Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 129 из 133

28 мая 1942 года.

Большое спасибо за то, что так быстро написал — я знаю, что обстоятельства моего отъезда и его неожиданность должны были потрясти тебя и маму — я сама была потрясена, поэтому вполне представляю, как могут чувствовать себя другие. Как бы там ни было, единственное, что я могу сказать, — данный шаг со стороны госпитальной администрации был излишним — но поскольку я не могла ничего сделать, чтобы остановить их, — я смирилась с этим, как с неизбежностью.

Меня немного беспокоит моя работа. Я хотела бы знать, есть ли возможность избежать увольнения, если я достаточно скоро выйду отсюда. Мне тягостна мысль о потере отличной рекомендации, которую, я знаю, они могли бы мне дать, если бы не рассердились тем, что я ушла без предупреждения.

Если ты получишь это письмо вовремя, — так чтобы успеть прийти ко мне в воскресенье, то прекрасно; если же нет, то твой визит произойдет на следующей неделе. Если можешь, постарайся, чтобы с тобой пришел доктор Райх — мне бы хотелось его увидеть. Если ты еще будешь писать мне, пришли адрес Е. — он в моей записной книжке (она на столе в моей комнате). Дай мне знать, когда она свяжется с тобой, если не сердится на меня из-за того, что я не смогла встретиться с ней в эту субботу. Проверяй почту, я ожидаю на этой или на следующей неделе сертификат от Красного Креста.

Свяжись с О. и М. и дай мне знать, когда она соберется рожать и, конечно, как она себя чувствует.

Скажи маме, чтобы она прислала мне несколько пар носков. Скажи ей также, чтобы она не расстраивалась — я отлично себя чувствую и надеюсь, что очень скоро выйду отсюда.

С любовью, Ф.

Позже я узнал, что ее госпитализация произошла из-за того, что лечащий терапевт неадекватно воспринял ее описание «сил», которые ее посещали во время оргонной терапии. Это письмо из клиники звучало разумно и совершенно рассудительно. Лечение продвинулось достаточно далеко, что позволило ей выстоять против применения жестокого метода госпитализации. Я получил следующее письмо отпациентки, которое ясно показало, что ее реакции были совершенно типичными для психиатрической оргонной терапии.

6 июня 1942 года.

Я не знаю, что творится вокруг — меня схватили и бросили сюда, в госпиталь, что конечно же вызвало во мне шок. Я могла долго раздумывать па тему о возвращении сюда, но никогда всерьез не думала, что они водворят меня сюда силой — по-моему, они занервничали — я не сделала ничего такого, что дало бы им повод поступить со мной так — и без предупреждения. Брат вам рассказывал? Я могла учинить скандал и отказаться ехать, но я знаю, что у них в карете скорой помощи есть смирительные рубашки, и этого было бы достаточно, чтобы стащить меня вниз силой, поэтому я приняла это с таким смирением, па какое у меня достало сил. Я приспособилась здесь, как и прежде — я обошла все вокруг и мне стало легче, но пару раз я почувствовала себя «выключенной»; здесь, по крайней мере, это ни черта не имеет значения, — я бы унеслась отсюда так, будто черти за мной гонятся, дай мне только волю. Единственное, что меня беспокоит, что надо мной установят насильственную опеку, и я потеряю все преимущества, которых добилась — будучи полезной, имеющей столь хорошую репутацию, хорошей работницей, я не знаю, если это произошло… Увидим…

Во всяком случае, Христос, и т. д. — что-то вроде покоя вокруг меня, то есть по воздействию, что-то вроде состояния… Смешать это во мне… Но не достаточно проводить какие-то различия до тех пор, пока… Я удивлюсь, если электрошок принесет какую-то пользу. Кстати, как я могла в воскресенье позвонить вам, если была здесь, вы же не думаете, что они позволяют пациентам звонить по телефону, правда? Я даже не могла вам написать это письмо без цензуры врачей, сестер и санитаров; возможно, они вовсе и не отправляют писем. Тогда мой брат пронесет его.

