Анализ характера

а) Он хотел от меня понимания и любви, так же как и от всех мужчин, которые представлялись ему подчеркнуто мужественными. То, что он хотел любви и я разочаровал его, было неоднократно безуспешно проинтерпретировано.

б) Он определенно занимал позицию злобы и ненависти по отношению ко мне, перенесенную с его отношений к брату. В тот момент ее нельзя было разъяснить, поскольку интерпретация была бы отвергнута.

в) Он защищался от своего фемининного переноса. Эту защиту невозможно было интерпретировать, не затронув подавляемую фе-мининность.

г) Из-за своей фемининности он чувствовал себя передо мной неполноценным. Его бесконечные жалобы могли быть только выражением чувства неполноценности.

Теперь я интерпретировал его чувство неполноценности по отношению ко мне. Сначала это не приносило никаких результатов, но после того, как я последовательно, на протяжении нескольких встреч, раскрывал ему смысл его поведения, он позволил себе несколько высказываний, выражающих безграничную злобу, направленную не на меня, а на других мужчин, рядом с которыми он тоже чувствовал себя неполноценным. Я вдруг понял, что его повторяющаяся жалоба могла иметь только один смысл; «анализ не оказывает на меня воздействия» означало «анализ нехорош», то есть «аналитик неполноценен, он импотент, он не в состоянии обнаружить что-то во мне». Жалобы отчасти играли роль торжества победы над аналитиком, а отчасти — роль упрека. Я сказал своему пациенту, что я думаю по поводу его жалоб. Результат меня изумил. Он немедленно привел множество примеров, которые показывали, что он всегда действует таким образом, когда кто-то старается повлиять на него. Он не терпит превосходства кого бы то ни было и всегда старается ниспровергнуть его. Он всегда противится тому, что просит его сделать превосходящий его человек. Затем он вспомнил множество случаев, когда он ощущал злость по отношению к учителям и старался вести себя так, чтобы унизить их.

Здесь имела место подавленная агрессия, наиболее экстремальное проявление которой представляло собой желание смерти. Но вскоре сопротивление появилось в прежней форме, опять начались прежние жалобы, прежние возвраты и прежнее молчание. Но теперь я знал, что мое открытие произвело на него сильное впечатление, которое укрепило его фемининную позицию, что, конечно, спровоцировало усиление защиты от идеи женственности. Анализируя сопротивление, я снова начал с чувства неполноценности по отношению ко мне. Но теперь мои интерпретации исходили из его утверждения, что он не просто чувствует неполноценность, но по причине этого чувства обнаруживает себя в женской роли, которая задевает его мужское самолюбие.

Хотя прежде пациент представлял аналитику ясный материал, связанный с тем, что он понимает свою фемининную позицию по отношению к ярко выраженным маскулинным мужчинам, хотя он и пережил инсайт в связи с этим фактом, теперь он все это отрицал. Снова возникла проблема. Почему он теперь отказывался от своих слов? Я сказал ему, что он чувствует себя неполноценным по сравнению со мной, что он не хочет принимать никаких объяснений от меня, даже если они обращают его к самому себе. Он согласился с этим, после чего в деталях начал рассказывать о своих взаимотношениях с другом.

Он действительно при половых сношениях часто выполнял женскую роль. Теперь я мог показать ему, что его защитная позиция во время анализа была не чем иным, как борьбой против того, чтобы сдаться, а это на его бессознательном уровне было, по-видимому, связано с идеей женственного подчинения аналитику. Это разъяснение задевало его гордость и служило причиной упорного сопротивления влиянию анализа. Однако последовавшее за этим сновидение подтвердило мою гипотезу. Он лежит на кровати вместе с аналитиком, который целует его. Этот сон спровоцировал новую фазу его сопротивления в старой форме — опять последовали жалобы, что анализ его не трогает, что он ничего не чувствует, и т. п. Я вновь интерпретировал жалобы как обесценивание анализа и защиту против того, чтобы сдаться. Но одновременно я начал объяснять ему экономический смысл его защиты. Я сказал, что из того, что он так подробно говорил о своем детстве и отрочестве, можно сделать вывод, что он оградил себя от равнодушия внешнего мира, что он прикрылся от грубости и холодности отца, брата и учителей и это отчуждение казалось ему единственным спасением, несмотря на то что это благополучие потребовало огромной жертвы.

