Страница 2 из 7
Нелегитимные же владельцы наделов, как могли, защищали урожай от набегов строителей коммунизма – громкой бранью из окон и выскакиванием «на разборку» с садовым инвентарем в руках. До сих пор помню деда, бегущего с лопатой наперевес, как красноармеец в последнюю отчаянную штыковую атаку, вслед за улюлюкающими парубками.
Любопытно, что несмотря на то, что мы имели свой собственный подобный двухсоточный «надел» и снимали с него ежегодно по тридцать-сорок килограмм слив, конвертировавшихся затем в бесконечные ряды запыленных компотных банок под всеми кроватями, я сотоварищи совершал точно такие же набеги с целью раскулачивания «куркулей», раскинувших свое подсобное микрохозяйство под окнами других пятиэтажек. Чужие яблоки и сливы они, понятно, слаще. Плюс незабываемое адреналиновое чувство ухода от погони с отягощенными добычей карманами.
Конец 60-х – начало 70-х не были годами голодной бедности. Это был расцвет умеренной брежневской сытости и вполне добротного мещанского благополучия. Но парадигма «питаться своим» прочно засела в головах людей, переживших войну и послевоенную разруху, кормясь по большей части со своего огорода. Все прилегающие к Битцевскому лесопарку открытые пространства, а также лесные поляны были распаханы под самозахватные картофельные парцеллы (и у нас была такая деляночка, схоронившаяся под линией ЛЭП, рассекавшей лесопарк пополам). И поскольку права на них были «птичьими», в случае более чем предсказуемой потравы полудикорастущей картошки, оставалось только гадать, кого винить – птиц ли небесных или же тварей земных (о четырех и о двух ногах).
Фауна
Как уже упоминалось выше, изрядную часть обитателей зюзинских хрущевок составляли вчерашние и позавчерашние колхозники. Ходили даже городские легенды, что кто-то держал в квартире на пятом этаже корову, прогонял по всем лестничным пролетам на выпас и затем пас ее прямо во дворе. Коровы своими глазами в Зюзино не видел (видел в Ясеново, но в 70-х Ясенево еще было настоящей деревней, лишь стоящей в очереди на предстоящую урбанизацию). Но, вот, петушиные крики с балконов у нас «на районе» раздавались регулярно.
Наши соседи сверху, несмотря на наличие в доме унитаза, почему-то любили справлять большую и малую нужду в полиэтиленовые пакеты и потом сбрасывать эти пакеты вниз с балкона. Во дворе дома был своего рода «сельский клуб», где «новые городские» активно социализировались. Это был большой деревянный стол с врытыми в землю деревянными скамьями. За столом собирались доминошники-мужики и игравшие в лото бабы. Азартные игры на медную мелочь щедро сдабривались портвейном для оживляжа. После чего игроки пели протяжные песни, а иногда беззлобно дрались на уровне толчков и неумелых зуботычин.
Вообще, наш микрорайон в смысле дворового мордобоя был местом относительно безопасным. Контингент вчерашних деревенских и их отпрысков был изрядно разбавлен совслужащими. Встречались даже кандидаты наук, которые с их советским лоском и «москвичами»/«жигулями» (по одной-две машины на двор максимум), казались чем-то вроде небожителей. Поэтому уж совсем оголтелой дворовой шпаны у нас не было. За все детство я всего два раза получил по лицу «на районе». Да и то, не били по-настоящему, а так, смазывали, за то, что вовремя не делал «ку» перед попавшимися навстречу дворовыми авторитетами.
Зато, как когда-то было принято биться деревней на деревню, так враждовали район с районом. Все 70-е Зюзино враждовало с чуть позже застроенным Чертаново за символический контроль над Битцевским лесопарком. Прилегали к нему оба района. Поэтому остро стоял вопрос символической межи в лесных кущах – «за этот овраг не ходи, на чертановских нарвешься». Периодически, обе враждующие стороны мобилизовали по всем дворам и микрорайонам «большое войско» (тогда его называли «шобла»), состоящее человек из ста. Как правило, все заканчивалось разновидностью «стояния на Угре». Обе «шоблы» – зюзинская и чертановская – обменивались оскорблениями, кидались друг в друга камнями, комками сухой глины и похищенными на стройках электродами. После чего расходились довольные собой, каждая зафиксировав «победу», о коих за тем слагали в своих дворах былины, щедро сдобренные гиперболами.
