Исток. Часть 1

Роурк составил список архитекторов по принципу их наименьшей бездарности и стал ходить к ним в поисках работы. Он не возмущался, когда ему отказывали. Его даже не унижало это: он был к этому внутренне готов. Он знал, что должен найти себе временное пристанище.

Иногда он навещал Камерона, но никогда не рассказывал ему о своих безрезультатных поисках.

Однажды он набрел на контору Джона Эрика Снайта. Тот просмотрел его чертежи и спросил, может ли он приступить к работе сегодня же. Он спросил, сколько он получал у Франкона.

— 65,-ответил Роурк.

— Я смогу платить вам только 50, и если вы согласны, приступайте сразу же. Роурк сoгласился.

У Снайта было пять архитекторов. У каждого из них было прозвище: «Классический», «Готический», «Ренессанс», «Смешанный». Роурк получил кличку «Модерниста». Просмотров окончательные чертежи здания, которое должен был строить Снайт, Роурк понял, что ему следует ждать от новой работы. Он никогда не увидит построенными свои проекты — только их части. Но он сможет делать проекты так, как он хочет. Кроме того, он решит насущные для него проблемы. Это было меньше, чем он хотел, и больше, чем он мог ожидать.

Китинг знал о том, что у Франкона есть дочь. Франкон предпочитал никогда не говорить о ней. Она была, как говорится, отрезанным ломтем, жила отдельно, вела самостоятельную жизнь, работала журналисткой в газете «Знамя». У неё в газете была своя колонка «Ваш дом», где она писала о лучших современных жилищах. Это была умная и талантливая журналистка.

Однажды, войдя в здание фирмы, Китинг столкнулся на лестнице с молодой женщиной, которая разговоривала с клерком. Это была необыкновенно высокая и хрупкая девушка, очень тоненькая, но прекрасно сложенная. Рядом с ней нормальное женское тело казалось грузным и массивным. На ней был строгий серый костюм, который выглядел необычайно элегантным. Она положила узкую длинную руку на перила лестницы, и в этом жесте тоже было необъяснимое изящество. Её серые глаза какой-то странной удлиненно-прямоугольной формы были обрамлены длинными пушистыми ресницами. Она выглядела очень спокойной и холодной. Её бледно-золотистые волосы были подстрижены в виде шлема. Казалось, что и её лицо, и её волосы, и её костюм не имели определенного цвета. Это скорее был какой-то оттенок и она казалась нереальной. Китинг застыл на месте. Так вот что художники называют красотой!

— Если ему угодно меня видеть, то он может сделать это только сейчас — сказала она клерку в приемной. — Он просил меня зайти, и у меня не будет другого времени.

Это не было приказанием. Она говорила таким авторитетным тоном, что приказание казалось излишним. Она поднялась наверх, обдав Китинга невидящим холодным взглядом. Это и была дочь Франкона. Её звали Доминика. В своей последней статье она резко критиковала дом, построенный по проекту Китинга. Затем она подрывала авторитет фирмы своего отца. Вот почему Франкон вызвал её к себе.

Китинг услышал голос Франкона, громкий, сердитый и беспомощный:

— … получить такой удар от своей собственной дочери! Я привык к твоим фокусам, но это уж слишком! Что мне теперь делать? Как я должен объяснить это? Ты понимаешь, какое положение я занимаю в обществе?

Китинг хотел войти, но в это время услышал, как Доминика рассмеялась. Звук её смеха был так весел и так холоден, что Китинг решил не входить. Он вдруг почувствовал, что ему страшно. Почти также страшно, как тогда, когда увидел её глаза, которые казались усталыми, презрительными и оставляли у человека впечатление холодной жестокости. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что теперь-то он наверняка заставит Франкона познакомить его со своей дочерью. Но где-то в душе он смутно чувствовал, что лучше было бы ему никогда больше не встречаться с ней.

В доме Ральфа Холькомба собрались гости. Среди приглашенных был и Питер Китинг. Он скучал и поглядывал на часы, размышляя, когда будет удобно уйти. В это время в маленькой библиотеке он увидел Доминику в окружении трех молодых людей. Она стояла, прислонившись к колонне, со скучающий видом. Молодые люди явно утомляли её своим вниманием. На ней было облегающее черной бархатное платье.

