Последняя почка Наполеона

Она так обычно не представлялась – либо сухо бросала "скорая помощь", либо входила молча, так как ее панически торопили. Посторонившись, чтоб пропустить Гюльчихру, слепая сказала:

– Здравствуйте. Извините, что я помедлила. Я не вижу.

– Вижу.

Дверь Гюльчихра закрыла сама. Поставив саквояж на пол, она сняла пуховик, после чего девушка провела ее, двигаясь как зрячая, в комнату, из которой слышались не то стоны, не то рычание.

– А кто там? – спросила у нее Гюльчихра, зачем-то еще и указав пальцем на дверь, за которой слышался не то храп, не то рев.

– Там папа, – сказала девушка, пропуская ее вперед, в комнату больной. – Я его не стала будить.

– Он трезвый?

– Как вам сказать…

Комната была довольно большая – с евро ремонтом, с дорогой мебелью. На диване лежала голыми ягодицами кверху, раскинув длинные ноги, женщина с белокурыми локонами. Она издавала звуки в подушку, стискивая ее как горло врага. На ней был халат, задранный почти до лопаток. Плотное белое тело женщины содрогалось. Из попы у нее текла кровь, она расползалась по простыне, которая была скомкана к середине дивана.

– Ольга, супруга моего брата, – с излишней, как показалось Гюльчихре, церемонностью, отрекомендовала страдающую блондинку девушка. Женщина подняла лицо. Оно было искривленным, красным, в слезах и синих подтеках. Осумасшествившие глаза, вытянутые стрелками до висков, воззрились на Гюльчихру.

– Это кто такая?

– Я врач, – откликнулась Гюльчихра, ставя саквояж. – Что произошло?

Ответ был дан слепой девушкой, притом молча. Она с поразившей Гюльчихру точностью указала пальчиком на пустую бутылку из под вина, стоявшую на полу, у шкафа. Гюльчихра, впрочем, сразу сообразила, что, вероятно, этот предмет был туда поставлен именно слепой девушкой, которая его вынула из прямой кишки своей родственницы.

– И кто это сделал?

– Колька, – сказала девушка.

– Ее муж?

Слепая кивнула.

– Они ведь ссорятся постоянно! Сегодня утром прямо с восьми часов орали, орали! Потом она как завоет, а Колька – матом! Выбежал, дверью грохнул, и – был таков. А она визжит! Я сюда вбегаю…

– Заткнись! – вновь подала голос жертва насилия. – Ты все врешь! Все это из-за тебя! Ты меня достала! Ты меня бесишь! Ой, сука! Ой!

– Не надо кричать, – промолвила Гюльчихра, открыв саквояж. – Ложитесь на левый бок, поджимайте ноги.

Блондинка, не прекращая осыпать родственницу упреками, приняла требуемую позу. Кровь продолжала течь. Натянув резиновые перчатки и достав перекись, Гюльчихра раздвинула двумя пальцами ягодицы женщины и промыла щель между ними. Их обладательница стонала.

– Что там? – спросила слепая девушка, неподвижно стоя возле окна. – Ведь ничего страшного, правда?

Сидя на корточках, Гюльчихра смотрела в задний проход.

– Да как вам сказать? Прямая кишка разорвана. Нужна срочная операция.

– Операция? – в панике проскулила больная. – Как операция? Мне в больницу придется ехать? Там меня будут резать?

– Режут, простите за выражение, скот на бойне, – ответила Гюльчихра, наложив на рану салфетку и закрепляя ее при помощи лейкопластыря. – А вас будут оперировать.

Это слово больной понравилось еще меньше.

– Как оперировать? Ты чего? Ты с ума сошла? Я боюсь!

– Бояться не стоит. А относительно сумасшествия не меня надо спрашивать, а того, кто с вами это проделал. Впрочем, я думаю, с ним все ясно.

Женщина продолжала ныть. Сделав ей укол анальгина, Гюльчихра выпрямилась.

– Мне будет нужен ваш паспорт.

– Он на столе, – простонала женщина, вновь укладываясь ничком. – Но я не согласна никуда ехать, кроме как в "Склиф".

– Ну, это, простите, не от меня зависит, – отозвалась Гюльчихра, взяв со стола паспорт. И вот тут женщина ее здорово удивила. Не столько тем, что она сказала ей, сколько тоном, в котором вдруг зазвенел металл.

– Ну так объясни тем, от кого зависит, что я – жена полицейского!

Гюльчихра посмотрела в глаза больной. Они еще были мокрыми, но из них исчезло прежнее выражение.

