Страница 2 из 73
Колдовской Лес официальной наукой считается феноменом, появившемся в следствии войн четырехсотлетней давности, по итогу которых чудища с изнанки мира были то ли изгнаны с человеческих земель, то ли запечатаны с Той Стороны. Собственно, что там – с Той Стороны – никому доподлинно неизвестно. До прошлого десятилетия считалось, что там что-то вроде выжженной магией пустыни, но современная наука допускает появление неизвестных форм жизни. А может даже сохранения старых и позабытых форм жизни, что пугает отнюдь не меньше!
Пугает, но и будоражит воображение, конечно.
Мне с детства лес не давал покоя, и я частенько сбегала, чтобы погулять по границе. Иногда даже с мыслями, что уж в этот обязательно зайду в него. Порой такие мысли крутились в голове как решение всех проблем, и были рождены детской обидой. Что-то вроде: вот пропаду в Колдовском Лесу, и вы все пожалеете, что не любили меня!
И к своему стыду мне до сих пор иногда казалось, что это было бы эффектно и после такого всплакнул бы даже отец. Останавливало меня только то, что на такое представление пришлось бы совсем не эффектно приглашать, иначе никто бы не имел шанса оценить этот отчаянный и драматичный жест!
Чаще всего же обычное любопытство манило зайти хоть шагов на десять и осмотреться.
И однажды я этому любопытству поддалась. Сказать по правде, в тот момент любопытство густо замешалось с обидой и желанием насолить всем своей грустной кончиной.
Это было по-настоящему глупо. В первую очередь потому, что муки совести для членов моей семьи – зверь еще более неведомый, чем твари изнанки, так что верить, что такой перфоманс мог бы их впечатлить – верх наивности!
Приглашать я никого, разумеется, не стала, но записку оставила. Записку, полную обвинений в сторону близких и разбавленную жалостью к себе. За нее сейчас было стыдно даже сильнее, чем за вчерашнее…
«Предсмертное» письмо нашла сестра и отходила меня ремнем по заднице, когда я вернулась живая и здоровая, а на лбу написала: «Трусиха». Так я и ходила весь вечер и все утро, пока отец не разрешил отмыть. А все потому, что настоящий Роттер если уж принял решение, то доводит до конца!
Дурацкую записку тринадцатилетней девочки же оформили в рамку под стекло и повесили над кроватью, чтобы не забывала свой позор и не повторяла ошибок.
Не помогло!
Позорилась я с завидной регулярностью.
Сейчас же я без страха прошла мимо большого камня-указателя в заросли, раздвигая руками ветви.
Пожалуй, тот раз был единственным, когда клеймо «трусиха» я получила совершенно незаслуженно. В лес я тогда все же зашла.
Хотя, технически, это оказался еще не лес, а скорее перелесок, скрывающий собой довольно широкую поляну с довольно глубоким ручьем. Но этот перелесок все же выглядел в свете дня как часть леса, так что, переступая его порог, я искренне верила, что жизнь моя кончена!
Ошибку свою я поняла в тот день только в сумерках, когда магические огни замигали мне угрожающе-приветливо из леса, обвивая стволы деревьев, но… не тех, через которые я успела пройти. Почему же я не продолжила свой путь вглубь леса, а остановилась на грани, если все равно верила, что уже перешла ее?
В детстве я любила шляться по округе в поисках заброшенных древних храмов языческих богов, коими кишело пограничье. Тогда это казалось мне отличным способом завоевать уважение семьи. Если бы я нашла какой-нибудь потайной лаз, схрон с картой сокровищ или секретами древнего колдовства, содержащие ответ на вопрос, что находится по Ту Сторону…
Я была нелепа с мечом, с трудом натягивала тетиву, взаимно терпеть не могла лошадей, с трудом запоминала теорию и редко когда могла сосредоточиться на чем-то серьезном. То, что играючи давалось сестре, для меня было мудренее колдовства; что с легкостью осваивал брат за неделю, я не могла выучить за год. И дело было отнюдь не в разнице в возрасте.
С каждым годом взгляд отца становился все тяжелее, а мне все больше хотелось это изменить.
