Последняя шутка Наполеона

– Немедленно отвернись! – вскричала она, почувствовав его взгляд на своей спине и не только, – Что за наглёж? Сударыни, он таращится!

– Пусть таращится, – донеслось из зала, – главное, чтоб не трогал. Если попробует прикоснуться, будет немедленно сам раздет догола!

Димка не посмел прикоснуться. Он ограничился тем, что, взяв с пола прутик от веника, стегнул Таньку по голой заднице. Танька взвизгнула и опять пожаловалась подругам. Те ей ответили, что руками трогать нельзя, а прутиком – можно. Вдруг они вышли и попросили Димку сыграть и спеть что-нибудь весёлое, например – "Стюардессу по имени Жанна". Димка не усмотрел причин отказать. Молотя аккорды, он пел дурацкую песенку и смотрел на трёх голых девок, которые перед ним плясали и подпевали, громко визжа от глупой девчачьей радости. А потом они пошли мыться, его с собой не взяв. Он очень обиделся.

– Не бухти, – крикнули из зала, – у нас – интимное дело.

– Вы – лесбиянки, что ли?

– Заткнись! Сиди и играй что-нибудь печальное.

Димка начал играть "Последнюю тремолу". Три подруги, впрочем, печали не поддались, плескались предельно весело. Что-то шёпотом обсуждали. Через четверть часа вышли порозовевшие, прибалдевшие. Натянув трусы,уселись пить пиво. На Димку они внимания уже вовсе не обращали.

– Так почему же ты – не Раскольников? – обратилась Дашка с довольно странным вопросом к Рите. Та ей ответила:

– Потому, что он – идиот. Нельзя стать Наполеоном, убив старуху. Наполеон бы ограбил банк, а не бабку!

– А почему ты усматриваешь в нём принципы?

– Потому, что их видели современники. Его бюстик весь девятнадцатый век на каждом столе стоял – притом в той стране, с которой он воевал. Это говорит о чём-то?

– Пожалуй, – сделав глоток, согласилась Танька, – бюстиков Гитлера ни на чьих столах я не видела.

– Гитлер – мразь. А Наполеон – достойный противник. С ним воевали цивилизованно.

– Тогда хватит ловить линя, – предложила Дашка, дёрнув мокрым плечом, – иди на медведя.

– Ну, и пойду.

Вот уж это было для Димки, что называется, через край. Двумя быстрыми движениями убрав гитару в чехол, он встал.

– Извините, дамы. Я вас покину.

Три полуголые поглядели на него так, будто уж давно пора это было сделать.

– Вон, – проронила Танька, ставя пустую бутылку на пол, – незамедлительно!

– Прочь, – произнесла Рита, – сию минуту!

Дашка смолчала. Но её взгляд был красноречив. Когда Димка вышел, плотно прикрыв за собою дверь, она повторила:

– Хватит ловить линя! Иди на медведя.

– Ну, и пойду, – повторила Рита, – А где медведи здесь водятся?

– За рекой. Катька Ильичёва ходила туда за ягодами и слышала там, как они ревут.

– Но там -хвойный лес!

– Ну, и что? Там полно малины, черники и ежевики. Медведи всё это любят.

Рита задумалась.

– Ты смотри там, не заблудись, – зевая, сказала Танька, – из того леса многие не вернулись. Дебри кошмарные! Ты про Выселки не слыхала?

– Про что?

– Про Выселки, – без большого желания продолжала Танька, перехватив взгляд Дашки, – деревня так называлась, которая в том лесу когда-то была. Её там давно уж нет. Кажется, с войны. А кладбище – есть. И те, кто на это кладбище набредают, обратно не возвращаются, потому что проклятое оно.

– Да ты бы заткнулась! – ни с того, ни с сего психанула Дашка, – Чего городишь? Какое кладбище? Кто тебе про него наплёл?

Танька, помолчав,почесала пятку.

– Не помню я. Кто-то, вроде бы, говорил. Тётя Нюра, кажется.

– Тётя Нюра, – передразнила дочь агронома, – у нас в деревне – пять тёть Нюр, и все -ненормальные!

– Ну, с Романовой Слободы которая. Мы ещё за вишней к ней лазили в том году.

Дашка разразилась таким неистовым хохотом, что в той самой Романовой слободе, которая примыкала к деревне со стороны оврага, разом залаяли все собаки.

– Вот оно что! Так ты, значит, самую ненормальную из них выбрала! И нашла кому всё это пересказать. Какое-то кладбище, черти, выселки! Твою мать! Нужен ей медведь – пусть идёт. Чего ты её пугаешь?

