Зелёные Созвездия

Я стою на деревянном крыльце заднего двора. Ветерок колышет полы моей гавайской рубашки, распахнутой нараспашку, руки прячу в недра джинсовых шорт. На голову я натянул салатовую кепку. Автоматически, словно веря в талисманы. Теперь я ни за что с ней не расстанусь.

Я хмуро смотрю на каштан, растущий перед домом. Мощный ствол, разлапистая крона. Дерево, выслушивающее меня каждый день прошедшего полугода и годы до этого, когда я приезжал погостить к деду. Последний надумал спилить каштан, ибо тот рос с восточной стороны дома и загораживал солнце, но всё никак руки не дойдут. Когда я услышал эту идею, немного взгрустнул, но не сильно. Ведь каштан – лишь дерево. Я смогу найти другое.

Однако я намекнул деду, что неплохо было бы построить на нём уютный штаб. И тот отложил распиливание. Штаб не строился, а дерево жило, и дед всё чаще и чаще напоминал мне затею про форт, грозясь рано или поздно исполнить-таки казнь древнего каштана.

С тех пор, как меня вытащили из моря, я не приближался к деревьям и прочим природным объектам, даже во дворе больницы, но сие не отменяло мою возможность видеть что-то потустороннее в атмосфере. Прежнего Никиту, мальчика-до-кораблекрушения, мир уже не получит.

Каштан шумит листвой в десяти метрах от меня, и молчит, хотя что-то едва уловимое внутренним шестым чувством шевелится в его кроне. Пусть это будет лишь моя выдумка. Пусть Море окажется галлюцинациями, как говорила Светочка. Как после сна, в котором ты передвигаешь вещи глазами, но потом просыпаешься и через пару секунд с горечью понимаешь: сон, всего лишь чёртов сон.

Я продвигаюсь к каштану с серьёзным видом, будто бандит, идущий на решающую разборку. По привычке обхватываю ствол и начинаю забираться. Каждый сантиметр коры мне знаком. Тут сучок, за который я всё время хватаюсь, чтобы подтянуться. Уже много лет жду, когда он высохнет и отвалится, блокировав мне дорогу наверх, но выступ держится, будто созданный для того, чтобы мне помогать. Слева ветка, о которую я постоянно упираюсь ногой. Сандалии я оставляю внизу и забираюсь наверх босым. Восхождение превращается в мой детский ритуал, который я помню шаг за шагом, как чистка зубов или завтрак, и даже находясь за много миль, я могу повторить весь алгоритм действий.

Вот и моя любимая ветка, с неё видно окно второго этажа – комната мамы. Я сажусь, болтаю ногами над умопомрачительной высотой. Здесь чувствуешь себя королём. Ты под куполом мира! Ты герой!

Чаще всего я устраивался поудобнее и разговаривал с деревом, но сейчас молчу. Я не боюсь говорить, боюсь услышать ответ. Молчит и каштан, сонно шелестя лучистыми листьями.

В голове все мысли перепутались. Замечаю, что уже минуту смотрю в одну точку и нервно сжимаю губы. Хватит строить из себя бояку, голос Моря, даже если и был, то являлся лишь посланием небес, слепым откровением. Я вздыхаю и тихо говорю:

–Привет.

Привет, – отвечает Каштан.

Честно-честно, всё как в случае с Морем. Голос звучит будто внутри головы. Не мужской и не женский, просто голос. Хотя. Если б меня спросили, я решил бы, что у Моря женский шепоток, а у Каштана – мягкий мужской баритон.

– Дожили, – вздыхаю. – Я начал говорить с водой и с деревьями. Меня нужно упечь в психушку.

Листва Каштана дрожит чаще, увеличивая шелест, и я осознаю, что дерево смеётся. Улыбка облегчения кривит мои губы. Море ведь не смеялось вовсе. Да вряд ли Море вообще знало, что такое психушка.

– Что теперь скажешь? – спрашиваю я.

А что ты хочешь услышать? – спрашивает в ответ Каштан.

– Ну я не знаю. Я столько лет тебе всякого понарассказывал, теперь твоя очередь говорить.

Ты и так всё сможешь узнать, – отвечает Каштан. – Просто пока ты слушаешь лишь словами. Тебе стоит научиться сливаться с природой, с любым её проявлением, и за долю секунды ты прочувствуешь его историю.

– Круто, – улыбаюсь я. Беседа с Каштаном успокаивает лучше диалога с любой Светочкой. – А как мне этому научиться?

