В деревне Пяторота

Не один день прошёл, пока среди небольшой возвышенности эта необычная процессия не повстречала караван из вереницы кораблей пустыни – верблюдов. Сей торговый караван принадлежал одному богачу из Измира Мехмеду. Закупившись в соседних землях тюками разной материи, да мешками шёлковых, парчовых нитей, караван возвращался домой, чтоб порадовать своего хозяина на редкость удачными торговыми сделками.

Конечно, Лала была очарована и невозмутимостью величавых верблюдов; и невероятно пёстрыми восточными нарядами, отделанными золотым шитьём; и красочностью, а также витиеватостью восточной речи. Поэтому, когда хитрый помощник смекнул, что он может услужить своему хозяину, если преподнесёт ему в дар юную деву, чья кожа отливала, будто золото чёрного цвета, он спросил у девушки, хочет ли она увидеть город невиданной красы, который стоит прям на берегу моря?

Услышав про море, Лала тут же спустилась с носилок и велела усадить её на верблюда. А помощнику торговца только то и надобно было! Попрощавшись со спутниками необычной девушки, караван продолжил свой путь. Спустя ещё пару месяцев он вошёл в город. Там их встретил Мехмед – справный мужчина в расцвете сил и лет, у коего имелось четыре жены и ещё куча наложниц. Однако грациозная хрупкая дева с блестящей кожей и непослушными жёсткими завитушками на голове восхитила богатого торговца и ценителя женской красы.

Будучи глубоко верующим человеком, он не осмелился нарушить шариат, согласно коему мусульманин мог иметь не более четырёх жён, и Лалу в жёны не взял. Но Мехмед объявил её любимой наложницей и поселил в лучших покоях своего дома. Лала была не против. Она радовалась возможности каждое утро выходить на берег моря и любоваться его красотой, а вместе с тем добрый человек Мехмед пришёлся девушке по душе, и она с удовольствием стала жить в его доме, где ни в чём не знала отказа. Мехмед звал её «Моя Лале» (тюльпан).

Спустя год в один из дождливых осенних дней Лала родила дочку. Назвали её Ягмур, что в переводе с турецкого означает «дождь», или ещё – «родившаяся в дождь». Законные жёны богатого торговца надеялись, что ребёнок родится темнокожий, и Мехмед, дабы не портить благородную кровь, выставит из дома ненавистную соперницу. Но, к их разочарованию, и к удивлению многочисленной родни главы большого семейства, малютка по виду мало чем отличалась от других турчанок, разве что её тёмно-карие миндалевидные глаза блестели, подобно драгоценным алмазам, которыми когда-то снабдила в дорогу Лалу её мать.

Ягмур выросла и превратилась в настоящую красавицу. Маленькая, хрупкая, она от своей матери унаследовала страсть к мечтаниям. Неудивительно, что когда пришёл час, девушка захотела увидеть дальние страны. К тому времени Мехмеда не стало, а Лала, памятуя, какой была она сама в юные годы, не стала препятствовать желанию дочери. Отдав ей семейные драгоценности, женщина благословила дочь в дорогу. Только не повезло девушке, и Ягмур в один не самый лучший день своей жизни оказалась на невольничьем рынке в огромном и шумном Константинополе, где её и приметил русский помещик, прозванный крепостными «Самодур» за свой на редкость жестокий характер, ведь людей он ни во что не ставил.

Этот человек привёз дочь свободолюбивой уроженки знойной Африки и гордого потомка Османов в своё поместье Благодатное. Там он сделал Ягмур своей наложницей. А когда она родила ему сына, Самодур отправил молодую женщину работать на кухне. Дворовые девки и прочий работный люд стали звать повариху Матвеевна. Ведь, желая сохранить какую-то связь с родиной, Ягмур решила, что русское имя Матвей будет наиболее созвучно имени её отца Мехмеда. А сына своего она назвала Иваном. Отец-то у него, как ни крути, – русский.

Очень скоро новоиспечённая повариха приобрела в поместье такой авторитет, что только барин мог себе позволить войти в её владения – кухню и примыкавшие к ней кладовые. Их сын рос смышлёным, красивым и здоровым мальчиком на радость своей матери. Ягмур как будто бы смирилась со своей участью и даже выглядела не то чтобы довольной, но внешне невозмутимой. И только изредка вспыхивавший в её загадочных глазах неистовый блеск, наводил на мысль, что эта женщина – дремлющий до поры до времени вулкан, и что лучше «Не будить лихо, пока оно тихо».