Но иногда дело доходило и до контактного боя. Тогда в ход помимо кулаков шли увесистые палки («колы»), а также огнестрельные «курковушки» – самодельный девайс, запечатленный в фильме «Брат-2», из которого деликвентный русский стреляет в лицо деликвентному афроамериканцу, дабы завладеть уже настоящим боевым оружием. «Курковушку» можно было зарядить только бумажным пыжом – тогда после выстрела она оставляла лишь громадный синяк. Но наиболее бедовые головушки в дополнение к бумажному пыжу клали еще шарик от подшипника, способный углубиться в мягкие ткани на несколько сантиметров. В общем, это был самодельный «травмат» советской эпохи, задававший немало работы хирургам в травмопунктах после таких межрайонных боев «стенка на стенку».
Однажды я был свидетелем отступления разгромленной армии «зюзинских». Картина напоминала сорок первый год. Мелкими потрепанными группками, кривоватой побежкой побитой собаки, они отходили из леса через Балаклавский проспект вглубь микрорайона с криками: «Прячьтесь все! Чертановские идут! Через две минуты здесь будут!» Ликующая победоносная «шобла» чертановских, помаячив на опушке леса, тем не менее, вглубь Зюзино не пошла. Прокричав о захвате всего Битцевского лесопарка и запрете отметеленным зюзинским вообще в лес ходить, они развернулись восвояси. Но статус-кво (пол леса – ваши, пол леса – наши) вскоре был восстановлен благодаря зюзинской земли богатырям.
Богатыри – не вы!
До сих пор в моей памяти стоит следующая картина. Восьмиклассник Коровин по кличке «Короча» в ледяном апрельском Школьном пруду, отталкивая могучими руками хрупкие весенние льдины, как ледокол «Ленин» мощно плывет на середину пруда, где находится крошечный островок-отмель. Доплыв до клочка суши, он снимает семейные трусы и машет ими собравшимся на берегу болельщиком как флагом над только что взятой крепостью. Затем также мощно плывет обратно, выпивает для «сугреву» стакан водки и идет досиживать школьные занятия (впереди ПТУ, поэтому усвояемость знаний дело десятое).
Низкорослый крепыш Короча при росте в метр семьдесят имел в плечах примерно столько же. Издали он напоминал объемистый среднеразмерный платяной шкаф, бодро передвигающийся на коротеньких крепеньких ножках. Герой дворовых баталий, Короча обладал свирепым нокаутирующим ударом. Для закрепления приобретенной воинской славы сей былинный богатырь поспорил, что доплывет до середины Школьного пруда, как только по весне сплошной ледяной покров треснет, разобьется на отдельные льдины, и межльдинная навигация станет возможной. И таки выиграл спор! Посему, так и подмывает сказать что-нибудь назидательное и духоподъемное для нынешнего субтильного веганского юношества: «В давние благословенные времена достославного Пипина Короткого…»
Другой школьный атлет Шура Мраморнов, славившийся вращением на стоящем во дворе турнике в режиме механической детали револьверного станка, навеки вписал свое имя в микрорайонные скрижали тем, что торжественно насрал прямо в актовом зале школы. Директором школы было учреждено оперативное расследование. Очертили широкий круг подозреваемых, в который включили всех хулиганов и двоечников нашей школы. Их заводили по одному в кабинет директора. После чего директор вместо «здравствуйте» резко бил вошедшего школьным журналом по голове с криком: «Я знаю, что это ты, сука, сделал!» Потом допрашиваемых выводили по одному, не давая пообщаться с томящимися в предбаннике другими подозреваемыми, и заводили нового. Если совесть была чиста, то на допросе подозреваемый после удара журналом по голове скуляще настаивал на невиновности. А Шура, вот, «поплыл». Дело закончилось условным отчислением из школы и показательным мытьем «в одного» всего актового зала. Советская школа была обходительной и гуманной.