– Да не пугаю я! Пусть идёт.

Рита одевалась. Дашка, следя за ней, тасовала колоду карт, а Танька курила. Дождик за окном стих. Собаки умолкли, и было слышно, как об пол шлёпается вода, капая из крана. Страшная заполночная темнота привалилась к окнам, как умирающая старуха. Ох, не хотелось Рите в её объятия. Но менять решение под влиянием идиотского страха значило объявить себя идиоткой.

– Вы до утра намерены здесь торчать? – спросила она, завязывая кроссовки. Дашка,сдавая карты, сказала:

– Да. Мы ещё здесь попаримся, поболтаем. А ты одна пойдёшь в лес?

– Со Сфинксом.

– Вот ты больная! – вскинула Танька бровь, – свинья-то тебе зачем?

– Мне свинья – для свинства.

– В смысле?

– Всё очень просто. Тебе свинья для свинства не требуется, мне – требуется.

Сказав так, Рита взглянула ещё раз пристально на подруг, уже занятых игрой, и вышла из бани.

Холод сырой и глубокой впадины, примыкавшей к реке, заставил её поёжиться. Темнота с глазами старухи даже не сочла нужным прикинуться безобидной. Но, прикрыв дверь, Рита подкралась к окошку – послушать, о чём картёжницы говорят. Те не осторожничали.

– Так я ещё и свинья, – послышался голос Таньки, – Нормально!

– А что тебя удивляет? – спросила Дашка.

– Я её отговаривала, хоть ты мне мешала. Но, почему-то – я свинья, а не ты.

– Да, обо мне просто не зашла речь. У неё есть цель. Все те, кто считает эту цель странной – свиньи.

– Так значит, Сфинкс один – не свинья? – воскликнула Танька. Дашка с ней согласилась. Обе заржали. Стараясь не шелестеть травой, Рита отошла от окошка и, ощутив под ногами утоптанную тропинку, почти бегом устремилась вверх, к огонькам села.

Глава седьмая

Августовские ночи много дольше июньских. Прикинув, что до зари – ещё часа два, а то и два с половиной, а то и больше, Рита решила её не ждать. Вернувшись домой через боковую калитку и чёрный ход , она обыскала нижнюю комнату. Целью этих исканий был офицерский парадный кортик Ивана Яковлевича. Рите казалось, что она видела его то ли на антресолях шкафа, то ли в столе. Поиски успехом не увенчались. Видимо, кортик всё-таки лежал в верхней комнате, а её обыскать возможности не было. В ней спал дед. Пришлось удовольствоваться складным походным ножом. Своими размерами он не сильно уступал кортику, и убить им медведя при некотором везении было очень даже возможно. Рита, хоть линь ей не попадался, всё же считала себя везучей. Положив нож в карман, она вышла в сад, прокралась к забору и перелезла через него на домовладение тёти Маши.

Сфинкс жил в хлеву, деля его с курами, овцами и коровой Розой. Низкий рубленый хлев стоял не близко к избе, под яблонями. Спала тётя Маша крепко, собаки у неё не было, так что Рита без опасений вошла к скотине. Та относилась к ней по-приятельски, с доверительностью тянула морды и клювы, а Сфинкс – так вовсе по-родственному. Открыв его закуток, она позвала:

– Вылазь!

Он вмиг не проснулся. Пришлось ударить его по башке лопатой. Он заворочался, хрюкнул, скребя копытцами, потом вышел – сонный, упитанный, любопытный. Ткнул пятачком в бедро – дескать, что тебе?

– Мы сейчас пойдём с тобой на охоту, – сказала Рита. Сфинкс согласился. Заперев хлев, они торопливо вышли через калитку в воротах и побрели вдоль домов, ни в одном из коих свет не горел, к реке.

Когда кончилась деревня, справа и слева стали чернеть поля, взрыхлённые после жатвы. Они стелились почти до самого берега, от которого был перекинут к другому дощатый мост. Лет десять назад по нему вполне можно было проехать на легковой машине, теперь идти было боязно. Поступь Риты он, впрочем, даже и не заметил, но под копытцами Сфинкса весь загудел, застонал, затрясся.

– Не свались в реку, – строго предупредила Рита своего спутника, – если благодаря тебе она выйдет из берегов – медведи окажутся под водой, и мы с тобой будем вынуждены заняться рыбалкой вместо охоты.