– Ты грузинка? – спросила женщина, зорко глядя на медработницу.

– Я – чеченка.

– Ах, ты чеченка? Тогда, я думаю, ты меня поняла.

– Я вас поняла. А где ваш страховой полис?

– В паспорте он!

– Нужен городской телефон, – опять обратилась к девушке Гюльчихра.

Слепая кивнула и повела ее в третью комнату – по всей видимости, в свою. Там было довольно тесно – диван, шкаф, стул, кресло, комод и гитара, висевшая на стене, занимали большую часть пространства, однако, чистенько, ни пылинки. Потолок был в разводах, обои кое-где отошли, телефон стоял на комоде.

– Как тебя звать? – спросила у девушки Гюльчихра, набирая номер.

– Анфиса.

– Как давно ты не видишь?

– Почти три года.

– А диабетом болеешь с какого возраста?

Слепая от удивления заморгала.

– Как вы узнали?

– Да ацетоном прет от тебя, как от алкоголика! Это интоксикация. Тебе тоже в больницу надо бы… Алло, здравствуйте! Женщина, москвичка, тридцать пять лет, разрыв прямой кишки в результате травмы. Кровотечение. Нет, вы знаете, она хочет в "Склиф". Ее муж работает в Министерстве Внутренних дел. Хорошо, спасибо.

Продиктовав паспортные данные пациентки и номер полиса, Гюльчихра связалась с водителем.

– Алло, Мишка, тащи носилки сюда. Восьмой. Сто шестьдесят третья. Поедем в Склиф. Ну, не знаю.

Положив трубку, она опять взглянула на девушку.

– И ты тоже, друг мой, поедешь с нами.

– В смысле? Куда? – ахнула незрячая.

– В Институт Склифосовского. У меня там много знакомых. Тебя прокапают физраствором. Вечером я тебя заберу, привезу сюда.

Анфиса молчала.

– Ты, вообще сахар контролируешь? – вновь пристала к ней Гюльчихра.

– Да как вам сказать…

– Да можешь не говорить, мне и так все ясно. Ладно, пойдем, оденем ее. Сейчас принесут носилки.

Ольга хранила сосредоточенное молчание, продолжая лежать с упором на локти. Взгляд ее был суров.

– Вас прооперируют в "Склифе", – сказала ей Гюльчихра, пока незрячая родственница на ощупь извлекала из шкафа белье, колготки, юбку и свитер. – Паспорт и полис кладу на стол. Где сейчас ваш муж?

– Как – где? – скривила больная рот. – На дежурстве! Я ведь тебе сказала, он – полицейский.

– Вы заявление писать будете?

– На кого? – удивилась женщина.

– На того, кто вставил вам в зад бутылку. Это – умышленное причинение тяжких телесных повреждений. Наказывается сроком до пятнадцати лет.

Ольга неожиданно пришла в ярость.

– Да что ты лезешь не в свое дело? Я на тебя скорей напишу – за то, что ты ехала полчаса! Учить она меня будет! Анфиска, слышала? Заявление!

– Не кричите, а то опять пойдет кровь.

Больная притихла. Ее успели одеть до прихода Мишки с носилками. Мишке было под сорок. Общаясь с ним, Гюльчихра удивлялась ему все больше. Прогресс в стадии начала двадцать первого века он презирал. Мобильником, впрочем, пользовался, а вот интернетом – нет, хотя интересовался многим, от философии до рыбалки. Вся его комната, соответственно, была в книгах. Это никому не мешало, поскольку он жил один. Свою двадцатидвухлетнюю "Волгу" ремонтировал сам, веселя весь двор.

Раскладывая носилки перед диваном, Мишка приветливо улыбнулся Ольге. Она опять пришла в бешенство.

– Идиот! Тебе что, смешно? Вот я с тобой, сука, сама все это проделаю – посмотрю, как ты посмеешься! У меня муж – лейтенант полиции! Понял, быдло?

– Он просто рад видеть вас, – вступилась за своего водителя Гюльчихра. – Он любит красивых женщин.

– Очень люблю, – согласился Мишка. – Так это он там храпит? Лейтенант полиции? Обалдеть! Храп-то у него вполне генеральский!

Ольга презрительно промолчала.

– Это храпит мой папа, – проговорила Анфиса. Мишка взглянул на нее, затем посмотрел с вопросом на Гюльчихру и склонился к Ольге.

– Мадам! Сейчас я вас заключу в объятья. Попрошу не сопротивляться. Это вам не поможет. Постарайтесь расслабиться, и тогда получите полное удовольствие.