Страница 17 из 20
Всё было хорошо. Каждый вечер мы прогуливались с Юлей по нашей набережной. Первые дни ходили от скамейки к скамейке, так как ноги её быстро уставали. Но постепенно мы проходили расстояние всё большее и большее.
По привычке, которая сложилась чуть ли не с самой первой встречи, Юля шла с левой стороны от меня, крепко держа меня под руку. Иной раз у меня рука млела от её захвата, и я шевелил ею, чтобы прошли мурашки. Но так мы казались ближе друг к другу, и Юля была всегда со стороны моего сердца.
Мы доходили, не торопясь, до остановки «Причал Кленовый бульвар», и там жена моя, хотя я никогда не называл её женой – она всегда была моей любовью – садилась на скамейку, если там никого не было, клала ноги на скамью так, чтобы обувь выступала за край, и отдыхала. Если на остановке были люди, ожидавшие автобус, Юля сердилась, и мы проходили мимо, останавливаясь неподалёку, пока не приходил автобус и не забирал пассажиров. Тогда она занимала привычное место, позволяя ногам расслабиться.
Купили стимулятор крови для ног. Включали каждый вечер после прогулки. Это тоже помогало.
То, что через несколько месяцев предстоял второй этап операции по шунтированию сонной артерии, нас не очень пугало. Специалистам мы верили. Раз надо, так надо. И в октябре Юля снова оказалась в этом же институте, только теперь в отделении сосудистой хирургии, где командовал Ахмедович. Кажется, за день до операции мы с ним встретились. Он назвал мне тогда какой-то процент неудачных операций, которые могут завершиться даже летальным исходом. Мне думалось, что это не может иметь к нам отношение. Вспомнил я его слова во время операции, когда дежурил в больничном коридоре. Войдя в кабинет, когда туда вернулся после операции Ахмедович, я не услышал от него ободряющих слов «Всё прошло нормально». Не глядя мне в глаза, он буркнул:
– Ещё ничего не известно. Она в реанимации. Посмотрим, как пройдёт ночь.
Это было неутешительно. На следующий день я передал в реанимацию Юле записку и фрукты. Врач сказала, что состояние стабильное и скоро Юлю переведут в палату. Казалось бы, операция прошла успешно. То, что в голове Юля ощущала тяжесть, нам объяснили остаточным явлением наркоза. Но это состояние почему-то не проходило целых два года. Следовало придти на контрольную проверку в институт через три месяца, но врачи об этом ничего не сказали, а запись в выписном эпикризе мы не поняли, думая, что всё там написано для лечащего врача в поликлинике.
Сам Ахмедович не пожелал со мной встретиться после операции, Когда я заглядывал в его кабинет, он говорил, что занят, а потом сбегал, поэтому коньяк, конфеты и книги, которые я принёс в качестве благодарности, пришлось оставить в ординаторской и попросить передать шефу.
В поликлинике по месту нашего жительства, хоть и взяли копию выписного эпикриза, но тоже ничего не сказали о том, что надо снова обратиться к врачам больницы для контрольной проверки. Юля жаловалась на тяжесть в голове, на то, что ослабла память. А я, пытаясь её успокоить, говорил, что любой человек забывает порой, что сказал и зачем пришёл. Врачи выписывали то одно лекарство, то другое.
Мы продолжали каждый вечер в любую погоду выходить на прогулку. Нам постоянно встречались одни и те же бегуны, которые, как и мы, не боялись ни дождя, ни снега, выполняя свою ежедневную норму бега. В хорошую погоду гуляющих было много. Тут тебе и на велосипедах, и на роликовых коньках, и мамы с колясками, и целующиеся парочки влюблённых, и рыбаки с удочками и рамочными сетками. Больше всего нам нравилось выходить в ненастную погоду, когда набережная на километр впереди оказывалась совершенно пустынной, и мы единственные шли, пригибаясь, навстречу ветру, обходя лужи и никого не встречая на своём пути. Нас охватывало тогда чувство гордости, что вот, мол, мы какие стойкие: никто не решается, а мы идём.
Как правило, я ходил, молча, продумывая очередную статью, которую собирался написать. Юля что-то рассказывала. Я её никогда не прерывал. Но однажды она была чем-то рассержена и даже выпустила мою руку из своей. Это случалось с нею крайне редко. Я обычно при этом замыкался и долго с нею не разговаривал, думая с горечью, что вот, мол, я всё для неё делаю, а она позволяет себе повышенным тоном разговаривать. Так было и в этот раз. Но это, скорее всего, было связано с её плохим состоянием. Однако через несколько минут она снова взяла меня под руку и проговорила:
– Я резко с тобой разговаривала. Извини, пожалуйста.