А как ты смог заговорить с Морем?

Я удивляюсь.

– Откуда ты знаешь историю про Море?

Каштан вновь смеётся.

Потому что я слушаю не твои слова, а твою душу. То, чему ты так хотел научиться секундой назад.

– Блин, – я хмурюсь. – Ничего не понятно. Как у меня получилось с Морем, ты можешь объяснить?

Никак. Много ли для этого надо? Взять и заговорить.

– А оно взяло и ответило, – передразниваю я Каштан.

Тот смеётся в третий раз.

– Нет, ну правда, – обиженно ною я. – Вот я уверен, что если бы все мои одноклассники заговорили бы с Морем, то ничего не услышали бы.

Конечно, – соглашается Каштан.

– Ну так, а я почему услышал?

Потому что ты зелёный ребёнок.

– Это зелёный потому, что воздуха не хватает, – улыбаюсь я, но по спине бегут мурашки. Каштан не смеётся в ответ. Он чувствует мои настоящие чувства. – Ну чего ты молчишь? Расскажи, что это значит, я что, какой-то избранный, как Нео?

Среди людей, да, – отвечает дерево.

Я смотрю вниз, на мои маленькие сандалии, раскинувшиеся по траве. Внутри меня просыпается гордость. Если в этом мире и существуют чудеса, то вот он я, свидетель одного из таких чудес.

– И что я теперь могу? Разговаривать с деревьями? – мне сложно избавиться от иронии в голосе. Многое я понимаю и без слов. Сущность или атмосфера Каштана, которая со мной общается, гудит знаниями, и мой мозг впитывает их даже без словесной формы.

Ты можешь общаться с Природой, – отвечает Каштан.

– Я могу поговорить даже с курицами из курятника бабушки? – спрашиваю.

При желании, да. Но ничего нового не узнаешь. В Природе существуют три формы жизни: исконно природная, чужая и промежуточная. Животные являются промежуточной. Они такие, какими их видит любой человек. Философии о космосе от курицы ты не услышишь.

– А от тебя услышу? – усмехаюсь я.

Если захочешь – да.

– Ну-ка расскажи, сколько планет в солнечной системе!?

Когда-то люди считали девять, сейчас думают – восемь. Последнюю, Плутон, недавно исключили из планет.

Я ничего не знал о планетах солнечной системы, но верил Каштану.

– Хочешь, чтобы Плутон снова называли планетой? – спрашиваю я, потому что кажется, будто голос Каштана немного грустнеет.

Я не могу чего-то хотеть или не хотеть, – отвечает дерево. – Это люди придумали называть тела планетами. Для Природы – это просто холодные камни и скопления газов.

– Ладно, значит, животные – это промежуточная форма, да? – возвращаюсь я к прежней теме. – А какие ещё бывают?

Природные и чужие.

– А ты – какая форма?

Конечно природная, как и Море, с которым ты общался. Природные формы – это те, которые люди не слышат. Деревья, воздух, море, земля.

– Я даже догадываюсь, какая форма считается чужой.

И правильно догадываешься.

Каштан имел в виду людей. Странно, если люди – чужая форма, значит, они не созданы Природой?

Созданы, – отвечает Каштан. – Просто люди её не слышат и не чувствуют.

– Ты что, мои мысли читаешь? – спрашиваю я.

Я не читаю твои мысли, я просто тебя слышу. Я не воспринимаю твой голос, я воспринимаю твою сущность.

А Каштан дурак, – думаю я.

Сам дурак, – весело отвечает Каштан, и я смеюсь.

Я – Никита Ясенев, двенадцати лет отроду, и я – зелёный ребёнок. Я не знаю, почему Природа считает людей чужой формой, может оттого, что они не слышат её. Но даже в этой форме иногда рождаются особые дети, каждая клеточка которых дышит Природой, всеми тремя её формами. Зелёные дети, так она прозвала нас. Мы способны понять любое природное явление, любую форму жизни. Она бережёт нас как зеницу ока, впрочем, именно поэтому ни медведь, ни акулы не съели меня. Зелёные дети начинают слышать природу в любом возрасте, но Каштан сказал, что если ребёнок не услышит ни одно дерево до взросления, то есть, лет до четырнадцати приблизительно, то потом не услышит никогда. Так что я успел, хоть и поздновато. Я нифига не понимаю, что даёт мне эта способность, но я горжусь своей эксклюзивностью, хотя происходящее и кажется полным сумасшедшим домом.