Человек неразумный

Драганов, не торопясь, допил чай, подцепил ложечкой прилипшую ко дну стакана вишенку и степенно перенёс её в рот. Покончив с вишенкой, он наконец приступил к изложению своей «перспективной мыслишки»:

– Как-то раз наблюдал я такую картину: в мушиный корм, в котором ёрзали личинки дрозофил, совершенно случайно, видимо, по ошибке лаборантки, попал краситель лилового цвета. Сейчас я не скажу вам, какой это был краситель, – Драганов бросил взгляд на собеседника, проверяя, следит ли тот за ходом его мыслей. – Вы же знаете, как питаются личинки мух. Они отрыгивают в корм свои пищеварительные соки, а продукты переваривания снова заглатывают. И вот я заметил, что поначалу мушиный корм был лиловым, а через пару дней цвет пропал. Ну, теперь-то вы понимаете, к чему я клоню?

– Пока нет, – простодушно ответил Заломов.

– Вот, что значит настоящая идея! Она выглядит совсем не очевидной! Это же абсолютно! – Драганов встал, скрестил руки на груди и медленно двинулся вдоль глянцевых плакатов с приукрашенными и омоложенными лицами кремлёвских небожителей. Дойдя до портрета Георгия Жукова, он остановился, поднял свой тяжёлый взор на ордена, покрывающие широкую маршальскую грудь, и захрипел: – Так вот, Владислав Евгеньевич, нет сомнений, что в данном случае у дрозофилы нашёлся ген, действие которого привело к обесцвечиванию лиловой краски. Понятно, что ежели тот ген повредить, попросту говоря, испортить, то личинки потеряют способность разлагать красящее вещество, и цвет мушиного корма останется прежним, скажем, тем же лиловым. Ну так как, коллега? – Драганов повернулся к Заломову, – теперь-то вы начинаете улавливать?

– Кажется, начинаю.

– Ну, слава богу! Уж извините, ежели не слишком доходчиво излагаю, но, мне кажется, проще уж некуда. Итак, сперва мы подбираем краситель, который легко разлагается пищеварительным соком личинок. Затем облучаем мух жёстким рентгеном и находим мутантов, утративших способность отбеливать цветной корм. Ясно, что у них будет повреждён некий ген, ответственный за разложение нашего красителя. Так же ясно, что у части мутантов повреждения затронут регуляторный район того гена. Ваша задача, дорогой коллега, – составить подробную карту именно этого – самого важного для нас генного района. Ведь изучив его, мы сможем управлять работой гена, сможем включать и выключать его по нашему произволу. Ну, теперь-то вы всё усекли?

– Пожалуй, да, – ответил Заломов сухо, не восторженно. – Но вы не объяснили, как мы отличим мутантов по регуляторному району от всех прочих?

– А вот это, Владислав Евгеньевич, уже не ваша забота. Как говаривал академик Иван Петрович Павлов, главное в научной работе – последовательность. Ваше дело – получить мух, потерявших способность отбеливать цветной корм. А когда их наберётся хотя бы с полсотни штук, вот тогда мы и поговорим о ваших дальнейших действиях.

Грубоватый стиль шефа смутил и насторожил Заломова. По его мнению, руководитель должен знакомить своего сотрудника со всеми этапами предстоящего исследования. Проскочила неприятная мысль, что влип, и что его ждёт тоскливая работа технического лаборанта.

– Говорите, поняли, ну и на том спасибо, – шеф, вынул из нагрудного кармана рубашки пачку дешёвых сигарет и закурил. – На настоящий момент ваша задача состоит в следующем: вы должны быстрёхонько проанализировать три-четыре десятка разных красителей и выбрать из них два-три образца, наиболее подходящих для дальнейшей работы.

Заломов задумался.

– Стало быть, мне нужно освоить химию красителей, а это непростая область, и пока я в ней совсем не разбираюсь. И ещё. Вы полагаете, что за обесцвечивание одного красителя отвечает только один ген, а вдруг их больше?

Драганов шагнул в сторону Заломова и остановился под портретом Михаила Горбачёва, недавно введённого в состав Политбюро.

– Кажется, я вас не убедил. Но для начала мне бы хотелось, чтобы вы учли одно немаловажное обстоятельство, которое вам надлежит хорошенько усвоить, – шеф выдержал театральную паузу. – Моя интуиция, Владислав Евгеньевич, абсолютна и ещё ни разу, нигде и никогда меня не подводила. И кстати, я буду не я, ежели этот ставропольский паренёк, – шеф мотнул головой в сторону портрета Горбачёва, – не станет в недалёком будущем нашим очередным генсеком, – хищная самодовольная улыбка застыла на скуластом лице сибиряка, обнажив два ряда крепких, ещё не знакомых с бормашиной, желтоватых зубов. – Ну, дак как, коллега? Соглашаетесь поработать с красителями?

