Страница 8 из 31
– Я не согласен! – закричал отец и вскочил.
Хазрат водрузил на голову чалму, достал своё свидетельство, позвал из медресе двух преподавателей в свидетели и при них снова обратился к отцу с вопросом. Тот сказал своё: «Нет!» Мама зарыдала. Хазрат громко спросил нас обоих, согласны ли мы. Заставил трижды выразить согласие и прочитал никях. После этого сказал, глядя на отца:
– Что теперь будете делать? Эти двое – муж и жена. И всё же она дочь вам. Не упрямьтесь!
Отец не произнёс ни слова, мама продолжала плакать. Все вышли на улицу, отец с мамой пошли впереди, мы двинулись следом. Возле ворот остановились. Я подошла к маме и сказала:
– Прости, мама! – обняла её и заплакала.
Потом обняла отца. Плакали все трое. Джигит мой стоял неподвижно. Ворота открылись. Родители вошли, я осталась с мужем.
– Входи, Нафиса! – позвал отец.
– Одна я не могу войти, – возразила я.
– Входите оба, – сказал он.
Мы вошли.
Свадьбу устроили через неделю. Это была очень скромная свадьба. Потом я с мужем сразу же отбыла в Москву. С тех пор мы вместе. Слава Аллаху, до сего дня ничто не омрачило нашу любовь».
Заканчивая рассказ, Нафиса улыбнулась, радуясь своему счастью.
– Да, вам очень повезло… – проговорила Гульсум. – Но кто надоумил вас держаться так уверенно?
– Я совета не спрашивала ни у кого, просто делала то, что подсказывало сердце. И всё получилось!
Гульсум некоторое время задумчиво смотрела на Нафису, потом спросила:
– Это была ваша первая любовь?
– Первая и последняя… Мы всё ещё влюблены друг в друга. Теперь еду к мужу и чувствую себя так же, как в тот день, когда шла с ним к хазрату.
Видно, представив себе скорую встречу, Нафиса мечтательно улыбнулась.
– А где теперь работает муж ваш? – поинтересовалась Гульсум.
– В Москве, врач по лёгочным болезням. В прошлом году он много работал, сдал экзамены на приват-доцента, однако министр не утвердил его, оттого что мусульманин. Это мужа очень расстроило. Он был оскорблён ещё тем, что товарищи по службе относились к нему как-то пренебрежительно. Убедившись, что русские никогда не научатся ценить его труд, решил, что и жить среди них не имеет смысла. Он искал место в Казани и Астрахани, однако ничего подходящего не было. Пришлось остаться в Москве. Но зато теперь он уважаемый человек – председатель благотворительного общества, глава школьного комитета. Без его участия в Москве не делается ничего. Все совещания проводятся у нас дома, там же он принимает больных. Чтобы дети могли общаться со своим народом, он купил возле большого мусульманского аула скромную усадьбу у воды с садом. Мы едем туда впервые, чтобы взглянуть, что это такое. С будущего года, если Аллаху будет угодно, всё лето собираемся жить там. Купим корову. Дети, как известно, привыкают к той среде, в которой живут. В Москве нас окружают русские. Отныне дети наши станут проводить каникулы на родине, – сказала Нафиса и замолчала.
Гульсум подумала о своих детях. Её поразило, как в этой счастливой семье заботятся о детях. «Кем же вырастут мои дети?» – спросила она себя. – Кто позаботится о них?» Ей хотелось ещё поговорить о детях, расспросить Нафису, но пароход неожиданно дал длинный гудок. Ребёнок Гульсум снова испуганно вскочил с криком: «Мама! Папа идёт, папа!»
Они стояли у пристани. Пароход ожил: люди выходили и входили.
Гульсум успокоила сына и села на место. Свет фонаря за окном придал её бледному лицу желтоватый оттенок, и она стала похожа на застывшую в неподвижной позе мумию. Женщина задумчиво смотрела на довольную своей судьбой Нафису, на её объятых глубоким сном детей.
– Вы оказались такой счастливой, – тихо проговорила она голосом, исходившим из глубины души. – Я другая, жизнь моя покатилась по совершенно иной колее, – так начала она свою исповедь.