Тем не менее Ягмур, она же Матвеевна, в жизнь поместья Благодатное не вмешивалась. Конечно, как и весь трудившийся на Самодура люд, она знала, что немало бабьих судеб он исковеркал, поскольку в усадьбе не было ни одной девки, которая не прошла бы чрез покои сластолюбивого барина. А куда крепостным деваться? Терпели!

Однако, когда барин, уверовавший в свою абсолютную безнаказанность, положил глаз на юную Дуняшу – девушку, которую её сын Иван уже видел в мечтах своей невестой, и Дуне, как невооружённым глазом было заметно, он тоже нравился, Матвеевна не стерпела. В тот самый тихий осенний вечер, когда Евдокию подстерегала беда в барских покоях, Матвеевна предложила Самодуру угостить его, а также двух его подельников в грязных делах, ужином при романтической обстановке.

У барина губа была не дура, и он согласился. А Матвеевне только это и нужно было! Ради такого случая она запекла аппетитного молочного поросёнка. В рот ему сунула запечённое яблочко, после чего изнутри натёрла его крысиным ядом и разными ароматными специями. Барин и два его приспешника, один из которых являлся священником, поедали более лёгкие яства, когда, высоко в руках держа поднос с самым главным блюдом сегодняшнего вечера, в обеденную вплыла Матвеевна.

Поскольку жадность некоторых представителей рода человеческого не знает границ, все трое мужчин тут же набросились на заманчивого молочного поросёнка. От нетерпения они отставили в сторону столовые приборы и принялись руками отламывать куски мяса. С их подбородков, губ прямо на стол стекал жир, а они, опасаясь, как бы соседу вдруг больше или вкуснее кусок не достался, жир не вытирали. Чавкая, как свиньи, все трое торопливо и даже, толком не прожёвывая, ели. Лишь, когда на роскошном фарфоровом блюде остались одни стыдливые кости, мужчины шумно выдохнули и уставились на Матвеевну.

В их осовелых взглядах застыл немой вопрос: Чем ты, дикая азиатчина, нас ещё удивишь?

И Матвеевна удивила! Она сняла с себя длинный чёрный плащ, в который была в этот вечер завёрнута с плеч до самых пят и осталась в ярких шёлковых шальварах. Её маленькую грудь прикрывала узкая полоска сиреневой атласной ткани, ноги были обуты в изящные атласные туфельки, а роскошный чёрный волос забран в тугой узел. Плоский живот открыт, крутые бёдра крепко охватила набедренная тонкая шаль с вплетёнными в ворсинки монетками. Эту картину дополняли серебряные браслеты на щиколотках и запястьях, которые мелодично звенели при каждом движении Матвеевны. А на большой и средний палец каждой руки у неё были надеты сагаты – миниатюрные тарелочки из латуни с отверстиями для крепления петель.

Смело глядя на троих упитых мужчин, роковая восточная красавица хлопнула в ладоши. Дверь комнаты отворилась, и на пороге, как двое из ларца, внезапно возникли двое мужчин. Это были кучер барина и истопник. Обычные мужики, которых Матвеевна умудрилась за очень короткий срок научить играть на музыкальных инструментах. Конечно, будь их воля, мужики ни в жисть не стали влезать в эту подозрительную историю с барином и двумя его приспешниками в разных грязных делах. Однако страх перед Матвеевной вынудил бедолаг овладеть искусством игры на музыкальных инструментах.

Кучер ни жив ни мёртв выступил вперёд и ударил по бубну. Выждав паузу, его товарищ приступил к исполнению своей партии. Истопнику Матвеевна доверила игру на думбеке или по-другому дарбуке – инструменте в форме кубка, который делают из глины и козлиной шкуры. Теперь пришёл черед Матвеевны.

На полных губах танцовщицы появилась зловещая улыбка, когда она вышла на середину комнаты. Трое мужчин на какое-то мгновение даже как будто протрезвели. Глаза барина, заподозрившего неладное, выразили страх, и он хотел отослать самодеятельных артистов из обеденной, но Матвеевна его опередила. Ведь сегодня, так уж сложились звёзды, Ягмур, наконец, могла отомстить Самодуру за свою загубленную жизнь и за расставание с сыном.