Я думаю, что вы все (доктора) отвратительны! Я не знаю, кто из вас прав, а кто — нет, или какой метод лучше, или кто есть кто… Могу ли я сказать докторам, что намерена увидеться с вами, когда вы придете? Я не видела здесь ни одного доктора — только во время заключительного консилиума, когда они решали, можно ли меня отпустить домой.

Вот в чем дело — достаточно ли вы благородны, чтобы прийти и увидеться с пациенткой? Я просила брата, чтобы он попросил вас придйти, но он сказал, что вы не можете. Я догадываюсь, почему — я не знаю, кто на моей стороне, а кто нет…

Постоянно существует угроза, что меня переведут в дальний корпус, который отвратителен — шум, вонь, ужас больничного помещения…

Может быть, вы сказали этим докторам или ведущему терапевту о том, что случилось, когда я была дома? Это причина моей госпитализации?

Заставила ли я вас почувствовать вину? Я буду ненавидеть вас до конца своих дней.

Позже стало сказываться типичное влияние клиники.

Воскресенье.

Я пишу в ожидании своего брата. Я ни во что не вникаю, более того — здесь все не так уж и плохо — на самом деле, даже замечательно. Мы каждый вечер собираемся в компании: я, некоторые другие пациенты, имеющие те же привилегии, как у меня, и несколько санитаров — конечно, это все делается тайно. Я совсем не могу разглядеть никаких перспектив в жизни. Мы увидим… чего больше. Христос и Смерть и т. д., снова окружили меня… докучая мне… Я «сижу на пороховой бочке», потому что, хоть я и здорово провожу здесь время, я отношусь к этому с большим подозрением. Я думаю, что Христос и т. д. все преувеличивают, так что грядет Большой взрыв, который разнесет все в клочья — чтобы просто разозлить меня…

В течение дня и вечера я несколько растеряна — но не сегодня — больше — вы знаете — делаюсь вялой и т. д. отсутствующей… Я даже не знаю, будем ли мы с вами продолжать после… я ничего не знаю… Это все обман.

Как бы там ни было — Ф.

:

Я написал письмо наблюдающему терапевту, который неверно истолковал ее рассказ о реакции на терапию. Я попросил его дать ей шанс выздороветь и перевести в частную клинику. Он согласился, но ухудшение, которого я ожидал, стало быстро прогрессировать. Я привожу здесь письма, которые получал от нее в то время. Они дадут довольно ясную картину происходящего с ней; в своей борьбе за жизнь и выздоровление пациентка демонстрирует глубокую проницательность, которую выражает в психотической форме. Если читатель вчитается в ее письма, отделив психотическую форму выражения от содержания идей, он согласится, что шизофрения обострилась не из-за слишком слабого, а из-за слишком сильного и бескомпромиссного контакта с миром скованных панцирем людей. Действительно, идея Иисуса выражена в типично психотической манере, свойственной многим психотикам. Но верно и то, что Иисус был распят на кресте больными, жестокими homines normales.

Четверг, девятнадцатое ноября 1942 года.

Все ужасно, и я не знаю, что делать. Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах. Дьявол по этой причине красный, и он становится все краснее и краснее, а потом кровь вылилась на солнце и зажгла его. Иисус истекал кровью на кресте, капля за каплей, и это все было выпито, потом он занял место подле дьявола и тоже стал пить — стол был залит кровью (он без ножек). Мать Мария из угла наблюдала за этим. Она была белой, как овечка. Вся ее кровь вылилась и смешалась. Она смотрела, как ее сын пьет эту кровь, и страдала. Я не хотела ни видеть, ни знать причины происходящего, но сила заставляла меня смотреть и слушать. Может из-за Изиды, которую они использовали все эти тысячелетия, я не знаю, что делать.

Ф.

Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах …

Все, что она написала, — совершенная правда и полностью соответствует реальности. Гитлер и другие милитаристы пролили миллионы галлонов крови. Упоминание красного солнца представляется не более чем психотической ассоциацией, и все же мы не спешим отбрасывать ее.

Несколько месяцев у меня не было сведений о пациентке. Затем, в феврале 1943 года я получил следующее письмо. Было ясно, что она продолжает вести упорную борьбу и что всеми силами старается показать мне это.