Питер разыскал Франкона и попросил немедленно представить его дочери.

Они вошли в библиотеку вместе.

— Доминика, дорогая, могу ли я представить тебе Питера Китинга он моя правая рука.

Доминика поклонилась.

— Я очень давно хотел встретиться с вами, — сказал Китинг.

— Это интересно, — ответила Доминика. Вы, кажется, хотите быть ко мне внимательным, хотя отец предпочел бы, чтобы вы не были бы столь мягки и дипломатичны.

— Что вы имеете в виду, мисс Франкон?

— Мне кажется, что мне с самого начала следует предупредить вас, что мы с отцом не ладим. Чтобы вы не сделали неправильных выводов.

Китинг с облегчением подумал, что в ней нет ничего пугающего. Кроме контраста между словами и тоном, которым она их произносила. Он не знал, чему верить. Франкона рядом уже не было.

— Вы попросили отца представить вас, но он не должен был дать мне это заметить. Однако, если мы оба это понимаем, тогда все в порядке.

— Почему вы не думаете, что причины, заставившие меня просить вашего отца о представлении вам, могут не иметь с ним ничего общего?

— Только, пожалуйста, не говорите, что я красива и изыскана и не похожа ни на кого из ваших знакомых женщин и что вы боитесь влюбиться в меня. Вы все это в конце концов скажете, но давайте оттянем это на как можно более долгий срок. А что касается всего остального, то думаю, мы очень хорошо поладим.

— Я чувствую, что вы хотите сделать наше знакомство трудным для меня.

— Да. Разве отец вас не предупреждал?

— Предупреждал.

— Надо было послушаться его. Будьте к нему очень внимательны. Я уже столько встречала его «правых рук», что отношусь к ним весьма скептически. Но вы первый, кто задержался. И, похоже, что задержался надолго. Я много слышала о вас. Поздравляю.

— Я уже несколько лет мечтаю познакомиться с вами. Я постоянно читаю ваши статьи с таким… — Он замолчал. Он знал, что не должен был начинать разговора об этом.

— С каким? — мягко спросила Доминика.

— С таким удовольствием, — с облегчением закончил он фразу, надеясь, что она не будет продолжать разговора.

— Ах, да, — сказала она. — Моя последняя статья. Ведь это вы строили этот дом. Вы невольно стали жертвой моих редких приступов честности. Они не часто у меня бывают.

— Я последую вашему примеру и буду совершенно откровенен с вами. Не воспринимайте это как жалобу — нельзя жаловаться на критику. Но дом, построенный Халькомбом, гораздо хуже, чем тот, который вы раскритиковали вчера. Почему же вы так восхищались им? Или вам велели?

— Не льстите мне. Мне никто не может велеть. Неужели вы думаете, что кого-нибудь в нашей газете интересует, что я пишу в своей колонке о современных домах?

— Но почему же, все-таки, вы хвалили Халькомба?

— Потому что его дом — это такой ужас, что критиковать его бессмысленно. Вот я и решила расхвалить его до небес, чтобы позабавиться. И это, действительно, было смешно.

— Это ваш обычный стиль работы?

— Да. Но мою колонку никто не читает, кроме домохозяек, которые никогда не смогут позволить себе украсить свой дом со вкусом. Поэтому то, что я пишу там, не имеет значения.

— А что вам действительно нравится в архитектуре?

— Мне ничего не нравится в архитектуре.

— Вы, конечно, понимаете, что я этому не верю. Зачем же тогда вы пишете, если вам нечего сказать?

— Чтобы чем-нибудь заняться. Это занятие наименее отвратительное из всего того, что я могла бы делать. И в то же время наиболее занимательное.

— Но это не ответ!

— А другого ответа у меня нет.

— Но вам, видимо, нравится ваша работа.

— Да. Разве вы не видите?

— Знаете, я даже завидую вам. Работать в таком огромном предприятии как Пресса Вайнэнда! Самое большое газетное объединение в нашей стране, лучшие творческие силы…