Эта интерпретация показалась ему очень правдоподобной, и вскоре он вспомнил свое отношение к учителям. Он всегда чувствовал их холодность и отстраненность по отношению к нему (явная проекция его собственной позиции), и хотя он испытывал гамму эмоций, когда они наказывали или бранили его, но тем не менее оставался безучастным, индифферентным. Затем он сказал, что ему часто хочется, чтобы я был более суров с ним. Тогда это желание мне показалось неуместным. Только значительно позже прояснилось, что ему хотелось видеть меня и мои прототипы (учителей) в негативном свете своей злобы. Несколько дней анализ проходил гладко, без сопротивления. Он вспомнил, что в детстве у него был период приступов буйства и агрессивности. Параллельно он описывал свои сновидения с сильной фемининной позицией, направленной на меня. Мне оставалось только заключить, что воспоминание об агрессивности мобилизовало его чувство вины, которое теперь выражалось в пассивно-фемининных сновидениях. Я не анализировал эти сновидения не только потому, что они не имели непосредственной связи с актуальной ситуацией переноса, но и потому, что, казалось, пациент не готов понять связь между его агрессией и снами, выражающими чувство вины. Многие аналитики будут возражать против такого произвольного отбора материала. Опыт показывает, однако, что наибольший терапевтический эффект имеет место тогда, когда между ситуацией переноса и инфантильным материалом уже установлена непосредственная связь. Я только высказываю предположение, что, судя по воспоминаниям этого пациента об агрессивном инфантильном поведении, он не всегда был таким, каким предстал в настоящее время, а совершенно другим, противоположным нынешнему. Анализ мог бы позволить ему узнать, когда и при каких обстоятельствах в его характере произошли изменения. Я сказал ему, что свойственная ему сегодня фемининность, возможно, обратная сторона прежней его агрессивной мужественности. Пациент отреагировал на это тем, что вновь вернулся к старому сопротивлению, опять начав жаловаться, что не может постичь смысл всего сказанного, что вообще анализ не трогает его, и т. д.

Я снова интерпретировал его чувство неполноценности и повторяющиеся попытки показать несостоятельность анализа и аналитика. Но теперь я еще постарался проработать перенос, связанный с братом, подчеркнув его слова о том, что брат всегда играл доминирующую роль. На это он отреагировал сильным смущением, которое объясняется тем, что мы имели дело с его основным детским конфликтом. Он снова говорил о том, как много внимания его мать уделяла брату, но о своей субъективной оценке этого не упомянул, Установление причинной связи показало, что зависть к брату была полностью вытеснена. Видимо, его зависть так тесно ассоциировалась с интенсивной ненавистью, что он не пускал в сознание даже ее. Приближение к этой проблеме спровоцировало особенно яростное сопротивление, которое продолжалось несколько дней в форме уже стереотипных жалоб. Поскольку сопротивление не двигалось с места, можно было заключить, что это было особенно острое отторжение личности аналитика. Я попросил пациента снова как можно свободнее и смелее высказаться об анализе и особенно об аналитике и сказать мне, какое впечатление я произвел на него во время первой встречи.[21]

После сильного замешательства он сказал, что аналитик представляется ему мужественным и жестким, мужчиной, который абсолютно безжалостен к женщинам. Я спросил его об отношении к мужчинам, которые производили на него впечатление особей с сильной потенцией.

21

Дальше я намеревался попросить пациента описать меня. Этот прием всегда помогает устранить блоки в ситуации переноса.