«Я дочь мурзы. Когда была маленькой, умерла моя мама. Осталась одна с отцом. Через год к нам приехала овдовевшая сестра отца. Она заменила мне мать. Читать стала рано. Моей первой книгой была русская книга. Я читала о жизни русских. Потом пошла в школу. Это, понятно, была русская школа. Меня окружали русские. И дома говорили по-русски. К нам приходили русские, и сами мы ходили к русским. Только во время праздников я начинала понимать, что я какая-то не такая русская, как все. Русская, которая не празднует Рождества, зато празднует Курбан-байрам. Мне было стыдно перед подругами оттого, что я не настоящая русская.
Отец постоянно был занят, много работал, а тётушка, считая себя ещё молодой, больше увлекалась нарядами, туалетами. Дома на меня мало кто обращал внимание. Русские гувернантки мои всё время менялись. Летом мы ездили то в Крым, то на Кавказ, а порой – в Германию. Но однажды поехали в Уфимскую губернию к бабушке со стороны моей мамы. Оказалось, что у неё на берегу реки Дим прелестная усадьба. Там и воздух был какой-то особенный, лучше, чем в Крыму, чем на Кавказе. Бабушка была очень добра ко мне.
– Как ты похожа на маму, – говорила она, лаская меня.
Так нежно меня не любили никогда. И здесь, хотя всё было по-русски, слуги, все до единого, набирались из местных. Говорили, пели на родном языке. В первый же день, увидев на горе мальчишек с кураями, я пришла в восторг от их красивых и грустных мелодий. Это было так необычно, что я чувствовала себя иностранкой. И всё же меня не покидало ощущение, будто давным-давно где-то я уже видела и слышала это. К нам ездили гости, сами мы бывали у них, и всюду было так же: половина по-русски, половина на своём языке. Папа уехал, тётя гостила в другом городе у других мурз. Я осталась с бабушкой, которая была уже очень старенькой. Хотя и была из благородных, поверх калфака она носила платок. Иногда после омовения садилась творить намаз. Мне сначала это было удивительно. Я даже боялась, думая, что мне, русской, как я считала, это может чем-то повредить. Но постепенно привыкла. Мне казалось, что бабушкам положено быть такими.
Однажды, в самую прекрасную пору лета, мы вернулись из леса с ягодами и застали в доме полный переворот. Полы вымыты, баня истоплена, каких только угощений не наготовлено!
– Что это? – спросила я.
– Сегодня будем есть сахяр[5], – отвечают девушки.
– А что такое сахяр? – спрашиваю.
– Это, значит, что завтра начинается ураза[6].
Настал вечер. Я с девушками пошла в мечеть слушать таравих[7]. А когда стемнело, было очень весело есть сахяр. Зато утром чая не было и за ягодами идти не позволили. Я вместе со всеми стала держать уразу.
В первые дни было трудно, но я быстро привыкла. Мне нравилось ходить с девушками в мечеть слушать азан[8], а вечером – таварих. Бабушка сказала, что в священный месяц Рамазан по-русски одеваться нельзя и велела сшить мне платье с оборками, на голову повязала платок. Я уже успела привыкнуть к новой жизни, но тут вернулась тётя.
– Ишь, что выдумали! – возмущалась она, – в такое жаркое время ребёнка уразу держать заставили. Она и так малокровием страдает. Я не потерплю такой дикости, напишу отцу!
Они даже поругались с бабушкой. Тётя заставила меня пить вместе с ней чай.
– Уж и русский язык, наверное, забыла. Смотри, останешься в школе на второй год!
Она отругала гувернантку и усадила нас за уроки. Порядок в моей жизни нарушился. Теперь я пряталась от тёти, когда надо было есть сахяр и слушать азан, и пряталась от бабушки, чтобы попить с тётей чай. Тётя не позволила дожидаться праздника Ураза-байрам, говоря, что здесь меня окончательно отатарят, и увезла.
В том году в школу, где я училась, поступили ещё две девочки-мусульманки. Их матери, договорившись с начальницей, пригласили в школу муллу, чтобы вёл уроки веры. Начальница мне тоже велела посещать их. Тогда я научилась читать и писать, запомнила молитвы.
5
Сахяр – еда до зари во время уразы – поста.
6
Ураза – мусульманский пост.
7
Таравих – особый намаз, совершаемый в мечети во время уразы.
8
Азан – в исламе: призыв к обязательной молитве.