Зелёные Созвездия

Возвращается дед. Под мой удивлённый взгляд он загружает на заднее сиденье несколько галлонов молока, хлопает дверью и садится на водительское место. Он не обращает на меня внимания и лишь достаёт засаленный платок и вытирает пот.

– Опять зелёные свои посиделки устраивают, – ворчит он. Я вздрагиваю от слова зелёные, и слежу за взглядом деда. На дереве реклама пацифистского палаточного лагеря, что частенько собирается на склоне в нескольких километрах от нашего дома. Зелёными дед называет пацифистов.

– Зачем ты взял столько молока? – спрашиваю я.

– Думаю, теперь оно тебе понадобится, – отвечает дедушка и серьёзно глядит на меня.

– Это были мальчик и девочка, – говорит дед, поглядывая куда-то вдаль. Я замираю с трубочкой в зубах, не выпускаю её за всё время монолога, но коктейль проходит по ней редко. Мои невидящие глаза сверлят ствол дерева с рекламой лагеря пацифистов. – Я учился с ними вместе. И честно признаюсь. Издевался над ними, как и другие мальчишки нашего класса. Особенно над мальчиком. Игнатом его звали. А сестру – Лира. Очень тихие, спокойные, с одноклассниками общались редко. А мы же, дети, таких не любили. Если на нас не похож, то получи в лоб.

Дедушка будто вспоминает, что до сих пор держит платок в руках и прячет его в карман.

– Возили нас тогда на экскурсию в фургончике. Не весь класс, а только тех, кто деньги сдал. В музей нас возили, помню. А на обратном пути колесо вдруг лопнуло на откосе, и мы в реку упали. Там, на шестидесятом шоссе, помнишь этот зверский поворот над рекой?

Я киваю. Мои ноги холодеют.

– Класс третий был, помнится. Мы впереди сидели. Я и Игнат. Когда падали, нас придавило. Буханка, конечно, на дно сразу пошла. Водителя убило сразу. Все ребята задние двери открыли сразу, и выплыли, а мы с Игнатом не можем. Ему ногу поручнем прищемило, а у меня штанина в углу этого поручня запуталась. Я думаю, что Игната освободить бы не удалось никакими силами. Ну, может только если автогеном резать или хотя бы ломом разогнуть поручень, так это ж пока дождёшься людей с инструментами. Но вместо того, чтобы паниковать, он нырнул и освободил мне штанину. Когда я выплывал, я даже на секунду поймал его взгляд. Спокойный такой. Будто не умирает он вовсе. И мне вслед смотрит. Потом уже тело его вытащили, через час, вместе с мёртвым водителем.

Дед замолчал, а я всё ещё мусолил трубочку. Пальцы подрагивали. Спина покрылась испариной.

– До сих пор убиваюсь и жалею, что тогда издевался над ним. Но над Лирой издеваться перестал сразу. Хоть и не общался с ней особо.

Я выпускаю трубочку из зубов, на ней остались отметины, так крепко я её сжимал. И спрашиваю:

– Зачем ты мне это говоришь?

– Дело в том, что Игнат и Лира разговаривали с деревьями.

В глазах мутнеет.

– И чего это значит? Может, они сумасшедшие были, – и тут же чувствую укол стыда.

– Я много чего про них знаю, если ты понимаешь, – вздыхает дед. – Думаешь, почему на тебе амулет леса?

Я снова холодею и явственно ощущаю металл цепочки, крестика и той странной V-образной штуковины, которую мне когда-то подарили дедушка с бабушкой.

– Они не ели обычную пищу. Пили много молока, – продолжил дедушка. – Кожа бледная, глаза ясные. Худенькие.

Да, Каштан мне говорил, что все зелёные дети имеют чистый взгляд, светлые зрачки, похожие на драгоценные камни, как мои – ясно-голубые, почти небесного цвета.

– Никогда не дрались и казались мудрыми, как сама природа.

На слове природа я вздрагиваю. Кажется, дед знал очень мало, но ему хватило ума, чтобы сопоставить события прошлого с теми, что сейчас происходят со мной. А вот мудрым мне вряд ли стать. Какой мудрец из мальчишки, который любит загоняться по компьютерным играм и драться на переменках?

