Страница 2 из 19
Тургенев в оценках современников и потомков – таков титул третьей главы, конечно, широкий и, казалось бы, призванный разве что лишний раз напомнить читателю о непростой истории репутации писателя в России и в Европе. Но это не совсем так, потому что пунктиром просматривается «еврейский вопрос» как часть политической палитры европейского мира и тургеневское к нему отношение, которое, как небезосновательно полагает автор книги, не было острым. Собрав множество суждений о Тургеневе людей разных сословий, мировоззрений, традиций и научных школ, Уральский приходит к выводу о том, что Тургенев как общественный писатель, вероятно, был потеснен Тургеневым «странным», «таинственным», как бы намеренно уходящим от злободневности. И это во многом будет правдой, что, однако, не умоляет в Тургеневе человека социально и идейно неравнодушного. И читатель сам должен разобраться в этом казусе как будто аполитичного писателя, давшего тем не менее имя целому общественному явлению – нигилизму.
Далее Уральский предлагает читателю углубиться в «тургеневскую эпоху», которая «охватывает период царствования четырех русских императоров». Но эпоха есть эпоха – она не сводима к одному человеку, к тому же она рассматривается «в контексте эмансипации европейского еврейства в XIX столетии». Здесь читателю предстоит погрузиться в исторические процессы: автор пишет о Хаскала, об аккультурации евреев, об ассимиляции, о мнениях социалистов на этот счет, о формировании антисемитизма и филосемитизма, о русских контекстах всех этих и смежных процессов, о качелях в политике Российской империи, в том числе по еврейскому вопросу, и проч. Это очень интересный историко-культурный и даже социально-экономический экскурс, без которого трудно понять трансформацию взглядов Тургенева на еврейскую тему, которая его явно все больше и больше интересовала. Это отражено в его творчестве, поскольку от довольно стереотипных ситуаций и оценок в раннем творчестве, например, в «Записках охотника» или в рассказе «Жид» Тургенев приходит к сложным аллегорико-символическим трактовкам еврейской темы, например, в повести «Несчастная», которая названа так, как обычно на Руси именовали каторжных, не спасенных – в этой связи так пронзительно звучит в подтексте история библейской спасенной Сусанны.
У читателя будет повод перечитать, а может быть и открыть для себя тексты Тургенева, связанные еврейской темой. Это особое удовольствие. Вот, например, рассказ «Жид» – вроде бы он, как справедливо и полагает Уральский, находится в поле общих стереотипных представлений о евреях, или юдофобских клише, поскольку его герой вроде как шпион, готовый продать свою дочку-красавицу, да и сам рассказ в названии содержит ксеноним. Но очевидно, что у Тургенева текст получился не простой, что это не столько подражание Гоголю или наоборот спор с ним, и не просто манифест гуманно-либерального плана, призванный обозначить проблему смертной казни, поскольку, как известно, еврея Гиршеля казнят, но рассказ в какой-то мере о непонимании. На уровне отдельных человеческих индивидуальностей, национальностей, законов и даже государств. Рассказ «Жид» – ранний, когда Тургенев еще только искал себя и свою тему в искусстве, но он не может не запомниться, он пробирает до глубины души и оседает там вопросом: почему так, как такое происходит? Возможно, потому, как потом для себя неутешительно поймет Тургенев, что «каждая раса имеет свою мораль». И в этом рассказе – все национальности несовершенны, если не сказать больше. В этой художественной картине Тургенев едва ли не опережает Константина Дмитриевича Кавелина, предостерегающего уже в 1880-е годы Достоевского от якобы абсолютизации морального превосходства той или иной нации в своем знаменитом письме к писателю: «… приписывать целому народу нравственные качества, особливо принадлежа к нему по рождению, воспитанию, всею жизнью и всеми симпатиями, – едва ли можно. Какой же народ не считает себя самым лучшим, самым нравственным в мире? <…> став раз на такую точку зрения, можно, вопреки истине и здравому смыслу, признать целые народы безнравственными, даже преимущественно наклонными к безнравственным поступкам известного рода…» Нет, рассказ Тургенева «Жид» – не стереотипный, он как раз работает со стереотипами и отчасти впервые ставит проблему их разрушения, когда речь идет о правде, которая, по мысли Тургенева, «до известной степени» у каждого своя. И не случайно, как позже укажет Марк Уральский, сами евреи не видели ничего предосудительного или обидного в рассказе Тургенева «Жид», как следует из статьи анонимного автора, опубликованной в русско-еврейском журнале «Еврейское обозрение» за 1884 год.
