское, и он подумал, что связь с женщинами, черты лица которых чем-то напоминали его собственные, – это, видимо, рок. В его жизни не было и, вероятно, не будет места для таких, как Джоан Гренвил или Кэтрин Кимберли. «Что, может, и к лучшему», – подумал он.

Джордж ван Дорн выглядел так, будто собирался провозгласить еще один тост. Но вместо этого он вдруг передал свой стакан Абрамсу:

– Пожалуйста, поставьте на место.

Жена ван Дорна одобряюще похлопала его по руке, как бы в награду за хороший поступок. Судя по всему, сам ван Дорн тоже был доволен, что удержался от соблазна приехать на ужин с солидно растраченными возможностями.

Однако в выражении его лица было все же нечто такое, что не соответствовало образу рубахи-парня, каким он хотел казаться. Абрамс видел это «нечто» в глазах ван Дорна, в его манере вести себя наедине с О'Брайеном. Патрик О'Брайен не выносил дураков, а ван Дорн дураком определенно не был. Он входил в тот узкий внутренний круг фирмы, который Абрамс называл «теневым». Это была еще одна фирма «О'Брайен, Кимберли и Роуз». Она руководила источниками информации и имела свою шифрованную телексную связь. Джордж ван Дорн, один из немногих, имел доступ к комнате с табличкой «Архив».

Абрамс зажег сигарету. Он считал, что хорошо разгадывает тайны. В этом был смысл его работы и его жизни. От самих тайн он не уставал никогда – он уставал от ответов на вопросы. Эти ответы, как правило, оказывались неинтересными, разочаровывающими и банальными.

Если у Абрамса, как у детектива, и был недостаток, то он заключался в стремлении Тони воображать, что в конце каждого дела обязательно должно открыться что-то интересное и захватывающее, но мотивация человеческих поступков всегда была удручающе проста.

И все же он несся по следу, ожидая ободряющего поглаживания по голове, втайне надеясь на то, что зверь будет покрупнее и, загнанный в ловушку, начнет бороться с ним с такой же изобретательностью, с какой уходил от погони. Тони Абрамс всегда мечтал о крупной дичи.

Если проанализировать все данные, которые он собрал об этой фирме, особенно после первого мая, то возникают определенные подозрения, правда, косвенные и с трудом складывающиеся в общую картину. Машина замедлила ход, приближаясь к Штабу. Абрамс затушил сигарету в пепельнице. Сегодня вечером, вероятно, завеса тайны приоткроется. А в понедельник, День поминовения, когда Тони будет в русском особняке, он получит ответы на некоторые вопросы.

Водитель вышел и открыл заднюю дверцу.

Джордж ван Дорн объявил:

– Последняя остановка.

Абрамс выбрался из машины первым и пошел по дорожке, ведущей к зданию. У него было предчувствие, что дело Карбури не очередное случайное задание фирмы О'Брайена, а составная часть большой тайны.

Карбури, «О'Брайен и компания», эти люди с Тридцать шестой улицы, УСС, Кэтрин Кимберли, Глен-Коув, намеки О'Брайена насчет чьих-то планов стереть Уолл-стрит с лица земли… Какая-то пестрая беспорядочная мозаика. Но Тони был уверен, что, если начать поворачивать ее по определенным правилам, все ее кусочки станут быстро складываться в нужную картинку.

14

Катрин аккуратно упаковала свою верхнюю одежду в чемодан. Бежевая комната для гостей все-таки отдавала каким-то запустением. И вообще вся квартира, пусть и роскошная, производила неуютное впечатление. У Кэтрин оставалось несколько минут перед тем, как начать одеваться к ужину. Она, обнаженная, легла в кровать, потянулась и зевнула.

Квартира и мебель принадлежали приемному отцу Питера Торпа – Джеймсу Аллертону. Покойная мать Питера, Бетти, обставила квартиру еще до войны. Здесь было много антиквариата, а также оригинальных вещей, которые с течением времени тоже становились антиквариатом. На стенах висели подлинники Тернера, купленные в тридцатые годы, когда он был не в моде, а мир был не при деньгах. Имелись здесь скульптурные работы Родена и шикарные гобелены. Стоимость всего этого, вероятно, превышала миллионы долларов. Но, насколько знала Кэтрин, из квартиры, несмотря на поток постояльцев, никогда не пропала ни одна вещь, даже самое простенькое полотенце, поскольку квартирой пользовались лишь люди, имеющие отношение к одной и той же организации.

Кэтрин подумала об экономке Еве, польке лет пятидесяти. Похоже было, что обслуживающий персонал в квартире периодически менялся вместе с изменениями в политических системах, происходившими в отдаленных странах. В последние годы здесь перебывало несколько полек. До этого были экономки из стран Юго-Восточной Азии. А еще раньше работали венгерки, кубинки, чешки. Как полагала Кэтрин, это были люди, сделавшие свой политический и моральный выбор в пользу противоположной системы. На родине они считались предательницами. Впрочем, им не доверяли полностью никакие спецслужбы, но организация была им чем-то обязана и платила долги. Зачастую эти женщины ничего не умели, и хозяйством занимались приходящие уборщицы и горничные, а экономки в основном писали какие-то отчеты и следили за гостями. Каждый раз, когда Кэтрин выходила из лифта, у нее сразу же возникало ощущение, будто ее разглядывают в увеличительное стекло. Кэтрин подошла к туалетному столику и поправила макияж, затем посмотрела на себя в настенное зеркало. Волосы у нее были растрепаны, а на шее красовалась небольшая царапина – результат страстных объятий с Питером.

Кэтрин не любила эту квартиру, но понимала, что сейчас ей другого в отношениях с Питером не дано. В конце концов, ее не касалось то, что происходило здесь в ее отсутствие. Это имело отношение к национальной безопасности. Хотя, как сказать… Она подумала о третьем этаже.

В ванной Кэтрин открыла шкафчик, достала оттуда бутылочку с антисептиком, ватку и протерла ранку на шее.

Кэтрин услышала, как хлопнула входная дверь, и быстро прошла в спальню. Посмотрев в глазок, она увидела Питера Торпа, в вечернем костюме, быстро спускающегося по лестнице. Кэтрин хотела окликнуть Питера, но передумала.

Через несколько дверей от спальни, на третий этаж квартиры, в мансарду, вела узкая лестница. Взяв из шкафа халат и накинув его на себя, Кэтрин вышла в холл. Она поднялась по лестнице и оказалась перед дверью, сделанной из какого-то пластика. В двери имелось два замка, судя по всему, сложных. Вполне вероятно, что она была оборудована сигнализацией. Поколебавшись немного, Кэтрин повернула ручку двери и толкнула ее. Дверь легко открылась, и Кэтрин остановилась на пороге.

Комната и впрямь напоминала мансарду. Освещение было слабым, но на стенах укреплены были небольшие неоновые светильники, и под каждым находились приборы: телекс, коротковолновый приемник, несколько телевизионных мониторов, компьютер и что-то наподобие полиграфа. В дальнем углу стояло больничное кресло со свисающими с него крепежными ремнями. Глядя на него, Кэтрин почувствовала, как по спине у нее пробежали мурашки.