– Я… – пытаюсь найти слова, но ничего не получается. Что же делать? Рассказать деду о том, каким я стал или всё отрицать? Боже, как же сложно. Поэтому я придерживаюсь третьего пути. – А что потом стало с Лирой? – спрашиваю.

Дед долго молчит, потом тихо произносит, не глядя на меня:

– Умерла. – Пожимает плечами и продолжает: – Собственно, к этому всё и шло. Что-то плохое в ту ночь случилось. Не ночь даже, а вечер. На небе закручивались невероятные тучи. Свет погас повсюду. Мы наблюдали явления, которые никогда не посещали нас раньше. Тайфуны в степи, казалось, имеют глаза. Руки и ноги. Будто сам дьявол хотел сюда пробраться. После той ночи Лиры не стало. Официально: бесследно исчезла. Да в тот вечер много детей полегло. Но я-то всё прекрасно понимаю. Никитушка, – дед вдруг обнимает меня, дрожащего от страха, и прижимает к груди. – Что-то очень плохое мешает таким детям появляться. И со всеми – несчастные случаи. А вот ты вчера рассказал, что тебя акулы не съели, и медведя я вспомнил. С Игнатом и Лирой то же самое было. Их даже комары не кусали. Это я хорошо помню. Вот я и подумал.

– Дедушка, – тихо шепчу я, чувствуя запах его старой рубашки. – Я не знаю, что тебе сказать.

В машине повисает пауза, за её пределами смеётся, ругается, веселится чужая форма. А здесь, внутри, повисла атмосфера пугающего и великолепного одновременно.

– Ничего не говори, – отвечает дед. – Что бы с тобой сейчас ни происходило, просто будь осторожен. Думаю, когда настанет время, ты скажешь всё, что нам нужно будет знать.

– А что теперь делать с едой? Как ты объяснишь маме и бабушке, что я теперь не смогу есть много продуктов? – шепчу я и этим вопросом окончательно записываю деда в соучастники.

– Бабушка знает, – отвечает он. – А насчёт мамы… Я что-нибудь придумаю, Никитушка. Что-нибудь придумаю.

– У меня ощущение, будто от меня что-то скрывают, – говорю я, удобно устроившись на ветке и опершись спиной на ствол Каштана.

Если ты чего-то не знаешь, то это не значит, что от тебя что-то скрывают, – отвечает дерево.

Настроение у меня никакое, поэтому любезностям нет места.

– Что засволочная привычка говорить загадками? – злюсь я. – Ты можешь мне сказать нормальным языком, чем я теперь стал? Почему умерли те дети, тем вечером много лет назад?

Во-первых, они не умерли, они лишь стали частью Природы. Во-вторых, ты сам сможешь это узнать, если научишься хорошо слышать Природу.

– А я не хочу, – отвечаю. – Это у вас называется стать частью Природы, для людей – это смерть. И поверь, её не приветствуют!

Потому что люди нас не слышат, вот и не приветствуют.

– Тот мальчик Игнат. Он даже не сопротивлялся под водой! Почему? Он что, был дебилом?

Он был вполне нормальным зелёным ребёнком.

– То есть, стать зелёным ребёнком, это значит – превратиться в бычка, которого ведут на забой, и не сопротивляться.

Ты сам хочешь видеть это под таким углом, – говорит Каштан, а я только больше злюсь.

– Ребята на яхте разбивались насмерть. Это по-вашему, нормально?

Я не знаю, что называется нормальным, а что – нет.

– Чёрт! – я бью кулаком правой руки по ладони левой. – Ваша Природа, она дура! Зачем она позволяет умирать своим творениям???

Не злись, – отвечает Каштан. – Вы понапридумывали столько эмоций, но не видите сущности. Корабль может попасть в особые воздушные и водные течения, которые отправят его ко дну. А вы потом убиваетесь. Зачем-то злитесь. Злость, страх, все эти хочу – не хочу – это не от Природы, это ваши, человеческие чувства.

– А какие же чувства есть у Природы? – язвительно спрашиваю я. – Никаких. Она холодная, не хуже робота.

Листья Каштана тревожно зашелестели.

У неё есть любовь, например. Это чувство должно быть для вас ведущим.

– Любовь – это для сопливых девочек, – усмехаюсь я. – А вот ураган в море над кораблём – это подло. Это очень-очень подло.

Чем же? А что ты предлагаешь?

– Подождать, пока корабль проплывёт, – отвечаю.