Страница 6 из 14
Родители и родственники мужа полюбили кроткую, приветливую и трудолюбивую невестку. После трагической смерти сыновей она попросилась в монастырь, но получила отказ. Иулиания покорилась и усилила духовность свою: по понедельникам и средам вкушала один раз невареную пищу, по пятницам совсем ее не принимала; ночь проводила в молитве, предаваясь сну всего два часа, каждое утро ходила в храм к заутрене и обедне. Возвратясь из церкви, занималась воспитанием детей и без отдыха трудилась по хозяйству.
Она славилась милосердием. Собственноручно вышитые пелены продавала, а вырученные деньги раздавала. Благодеяния совершала тайно, милостыню посылала по ночам со служанкой, особо заботилась о вдовах и сиротах: кормила, поила, обшивала их. В голодные годы делилась своей пищей с нуждающимися. Милостивая Иулиания тайком мыла больных, лечила их, как умела, и молила Бога об их выздоровлении.
Вскоре умер муж. Блаженная прожила во вдовстве девять лет. За это время она раздала бедным почти все свое имущество, оставив дома только самое необходимое. Слугам дала вольную, но некоторые из них остались с ней до конца.
В декабре 1603 г. Иулиания заболела. 2 января 1604 года на рассвете призвала своего духовного отца, причастилась и простилась со всеми. Последними словами праведной Иулиании были: «Слава Богу за все!». Она хотела быть похороненной в Муроме у церкви праведного Лазаря, возле своего мужа. Просьбу исполнили.
В 1614 году, когда рыли могилу для сына праведной Иулиании Георгия, мощи святой обрели нетленными. Они источали миро, от которого многие получили исцеление. На поклонение к праведной Иулиании приходили богомольцы из Мурома и окрестных селений, принося по обычаю больных детей.
История ее жизни (редкий случай!) известна из первых рук, воспоминания о матери оставил Калистрат Осорьин.
Я никогда не жалел о выбранном для дочери имени так же, как никогда о том не жалела она сама. Но здесь почувствовал еще и гордость.
Сразу за Никольским храмом – Приокский парк, где в 1999 году, на месте несохранившегося муромского кремля, установили памятник Илие Муромцу (скульптор В.Клыков. На круглом, высоком, белом постаменте богатырь-инок с крестом и мечом смотрит за реку, денно и нощно охраняя Русь, ибо тут, у подножия Кремлевской горы, вплоть до покорения Казани заканчивалась земля русская. А с берега правого совершали набеги половцы, потом волжские булгары, еще позже татаро-монголы.
Монумент красив и величественен. Но портят, да что там портят, гадят впечатление разбросанные вокруг бутылки из-под пива, шампанского, кока-колы… Обертки и подложки от продуктов из уличных забегаловок; окурки, скомканные сигаретные пачки, засохшие букеты и отдельные цветы. Свалка вокруг такого памятника!
– Наташа, – обратился я к гиду, – в городе никого не смущает это?
– Смущает. Вообще-то тут регулярно убирают, просто вы рано приплыли…
– Но откуда столько мусора, если регулярно убирают, – засомневался я.
– Сложилась традиция, по которой все молодожены после регистрации идут и едут сюда. – Ясно: явились, наелись, напились и смылись…Стыдно за земляков.
Немало местных преданий об Илье Муромце сохранилось на родине былинного богатыря – в Карачарове.
Графиня Прасковья Сергеевна Уварова, последняя владелица села и усадьбы при нем, в свое время сообщала: «… жители села Карачарова с большим жаром… приводят следующую повесть: в тогдашние времена на берегу Оки лежали три черных дуба, вытащенные из воды рыболовами, из коих каждый был такой тяжести, что крестьянская лошадь без отдохновения на гору не могла вывезти; а он их на своих плечах переносил на гору, где они находились долгое время и после поступили в основание при постройке Троицкой церкви…». И поныне в Карачарове показывают место, где, по преданию, стояла изба Ильи Муромца (ул. Приокская № 279).
