Золотая сойка

– Гиз, – из чёрной тени платана прямо навстречу Монкесу вышла девушка: упитанная, круглолицая шалунья с аппетитными окорочками под коротенькой юбчонкой, открытыми пухленькими «крылышками» и молочной шейкой – такой шейкой, которая столь величественно перетекает в роскошный бюст, что невольно тянет за собой в глубокую тайну обширного декольте.

– Рива! – вздрогнул от неожиданности Монкес.

– А я думала, ты опять будешь ночевать на работе, – прильнула к его груди девушка.

– Рива, послушай, – попытался высвободиться из её объятий Монкес, – твой папаша крайне недоволен нашими встречами.

– И что? – спросила Рива, прижимаясь еще сильнее и проводя руками по широкой спине Монкеса. – Я уже совершеннолетняя.

– А то, что он обещал свернуть мне шею, а она мне как бы нужна, на ней голова крепится, – ответил Монкес, но уже не сопротивляясь, а утыкаясь носом в копну рыжих обольстительных волос, отливающих в свете эмблемы «Быстрожарки» бесовски-красным отсветом.

От них пахло так же вожделенно, как из бумажного пакета. И вся она – Рива – была столь аппетитна, столь горяча и ароматна, что невозможно было сдержать себя и хотелось немедленно выхватить её из тряпичной обёртки и с упоением насладиться этим роскошным мягким телом, с рассыпанными по нему золотистыми семечками веснушек.

– Отец сегодня на дежурстве, а мать еще не вернулась, – сказала Рива и потёрлась о небритую щёку Монкеса. – Я так скучала. Почему ты столько дней не уходил с работы?

– Да… дела были, – промямлил Монкес, проводя свободной рукой по мягкой ягодице своей подруги, спускаясь по ткани вниз и внезапно натыкаясь на обнажённое бедро. – Дела, – повторил он неосознанно, двигаясь рукой вверх, под подол короткой юбки.

– Какие дела? – глубоко задышала Рива, туго зажимая ворот пиджака Монкеса. – Может, расскажешь мне?

Он не ответил, крепко обхватил её за обширную талию и повёл в подъезд трёхэтажного кирпичного дома, на самый верх, в свои меблированные апартаменты, где предстояло ночевать последний раз.

На пороге он замешкался. Подлые ключи провалились в подкладку старого пиджака через дыру в кармане. Рива ловкими розовыми пальчиками забегала по низу пиджака, зажала ключи, обхватила Монкеса, запуская руку в карман с дырой, прильнула своими губами к его губам и через долгий поцелуй извлекла из кармана ключи.

– Открывай, открывай, открывай, – облизывался и пускал слюни Монкес.

– Погоди, тут еще что-то, – шаловливо прошептала она, прилипая вновь к его рту.

– Рива… – зажмурился блаженством нетерпения Монкес.

– Что это? – помахала Рива перед его носом небольшой сложенной бумажкой.

– Не знаю. Дай мне ключи!

– Не дам, – упорхнула от него по лестничной площадке дородная бабочка. – Так, что тут? – развернула она листок.

Похотливость и озорство слетели с её лица, как слетает кирпич с края стройплощадки, падая на бетонные плиты внизу и разбиваясь в пыль терракотовых осколков.

– Что там? – испугался Монкес и сунулся в листок, протянутый ему дрожащей рукой.

«Монкес, я тебя удавлю, паршивый лизоблюд».

Подписи не было.

Монкес ничего не сумел сказать. Он только растерянно смотрел на перепуганную Риву, хлопал глазами и ртом, как задыхающаяся рыба, и медленно отступал к двери в апартаменты.

Глава 3. Разбившийся сосуд

Том ушёл домой совсем несчастный, и сны, которые он видел в ту ночь, были полны всяких ужасов.

– Рива, иди сюда! – капризно потребовал Монкес, стирая со лба выступивший от нервного напряжения пот.

– Гиз, я боюсь. Давай позвоним в полицию.

Она, бледная, стояла посередине спальни между большой неубранной постелью и стеклянным столиком, на который был брошен забытый пакет из «Быстрожарки». Нервно теребила в руках телефон, кусала губы, накручивала на палец рыжую прядь волос, а то вдруг порывалась ходить по комнате из угла в угол и бубнить нечто невразумительное.

– Зачем звонить в полицию? – простонал он, откидываясь на постели на спину и вытягивая вверх руки.