Достоевский и Тургенев – тема сложнейшая и несущая в себе массу загадок. Проблема писательских коммуникаций всегда интересует вдумчивого читателя, а тут, в книге Марка Уральского, ему предлагается рассмотреть ее через оптику еврейской темы – в перспективе. И много внимания уделяется разным суждениям разных мемуаристов, критиков и ученых о теме «Тургенев vs Достоевский». Отчасти тут можно запутаться неопытному читателю, но тем интереснее путешествовать по этому лабиринту и искать свою дорогу в виде ответа на вопрос, кто же прав в знаменитом споре двух писателей и в разрешении национального вопроса. Он стоял остро не только для Достоевского, всегда публицистически заостренного, что отчасти предопределяет крайние и категоричные высказывания писателя о национальностях, о чем можно как раз прочитать в книге Марка Уральского, но и для Тургенева.
С тем, как Тургенев размышляет на национальную тему, читатель познакомится в следующей главе. Она целиком отдана писателю и его высказываниям, но подкреплена суждениями мемуаристов, критиков, известных исследователей. Оценки их разные, подчас они вступают в противоречия друг с другом, но Марк Уральский честно старается учесть все, ну или почти все. Очевидно, что Тургенева со времен «Записок охотника» и даже раньше интересует русский человек, причем разных социальных и интеллектуальных состояний. Иногда доходит до любопытного отдаления самого писателя от его «русского» героя, как, например, в рассказе «Смерть», безусловно, ударном в цикле «Записок охотника», когда рассказчик-охотник замечает, что «русские люди» умирают «удивительно». Определение «русский» у Тургенева здесь звучит как-то отстраненно, как позже у Льва Толстого в «Войне и мире», когда речь идет о западных, недавно ставших «русскими» территориях. Тургеневу как будто хочется взглянуть на русского человека со стороны (будто он сам не русский, потому что русский как раз скажет «моя», «родная» – о земле, и «наши» – о своих единородцах), демонстрируя не просто физиологическую (научную) оптику, но инонациональную тоже. Не случайно один из его русских героев назван Гамлетом Щигровского уезда, измеряясь тем человеческим содержанием, которое уже знакомо другим европейцам. Вообще можно говорить, что Тургенев в своей художественной антропологии выступает как исследователь национальных характеров, ему важно понять меру и долю своего, психологически, физиологически индивидуального в каждой национальности. Он видит и национальную «диффузию», когда речь идет о «русском немце», например. Но эти сложные, трансферные, как бы мы сейчас сказали, ситуации, ему даются очень тяжело, не случайно подобные задачи в «Записках охотника» для Тургенева остались не завершенными.
Считает ли Тургенев русских «титульной» нацией Российской империи? Нам сейчас кажется, что считает. Так пишут некоторые специалисты, так полагает и автор книги. Вопрос этот едва ли разрешается однозначно, поскольку для Тургенева он едва ли так формулировался в принципе. Он смотрел на всю эту ситуацию как изнутри, даже находясь вне границ империи, так и генетически, шутливо полагая, что если как следует потереть русского, то появится татарин, и в свете этого все разговоры о титульности применительно к Тургеневу схлопываются, как мыльные пузыри. Антропологически и характерологически ему были интересны все, а русский человек казался как раз наименее понятным, особенно это стало ясно со временем, когда Тургенев разрабатывает свои «студии типа» и дополняет, по его словам из письма к Софье Константиновне Брюлловой (Кавелиной), русского человека как новый «документ к развитию человеческой физиономии».