Родина моего детства – старинное село Карачарово – расположено выше Мурома по течению Оки и ныне входит в черту города. На высоком левом берегу Оки раскинулся парк усадьбы графини Уваровой, где располагалась воинская часть и военный же городок, куда бегал я ежедневно к матери и знакомым солдатам.
Некогда, по мнению историков, село являлось укрепленным оборонным пунктом на границе Русского государства. Из памятников архитектуры в нем сохранилась усадьба Уваровых «Красная гора», в которую вошли господский дом, два флигеля, надворные постройки и липовая аллея.
По словам матери, еще в начале войны усадьба была полна удивительных картин и ковров, старинной мебели и утвари. Но за годы военного лихолетья формируемые здесь для отправки на фронт воинские части утратили богатство, а если по правде, растащили или пожгли. Как говорила мать, выдрали даже редкостный паркет и огромные резные двери (на растопку). Мать вспоминала, что в войну они ходили в Карачарово не только за махоркой и продуктами, но и за святой водой. Я поинтересовался у гида, действительно ли существует такой источник.
– Да, – ответила она, – жители города и туристы охотно приезжают в Карачарово к источнику. Муромские предания сообщают, что источник забил от удара копыт богатырского коня Бурушки.
Сегодня сам Муром – райцентр, что уж говорить о Карачарове! Но, когда я спросил экскурсовода о возможности съездить туда, она ответила, что дорога перекрыта военными на подступах к бывшему имению графини Уваровой и военного городка при нём. Ладно, хоть город увидел, мощам святого Илии и святой Иулиании поклонился.
Новые родственники
В Ярославль я прибыл «никакой и ничей», даже без «метрики». Мать, собираясь впопыхах, забыла многие документы, в том числе и мое свидетельство о рождении. А мне уже семь лет, и надо идти в школу. Послали запрос в Муром, только когда ответ придет и какой? Потому уговорила мать сестру родную взять меня на время в деревню и там определить в первый класс сельской школы. Сестра, тетка моя Надежда Александровна, пусть земля будет ей пухом, с явной неохотой, но все же приняла меня.
Сейчас-то понимаю, как нелегко было решиться ей: к своим четырем детям принять меня, пятого. И это в послевоенной, совершенно нищей деревне, где работали на износ за совершенно пустые трудодни, на которые ничего, кроме бригадирских матюгов, не приходилось. Жили с огорода, с коровы. Молоко в бидонах тетка возила в Ярославль или Ростов, последний ближе, по «железке» всего одна остановка, но продукт дешевле. Ярославль дальше, но продашь дороже. С двумя бидонами наперевес тащилась она по воскресеньям до станции, а там на рынок. Обратно в тех же бидонах везла муку, растительное масло, сахарин, соль, спички.
Когда я уже возвратился в Ярославль, она с тяжкой своей поклажей на плечах вначале приходила к нам попить чайку с сахаром, который в деревне оставался продуктом редким, да пожалиться сестре на нелегкое свое житье. Нередко мне приходилось сопровождать её к рынку, приняв на свои детские плечи часть того груза. А вспоминается почему-то не тяжесть в руках, а что-нибудь светлое и веселое.
Утро. Пустынные улицы тогда еще не столь многолюдного Ярославля. Мы бредем по направлению к рынку. Разговариваем. Но тетка постоянно отвлекается, заглядывая во все попутные окна.
– Чего ты там ищешь? – спрашиваю.
– Да нет ли наших, смотрю, – простодушно отвечает она
Я расхохотался. В двухсоттысячном городе она выискивает в окнах «своих» так же, как в деревне из десяти-двенадцати дворов.
По приезде в город мы поселились у дальних родственников. И не родственников даже. Глава семьи – бабушка Маигина – доводилась родной сестрой упоминавшейся выше бабушке Вере, той самой, что с утра от дел и хлопот домашних «бегала за песнями».
Почему именно здесь остановилась мать? Да просто в молодости, когда «намыливалась» на вольные хлеба, мачеха дала ей адрес своей сестры, уж очень хотела свалить взрослую девку с хлебов своих. Да и недолюбливала она её за непокорный характер и любовь к чтению. Сама мачеха могла только расписаться, оставаясь неграмотной, но не хотела признаваться в том. К тому же люто ненавидела советскую власть.