– Ты получил записку с угрозой. Этого достаточно! – Рива смотрела на него чёрными от ужаса глазами, крылышки её курносого носа дрожали, а на щеках, покрытых красными пятнами от недавних рыданий, едва сдерживались мышцы, чтобы не искривиться от нового приступа слёз.

– Рива, это чья-то шутка, – Монкес рывком поднялся с постели.

– Так не шутят, – твёрдо сказала Рива. – За такие шутки нужно платить!

– Птичка моя, – схватил её за плечи Монкес, развернул к себе, крепко обнял, завозил потными ладонями по спине, бокам, бёдрам подруги. – Рива, я получил сегодня перевод. Понимаешь? Я получил перевод в другую лабораторию. Кто-то из моих злопыхателей прознал это раньше и решил таким образом высказать своё мнение.

– Перевод? – отстранилась от него Рива, всверливаясь испуганным взглядом в его замасленные желанием глазки.

– Да. С завтрашнего дня я буду работать у Кишера.

– У Кишера?! – не поверила она.

– Да, Рива, да! Знаешь, я сам, когда узнал, расстроился поначалу, – он вновь переложил руки на её пухлые плечи, заглянул в перепуганное, осунувшееся лицо. – Понимаешь, Кишер – микробиолог, я сперва подумал, что меня переводят к нему, чтобы свернуть «Сойку», но пока ехал домой – думал и теперь понимаю: это мой шанс. Моя судьба, фортуна! – он слегка тряхнул подругу за плечи. – Понимаешь? Вместе с Кишером мы доведём мой проект до такого совершенства, что… что… Ах, ты даже не представляешь! – Монкес сладострастно прижал Риву к себе. – Ты не представляешь, – продолжал бормотать он, зарываясь носом в её волосы.

Рива стояла неподвижно, отрешённо, позволяя делать с собой всё что угодно. Её не было здесь. Ей казалось – она стоит на краю бездонной пропасти и смотрит, как уносится вниз и исчезает в тумане хрустальный сосуд её мечтаний. Она трепетно ждала услышать звон разлетающихся о камни осколков, но не слышала, и мимо мелькало время, один сезон сменялся другим, а сосуд всё не достигал дна.

– Птичка моя, Рива, девочка, ты знаешь, какие это перспективы? У меня будут деньги, намного больше чем сейчас, намного. Будет команда, с которой приятно работать, а не это тупое быдло завистников и сплетников. Будет свой дом. Мне уже пообещали. Да, частный дом в Красном секторе.

Рива охнула и поползла из его рук.

– Ты что? Что с тобой? – испугался Монкес, опускаясь вместе с ней на пол.

– Когда ты переезжаешь? – глухо спросила она, глядя в пространство.

– Завтра, – ответил он, нежно беря её за подбородок и поворачивая личиком к себе.

Она внезапно вскочила, сверкнула глазами и выбежала вон.

– Рива! – кинулся он вслед.

Она слетела по лестнице, ворвалась в свою дверь, защелкнула замок, а потом осела на пол в темной прихожей и зарыдала – она услышала звон из глубины пропасти.

Монкес непонимающе топтался на лестничной площадке, скулил, скрёбся, рычал под дверью, но Рива так и не открыла.

– Ну и сиди там, дура! – наконец выкрикнул он, одёрнул пиджак, одним движением пригладил густые чёрные волосы и зашагал по лестнице наверх.

Еще никогда в своей жизни он не ел с чувством такого отвращения, такой гадливости к тому, что предстояло съесть. Холодные шкалеты казались тухлыми, жареный картофель разил прогорклым маслом, на булочках Ми Сакера проступал зеленоватый налёт плесени. Конечно, всего этого не было. Это была лишь игра его расстроенного воображения, но конеанский соус был настолько омерзителен, что лицо невольно скорчилось в гримасу, а рука сама швырнула обратно в пакет кусок картофеля фри, густо вымазанного соусом. Он утёр кулаком губы и открыл колпачок на крышке стакана-непроливайки. Кофе был – дрянь. Монкес смахнул несъедобную пищу со стеклянного столика в пакет, смял и со злостью зашвырнул большой бумажный шар через всю спальню в кухню.

Он повалился на постель, прикрыл глаза рукой от яркого света люстры, полежал так, потом поднялся, разделся, бросив вещи на пол, щелкнул клавишей выключателя, на ощупь вернулся к постели и лёг.