Страница 85 из 89
1) потенциал Ньютоновского тяготения, потенциал электрический, абсолютная температура;
2) количество вещества, количество электричества, энтропия;
3) энергия тяготения, энергия электрическая, количество теплоты (стр. 204).
Среди множества интересных аналогий подобного рода автор приводит одну, которая вызывает у нас невольную улыбку:
«По некоторым экономическим теориям существует будто бы (il у aurait) математическая аналогия между явлениями экономики и тепловыми явлениями в газах… Гомологичные элементы многочисленны; вот главные из них:…давлению газов соответствует предложение,
температуре — спрос,
объему — ценность,
количеству теплоты — капитал,
энергии — богатство,
механической работе — экономическая» (стр. 205).
Зато автор подробно останавливается на интереснейших аналогиях К. А. Бьеркнеса, который создал точные, в смысле свойств притяжения и отталкивания, модели электрических и магнитных полюсов из эластических шариков, наполненных воздухом и пульсирующих или колеблющихся, а также гидродинамические модели электрических токов; К. А. Бьеркнесу удалось показать полную аналогию расположения силовых линий гидродинамического поля его моделей с магнитными «спектрами» из железных опилок. Так же интересны аналогии, идущие вплоть до мелких деталей, между процессами намагничивания и эластическими изменениями в процессах кручения — поражающий параллелизм, указанный Г. Видеманом. Еще больше, быть может, значения для будущего развития науки имеют многочисленные аналогии «возбудимости» и «утомляемости» неорганических веществ и организованных тканей, излагаемые автором по исследованиям Дж. Ч. Бозе. Отмечу еще те широкие аналогии, неоднократно подчеркнутые в прежних работах и мною, которые вытекают-из распространения «закона равновесия» Гиббса и Ле-Шателье на процессы биологические и социальные (стр. 231–233).
Меньше научного значения при нынешнем уровне психологии приходится придавать аналогиям борьбы мотивов в сознании с правильным сражением (стр. 242–246). Здесь не может быть научной точности до тех пор, пока волевые процессы не сведены аналитически к сочетаниям рефлексов первичных и условных. Равным образом и аналогии бесчисленных явлений с «борьбой» вообще требовали бы научного исследования реальных фактов борьбы, которые привели бы к надлежащему оформлению самого понятия «борьбы».
Тут автор от научных иллюстраций переходит к бесчисленным аналогиям, выражаемым сравнениями, уподоблениями и метафорами в обыкновенной речи и в литературе. Из десятков его примеров приведем один, довольно банальный, но хорошо иллюстрирующий родство этих «образных» аналогий с научными: «Жизнь есть не что иное, как непрерывная борьба тенденций, импульсов, решений, которые сталкиваются в противоречиях, взаимно уничтожаются или смешиваются, сливаются, слагаются, координируются, порождая отзвуки одни в других». (стр. 251).
«Подобные сравнения, — говорит автор, — помимо возможного поэтического интереса и силы выражения, могут представлять также и положительный интерес на реальной основе — существования определенной суммы особенностей, образующих ядро групповой аналогии». В этом случае они способны стать исходным пунктом и для научного исследования. Нет надобности пояснять, что большинство таких «аналогий донауч-ного мышления», как я бы их назвал, в своей наивной поверхностности обречены оставаться разговорными и поэтическими. Но надо помнить, что и всякая научная аналогия зарождается в исследующем сознании первоначально лишь в виде донаучно-го сравнения, сопоставления, догадки, а потом уже развивается до высшего познавательного типа.
Вся философия по существу сводится к систематизированным догадкам — сопоставлениям подобного типа, которые могут тяготеть к переходу в научные аналогии — обобщения и схемы закономерностей, но не являются таковыми, пока не могут быть проверены в точном применении на практике.
Здесь граница. И учение об аналогиях может стать наукою постольку, поскольку оно перейдет в живую практику исследования для творчески-трудового применения.
Петрович на ряде фактов из истории науки иллюстрирует реально-творческое значение аналогий, которые вели и к открытию новых фактов, и к объяснению прежних. Но если до сих пор применение аналогий было делом стихийно-случайных сопоставлений того, что по внешней разнородности раньше не сопоставлялось в мышлении людей, то теперь оно должно стать сознательно-планомерным. Надо, чтобы ньютонам не требовалось ждать падения яблок.
Петрович улавливает в общем и научно-эвристическое, и научно-монистическое значение теории аналогий. Но ее развитие представляется ему всего только как накопление новых и новых аналогических групп и ядер плюс детальный их анализ до пределов возможного. Из этого должна получиться «общая феноменология» как особая отрасль «натурфилософии» (philosophic Naturelle). Чересчур скромная в сущности оценка всей задачи. И зависит она от того, что мысль ученого остановилась на полдороге.
Петрович потому и думает уместить учение об аналогиях в рамки «философии», да еще всего только одной ее отрасли, что в его представлении оно не вполне наука, а какая-то полунаука. Он не дошел до идеи необходимости научного объяснения аналогий. Мало их собирать и анализировать, даже применять и проверять, — надо найти их основания.
Жизненные функции человека и микроба представляют огромные аналогии. Но эти аналогии не только констатируются и проверяются, они объясняются. Чем именно? Определенным строением живой протоплазмы, образующей основу тех или других функций, следовательно, основу и самой их аналогии. И если аналогиями связываются сами «диспаратные» явления, это указывает на единство строения самых различных объектов бытия. Научная теория аналогий ведет к постановке вопроса об универсальных типах и закономерностях строения, о структурном единстве вселенной. И эта постановка вопроса должна быть научно-опытной, а не философски-гадательной. Выясненные закономерности строения должны давать возможность предвидения дальнейших аналогий, а предвидение подлежит проверке, и когда оно практически подтверждается, его основа становится прочным приобретением науки.
От частных аналогий к универсальным, от универсальных аналогий к общим законам мирового строения — такова эта линия научного монизма, начальные этапы которой намечает работа сербского профессора. Поставить задачу шире он не мог благодаря буржуазно-научному воспитанию, так ярко сказавшемуся на его иллюстрациях из социальной области. Мышление, воспитанное на анархичности социальных процессов капитализма, не может быть последовательно-организационным.
4. О критиках «Тектологии»
До сих пор «Тектология» вызвала очень немного критических откликов; я не буду говорить теперь о двух-трех более или менее объективных рецензиях; а собственно полемическая литератуpa против нее за эти 11 лет умещается, насколько я знаю, на десятке страниц, если не меньше. Дело, однако, не в количестве:
можно и немногими словами сказать многое. Поэтому я должен отозваться на известные мне образцы этой литературы.
Во-первых, тектологии посвящена часть статьи В. И. Невского «Диалектический материализм и философия мертвой реакции» (в приложении кжниге «Материализм и эмпириокритицизм», 1920). Здесь выдвигаются три основных обвинения. Вот первое: «В чем заключаются законы ингрессии, знает, вероятно, только А. Богданов; но из двух частей его «Тектологии», кроме абстрактных, голых, ничего не говорящих схем, читатель выудить ничего не может» (стр. 379).
Возражать ли? Я думаю, читатель, хотя бы просмотревший эту книгу, уже может судить, насколько для него лестно утверждение В. И. Невского о неспособности его, читателя, «выудить» что-либо, кроме «голых» схем. Верно или неверно то, к чему привело мое исследование, но анализ способа решения множества задач, практических и познавательных, частью, притом, раньше нерешенных, пожалуй, покажется читателю менее «голым», чем заявление В. И. Невского.