Немного повзрослев, я вынуждена была признать, что совершенно бескомпромиссно не обладала ни талантами, ни умом, ни сильным характером, коими славились наследники семьи Роттер многие поколения. Даже находясь в опале, отец всегда серьезно занимался нашим воспитанием, не позволяя расслабляться. Он делал все, чтобы дать нам лучшее воспитание, чтобы нам было за что гордиться своей семьей и своими близкими.
Некоторые книги в нашей библиотеке были переписаны им по памяти для нас, а когда-нибудь – и для наших детей. И именно читая их особенно стыдно было засыпать от скуки, не понимая и половины написанного.
В общем, нормальными способами завоевать уважение у окружающих у меня не получалось, так что я надеялась случайно раскопать какую-нибудь тайну древности! Но, к сожалению, большинство местных развалин были просто-напросто грудой камней, которые и без меня уже давно все облазили.
И когда, пройдя перелесок, я обнаружила потрясающе сохранившиеся развалины храма триединой богини судеб Норн, то решила, что умереть можно и через пару часиков – после того, как немного все обследую.
Насколько большим был храмовый комплекс, я не знаю до сих пор, потому что большая его часть явно была погребена под землей, а дальше перелеска и поляны я не заходила. Но и того, что было, мне хватило надолго.
Едва не посреди поляны, ближе к ручью, стоял алтарь с почти не потревоженной временем лазоревых оттенков мозаикой, а из земли то тут, то там торчали верхушки колонн с ордерами, украшенными рельефными изображениями сюжетов из старых полузабытых языческих мифов. В тени еловых веток Колдовского Леса торчала по середину бедра кариатида с обломанными ладонями и без половины головы, и эту даму я облапила самым неприличным образом в первый же день.
Дно ручейка было вымыто аж до пола храма, такого же чисто-голубого, выложенного полупрозрачной мозаикой в причудливые узоры, как и алтарь.
В общем, место было колоритное и совершенно точно никому неизвестное, и домой в тот день моего неудавшегося самоубийства я бежала в святой уверенности, что открыла чудо, и за это отец точно будет мной хоть чуть-чуть гордиться.
Приедут археологи, ученые, журналисты, чтобы все обследовать и описать, назовут какое-нибудь открытие в мою честь!.. Может мне назначат пожизненную пенсию за заслуги перед Отечеством. В общем, жизнь наладится! На все издевки брата я могла бы с насмешкой спрашивать у него, что полезного он сделал для культуры человечества; равнодушие сестры перестало бы меня задевать, а папа бы смирился с тем, что я отстаю от сверстников по алгебре.
Вот только придя домой и взглянув в глаза сестре, которая уже держала в руках тяжелый отцовский ремень… я вдруг поняла, что не хочу ее там видеть. Что не хочу там видеть никого. Что это место – мое.
Простите археологи, простите журналисты, прощай пожизненная пенсия! Но неприлично торчащие каменные соски кариатиды, которую я назвала Лиссой, мир не увидит.
В тот день я принимала наказание без всякой обиды, почти со злорадством, ведь точно знала, что все-таки не трусиха, что какой-то характер у меня завалялся, раз, не смотря на возможность избежать боль, я не выдаю своего секрета.
В это место я сбегала с завидным постоянством, чтобы подумать. Обычно над тем, что еще можно сделать помимо домашних заданий – на которых у меня не хватает ни мозгов, ни силы рук – чтобы завоевать уважение окружающих.
– Диана! – радостно позвала я подругу, выходя на поляну.
Место действительно было моим, но с возрастом нашлось пара человек, с которым мне захотелось им поделиться. И до сих пор я ни разу об этом не пожалела.
Диана была внучкой местной швеи и, пожалуй, одной из красивейших девушек нашего городка. Светлая до прозрачности, с густой копной льняных волос и льдисто-голубыми глазами, она могла бы быть похожа на духа или хрустальную фигурку, но от нее веяло почти осязаемой силой, никак не вязавшейся с хрупким видом.
Она была неизменно флегматична и я знала, что уголки губ при взгляде на меня она дернула в улыбке не потому что я ей нравилась, а для того, чтобы показать, что я ей нравлюсь. Я сама же ее и учила улыбаться людям, которые ей нравятся. Для нее проявление эмоций и считывание их были неким тайноязом, которому научили всех, но только не ее. Как это вязалось с довольно проницательной натурой, я не понимала, да и не особо-то и пыталась, если честно. Диана мне просто нравилась.