Не услышав мгновенного положительного ответа, Драганов помрачнел, медленно подошёл к столу и с силой раздавил недокуренную сигарету о квадратную хрустальную пепельницу. Затем протиснул обе руки в карманы вельветовых джинсов, плотно облегающих его мощные кривоватые ноги, и повторил вопрос: «Ну дак вы согласны?» – «С такими ногами только мустангов укрощать», – мелькнуло у Заломова. После лёгкой задержки он ответил: «Боюсь, у меня нет выбора».

Такой ответ дал понять Драганову, что «молокосос» (именно так окрестил Егор Петрович своего нового сотрудника) имеет наглость не быть в восторге от его лучшей идеи. «Ничего, – успокоил себя учёный, – стерпится – слюбится. Мал ты ещё со мною тягаться. Поживёшь – поумнеешь. Однако ж за этим носителем питерских замашек нужён глаз да глаз. К чему мне неуправляемые кадры?».

В картинном раздумье Драганов подошёл к окну. Зловещий зеленоватый свет ртутного фонаря выхватывал из заоконной тьмы снежные вихри и ходящий ходуном светлый ствол старой берёзы. Жестокий ветер швырял из стороны в сторону плети гибких ветвей, казалось, горя желанием оголить несчастное дерево. Такая картина могла отвлечь от мирской суеты кого угодно, но только не Егора Петровича. Он не видел ни берёзы, ни её страданий. Что-то подсказывало опытному руководителю, что молокосос может нарушить расстановку сил в его лаборатории, и правильнее всего от него сейчас же избавиться. Но этого плюгавого пацана порекомендовал ему сам Сытников. И тут Драганова осенило: «А не поместить ли молокососа на годик-другой в изолятор, чтоб он всего стада мне не перепортил?» Соломоново решение успокоило учёного. Он повернулся к подчинённому и, смерив его не слишком любезным взглядом, холодно процедил:

– Что-то энтузиазма не замечаю. Ох, Владислав Евгеньевич! Ох, как бы мне хотелось с вами сработаться! – а каменное выражение лица шефа яснее ясного говорило: – И не думай брыкаться, и не таких обламывал.

ПОХОД В ЛЕС

Вот, что вспомнилось Заломову в то субботнее утро. Настроение его оставалось неважным. Проблема обольщения Анны по-прежнему выглядела неразрешимой. От безысходности он дал волю своей фантазии, и вскоре его внутренний голос изрёк: «Нужно сделать крупное открытие, и тогда Анна увидит, с каким замечательным человеком её столкнула судьба, и, конечно, тут же в него влюбится». Нелепость этой «идеи» была очевидной. Заломов был уверен, что работа с красителями не приведёт его к серьёзному открытию. В лучшем случае он получит материал для добротной статьи в хорошем журнале. И это всё!

Он бросил рассеянный взгляд на широкий мир за окном и отметил, что вид лесного массива за оврагом изменился. Ещё вчера там преобладали мрачные цвета, от серого до тёмно-бурого, а сегодня лес будто подёрнулся нежной жёлто-зелёной кисеёй. «Так это развёртываются воспетые молвой первые клейкие листочки», – догадался Заломов. Он открыл окно настежь, и прохладный воздух, напоённый эфирными маслами лопающихся древесных почек, ворвался в его комнатку. Влюблённость и весенние запахи сделали своё дело – его неудержимо потянуло на природу.

Он перешёл мостик, перекинутый через овраг, и углубился в давно манивший его лес. Ноги легко несли Владислава по дорожке, устланной мягкой сосновой хвоей, и душа его пела в радостном предвкушении встречи с чем-то неожиданным и прекрасным. Вскоре дорожка резко пошла под уклон, и он оказался на южном склоне долины, на дне которой вилась узенькая речушка, вернее, крупный ручей. Вся нижняя, безлесная, часть склона была покрыта пурпурным ковром из каких-то цветов. Яркое зрелище привело Заломова в эйфорическое состояние, будто он в окружении улыбающихся молодых женщин выпил бокал шампанского. Так вот они долгожданные цветы Сибири! Он сбежал вниз к цветам и сел на тёплую землю, чтобы лучше рассмотреть её покров. Это были медуницы, миллионы медуниц! А ароматный весенний воздух гудел от крупных чёрно-жёлтых шмелиных маток, грузно перелетавших от цветка к цветку.