Но я отхожу от обиды очень медленно, и она это знала. Поэтому она начала что-то весело щебетать, пытаясь отвлечь от моих мыслей, задавала вопросы, принимая мои односложные ответы в качестве согласия на примирение. Уже на обратном пути домой Юля пела «Нам песня строить и жить помогает». Я подпевал ей, забыв окончательно о размолвке.
А проблема с головой не исчезала. Да и шея в месте операции над сосудами продолжала болеть. К этому добавилось ухудшение зрения. Пошли в институт глазных болезней имени Гельмгольца, где определили, что в одном глазу катаракта, а в другом начинается глаукома. Стали готовиться к операции на глазах. Но врачи попросили сначала отрегулировать кровяное давление, так как оно скакало, а операция на глазах, хоть и не такая сложная, но всё же операция и сопряжена с рисками.
Время от времени Юлю беспокоила застарелая язва желудка, на которую, видимо, влияли некоторые принимаемые от сердца и давления пилюли. И меня поражали упорство и настойчивость Юли. Почти каждый день она ходила по врачам, просиживала в поликлиничных очередях, решалась на различные анализы и процедуры. Врачи районной поликлиники никак не могли определить причину тяжести в голове у Юли. Наконец, направили на обследование в другую поликлинику, где сделали сканирование артерий.
Даже в нашу местную поликлинику я часто ходил вместе с Юлей. Она привычно брала меня под руку с левой стороны, и мы неторопливо шли, преодолевая расстояния. А в эту поликлинику, куда надо было ехать, мы тем более пошли вместе. Далеко она боялась сама идти, предполагая, что с нею всегда может что-то произойти. Бывало же, что и дома она неожиданно падала, опрокидывая стол, за который хваталась при падении. Участковый врач грешил на сосуды.
Сканирование проводила милая женщина. Для пояснения результатов она пригласила меня в кабинет и сказала, что обнаружила окклюзию левой сонной артерии, то есть той самой, на которой ей делали шунтирование. Эта артерия сейчас оказалась забитой тромботическими массами и заплатой. При этом она добавила, что впервые в своей практике сканирования артерий видит такой странный материал, использованный для шунтирования артерий.
Мне сразу вспомнились глаза Ахмедовича, ускользавшие от моего взгляда после операции. Стало понятно, что не остаточные явления наркоза беспокоили Юлю два года, а то, что по левой сонной артерии, снабжающей мозг, не поступала кровь вообще, а по правой поступала частично.
Чудесная во всех отношениях женщина, раскрывшая нам правду о состоянии Юли, узнав о её дополнительной проблеме с глазами, сказала, что глаза могут подождать, а с сосудами надо решать как можно скорее.
Выписали Юле направление в ту же самую больницу имени Бакулева, чтобы они сами исправили свою же оплошность. Правда, в поликлинике этой больницы сразу раскритиковали заключение по дуплексному сканированию, провели своё сканирование, которое подтвердило предыдущее. Я позвонил Ахмедовичу по мобильному телефону. Он находился тогда в отпуске. Я напомнил о себе и сказал, что мы снова попадаем к нему, и я буду рад встрече с ним. Он в разговоре особой радости не проявил, спросил, откуда у меня его телефон, и пояснил, что к поликлинике больницы он не имеет отношения, а всё надо решать через поликлинику.
Короче, после всех мытарств с новыми анализами – любой собьётся со счёта, сколько раз Юля их сдавала – положили её опять в кардиологическое отделение. Хорошо, что дочка могла помочь мне ухаживать за мамой. Это было в конце лета. Я ещё находился в летнем отпуске и потому опять проводил все дни в больнице возле Юли. Тут меня все медсёстры и врачи узнавали, весело здоровались: они помнили, что я дарил им книги. А Юля продолжала бороться со всеми неприятностями, с оптимизмом посещая разные кабинеты и стойко перенеся коронаграфию, при которой ей делали укол в ноге, вводили в вену особый раствор и определяли проходимость крови в сосудах. Весьма неприятная процедура. Но при этом опять же подтвердились предыдущие данные о том, что левая сонная артерия заблокирована, а правая тоже забита, но на восемьдесят пять процентов. Что касается области сердца, то поставленный там шунт работает безукоризненно.