Август в деревне

* * *

Милый мальчик, ты был такой милый,

считал журавлей, пролетающих клином,

теперь ты взрослый, лежишь под капельницей:

сердце – Арктика, льдины, – льдины.

Ну, ничего, все проходящее, и в нашем саду, расцветут георгины

будет еще и утро звенящее:

всех журавлей будешь знать

по имени…

* * *

В лирике мало толку,

в лирике Бога мало,

зачешу набок челку,

сяду на линию горизонта:

пусть гуси цепляются крыльями

за мои босые ноги.

Я буду дремать от удовольствия,

как кошка преданная высуну язычок…

* * *

В деревне атмосфера. -

Образы, образа…

Вчера пьяный сосед

рассказал,

что там, где пустырь,

был монастырь

перед войной

с одной вдовой

там раскапывали

могилы.

Искали сокровища в земле.

кое-что было:

пуговица красноармейца,

рога и

вилы…

* * *

Ох уж этот август,

этот вечер синий

принес не по сезону

к вишням апельсины.

Летняя веранда,

открытое окно,

улица потеет,

в комнате темно.

Ты сидишь над вишнею -

не с чего начать…

Щелкнуть выключателем?

– Лучше не включать.

Безнадежный август,

все играет роль.

На газете «Правда»

сушится фасоль.

* * *

Лесничий выходит из дома,

не закрывая балкона,

ёлочные игрушки

брошены на подушки.

Лесничий позавтракал

снегом

и бросился в омут

с разбега.

– Милая, в старом пруду

я тебя непременно найду!..

* * *

Наболей на себя

меня.

В душе моей

клювик соловья.

* * *

Доведи меня

до каления,

доведи до

оледенения,

не хочу как есть -

36,6.

* * *

В небе месяц корчится,

в комнате темно,

я курю у форточки,

и смотрю в окно.

Выписывают атомы

бессмысленный маршрут,

а дворники лопатами

лохматый снег жуют.

Русь ты моя, родина,

родинка на теле,

кто тебя ни пробовал,

все тебя хотели.

С невесты татары

срывали венец…

Здесь и смерть,

как начало.

Здесь жизнь,

как конец.

* * *

Так тихо в комнате

и только тикают часы

и так не часто.

Вечер в комнату

налит до густоты,

а комната из пенопласта.

Мы ждали вечер.

И из бутылки с коньяком

коньяк разлит, а женщины из глины.

Дверной звонок.

– Здесь кто-то не живет?

– Да, не живет.

– Вот передайте домовому мандарины…

* * *

Сергею З. (сержанту

полиции Манхеттена)

Где голубой солдат

в розовых эполетах

с маской противогаза

на пепельно-сером лице,

память тевтонского ордена

безвременно канула в лету.

Никто не поднимет трубку

на противоположном конце

провода.

Вихрем реанимации

в воздух врывается зуммер.

в доме обои рваные

ветер урбанизации.

Запах формальдегида,

значит, опять кто-то умер

из суетливой нации

коллекционеров бабочек.

* * *

Я был «духом»: слаб духом.

Сержант помогал по-всякому,

земляк все-таки,

Фамилия такая: Ли–Орлов.

Вот, думаю, приду на гражданку – будет аутодафе.

Иду по аллее -

фамилия знакомая…

Фотография…

Эпитафия…

* * *

Вологда-город на свете жила,

в Вологде вишня весною цвела,

летали стрекозы, пел соловей

в Вологде – городе мысли моей.

Только однажды осенним листом

спустился волшебник с черным перстом

и пальцем корявым в дома и углы

Вологду проклял – они не твои.

С тех пор я в осеннем дыму,

как в беде.

Где ты моя черноглазая, где?..

* * *

Завтра снова в колхоз, где козы

сосут молоко козлят, вьются стрекозы,

а толпы маленьких лохматых дьяволят

танцуют канкан на крыше мясомолочной фермы.

На них давно хмельные егеря наводят прицелы

штуцеров и трехдюймовок.

Там погреба, от массы крысоловок

похожие на бомбу Хиросимы.

Лет семьдесят там лампа Ильича,

но лампы не стоят без керосина.

Плюётся в небо сонный фокстерьер беззубым ртом…

Все тридцать два завязли в лисьих шкурах.

Там за покойником ненецкие каюры,

и шик семье, когда каюр с хлыстом.

по вечерам там пасмурно и дико,

когда в трубу влетает дьяволиха,

а Бог приходит, словно Дед Мороз на Рождество.

* * *

Этот август в деревне

под шелест листвы,

облетающей с вишен

губит. Я слышал, что дядя Миша,

внушавший доверие, опять

начал пить.

Порывы к письму становятся

тише и тише,

Лишь иногда сквозь рамы окон

узнавая луну, слышишь,

как Ангелы тихо садятся на крышу…

Но сонный отец мне объяснил,

что это скребутся летучие мыши.

* * *

Вечер, в деревне пустынно и тихо,

в старой корзине заснули котята.

– Дочка, в саду трындычит трындычиха,

ветер гуляет, зябнут маслята.

– Тебе-баруба, те-бе-бе-бе-ба.

– Видишь, луна золотится слезою.

– Папа, а кто целовал журавлиху,

Чтоб принесла меня ранней весною?

* * *

На черном зеркале забытого пруда,

где вянут запоздавшие кувшинки,

рисует неба стылая вода

унылые осенние картинки.

Почив в воспоминанье бабьих лет,

сырыми листьями на землю плачет ива.

Вороны незатейливый куплет,

за изгородью серая крапива

лишь дополняет траурный сюжет.

Октябрь вздыхает, иней поутру -

обычная осенняя картина.

Полощат, как хоругви на ветру,

с сухими пауками паутины.

Старуха лезет в погреб, с огурцов

листом капустным собирает плесень.

– Мы все умрём, старик, мы все умрём.

Мы все умрём, старик,

и все воскреснем.

* * *

Товарищ Полковник,

как Вы грозили,

что не ждет ничего меня впереди.

Всех что-то ждет…

Сижу у могилы,

ем землянику с Вашей груди.

* * *

Пьяного вели домой летучие мыши.

Они узнавали любой изъян дороги,

Ориентируясь по звездам над крышами.

* * *

Я все твое так и выбросила,

чтобы губы не шептали напрасно.

Тетерева токуют на выселках -

прихорошены все так, препоясаны.

Затопила трескучую печь,

кошка-дура гостей намывала…

Я все двери закрыла на ключ,

даже в окна не сунулся луч.

А любовь появилась сначала.

* * *