Страница 3 из 7
Фамилии в начале двадцать третьего века почти не использовались, разнообразия имён, которые все придумывали себе сами, хватало… до недавней моды генетического поиска какого-нибудь знаменитого предка. Зенгу эта мода не интересовала, как и моды вообще, но некоторые его коллеги из АИВ, Ассоциации исследований времени, были одновременно участниками ОВУвОЖ, Общества вовлечения учёных в общественную жизнь. Они-то и нашли ему знаменитого предка Сусаноо. Мода вовлекаться в общественную жизнь его тоже не трогала, но тут он не смог промолчать и написал осповцам. Общественный совет по этике (ОСпЭ) его нетактичных коллег отечески пожурил и издал общественное предупреждение о сомнительной этичности (крайне резкая формулировка!) обнародования результатов генетических исследований в более широком спектре случаев, чем считалось до того, практически – в любом случае.
Всем и так было очевидно, что, хотя потомок за предков не отвечает, не очень хорошо показывать на кого-то пальцем, он, де, потомок Герострата. Потому что не отвечает-то он не отвечает, но гены никуда не делись, вдруг потомку придёт в голову что-то общественно ценное поджечь? Чушь, конечно, но отношения в обществе не были полностью рационализованы и в двадцать третьем веке, некоторые члены общества могли получить предубеждение против этого человека.
Более того, потомок, скажем, Туктамыша мог тоже испытывать не только гордость от наличия такого знатного в прошлом предка, но и досаду (пусть для добровольных разыскателей это и окажется сюрпризом). Скажем, благодарностью к тем, кто ему помогал, этот политик 15 в. не отличался, взять хоть князя Дмитрия, разбившего его главного соперника Мамая. После чего Туктамыш, прикончив Мамая, сжёг Москву. Или взять Тимура, затратившего много усилий, чтобы посадить Туктамыша на трон. Два раза войско давал (Туктамыш проигрывал сражения и прибегал обратно), сам сходил походом в Орду (с ничейным результатом), наконец, ещё одно войско, данное Туктамышу Тимуром, решило дело. А Токтымыш зачем-то после Мамая и Дмитрия стал воевать с Тимуром, чем и закончил свою политическую карьеру. Кто-нибудь может опасаться доверять человеку с таким предком.
В случае Ивана Сусаноо, на первый взгляд казалось, никакой досады потомок не мог испытывать, потому что никаких сведений об отрицательных чертах характера знаменитого предка не было. Были только сведения о его подвиге. Однако после подвига был официозный культ, с обычным пренебрежением к мелким несообразностям официальной версии, была критика, дошедшая до полного отрицания, были анекдоты, сделавшие эту трагическую фигуру смешной. Что должны думать коллеги о направлениях исследований, намечаемых Изенгардом, не усомнятся ли они в их правильности, не назовут ли его самого Иваном Сусаноо, пусть в шутку, в знак такого недоверия? Дескать, заведёт не туда?
Как бы то ни было, на самом деле в некотором отношении он был даже благодарен непрошенным благожелателям, потому что они подсказали ему идею масштабного эксперимента.
Поэтому он в своём письме просил осповцев их особо не ругать, а лишь обратить внимание общества на проблему. Он подозревал, что может невольно преувеличить свои неприятности. Виной его неуверенности в себе была не обретённая помимо воли фамилия (кстати, у самого Сусаноо фамилии не было, крепостным она не полагалась, этим историки и объясняли прозвище по японскому богу ветра и царства мёртвых – то ли Иван ветряной мельницей заведовал, то ли за погостом приглядывал, теперь уж не скажешь). Неуверенность в себе, что касается коллег, была платой за сосредоточенность на науке в ущерб дружескому общению. Да и областью проявления этой неуверенности были только личные и общественные отношения, не наука.
В правильности своего описания структуры времени Изенгард был уверен, и для этого у него были основания. Попытка создать парадокс времени, вернувшись в прошлое и поговорив с самим собой, провалилась, как и должно было получиться, исходя из его теории самовосстановления структурный нарушений временного потока. А также результатов опытов на бабочках.
Автопозиция 1 (воспоминание): Изенгард
I
+ Изенгард
II
А именно, вернуться в прошлое и поговорить с собой удалось, но никаких парадоксов не возникло, поскольку он и так хорошо помнил, как из будущего являлся к нему в гости он сам, как тогда показалось, без определённой цели. Разговор, состоявшийся за чаем в саду, получился ни о чём. «Ну, как ты тут? – А ты разве не помнишь? Всё нормально. – Ну, хорошо. – А что, должно быть что-то?.. – Нет-нет, не беспокойся, всё правильно… – А как ты там? – В целом нормально, а про частности, извини, лучше не буду рассказывать, ещё не уверен, что можно. – Да я и не спрашиваю, достаточно и того, что в целом…».
Помнил он и то, что это посещение сыграло большую роль в его исследованиях. Никаких словесных подсказок он себе не сделал, но ведь достаточно самого факта, чтобы понять, что его исследования структуры континуума на верном пути. Перед тем он как раз стоял на развилке, и, только что выбрав путь, ещё не был уверен в правильности выбора; неуверенность могла бы помешать исследованиям. Потому он был благодарен сам себе за подсказку. Однако такая подсказка в его теории не описывалось, как парадокс. Нормальная временная петля. Незамкнутая. Даже если бы он передал сам себе файл с чертежами портала, не было бы ничего страшного. Конечно, файл крутился бы в кольце времени, а чертежи оказались бы никем не придуманными. Но файл – не предмет, старение ему не грозит, даже если считать, что он в замкнутом кольце времени делает не один оборот, как это обстоит в действительности, а бесконечно много.
Он много размышлял об этом эпизоде и его значении. Чтобы не запутаться, сразу обозначил того себя, который был в том времени «своим», римской единицей, а гостя – двойкой, Изенгард I и Изенгард II. Это была шутка.
Но мелькнула и мысль: не были ли древние правители с одним и тем же именем и римскими номерами при нём путешественниками по времени? Это тоже была шутка; Зенга читал про Фоменко, выдуманного историка 20 века, который выдумал, что большие куски истории выдуманы по образцу других, реальных или тоже выдуманных. Сам образ Фоменко был навеян анонимным авторам легенды о нём одним из Лже-Плутархов, утверждавшим, что римская история скопирована с греческой, и приводившим для доказательства более сотни парных эпизодов. Причём в трети эпизодов была выдумана греческая основа, в трети – римский аналог, а в оставшихся оба эпизода были настоящими, но их сходство существовало только в воображении Лже-Плутарха. Имя Phomenko – результат прочтения имени Ploutarhos в очень плохой по качеству изображения записи.
Препозиция 1 (продолжение):
Таким образом, для сомнений, казалось, не было оснований. Но вдруг при расширении границ проявится какой-нибудь масштабный фактор. Какая-то пока незаметная неточность. Во-первых, до сих пор в эксперимент включался лишь один человек. Ну, два, если считать количество собеседников, хоть они и были одной и той же личностью из разного времени. Или несколько живых существ, но не людей, а более примитивных, таких, как бабочки.
Во-вторых, и преодолеваемые временные отрезки теперь будут гораздо больше. Можно было сделать переход к большему масштабу более плавным. Но, признался себе Зенга, его соблазнила возможность одновременно с проверкой теории показать, что не какое-то нехорошее отношение к собственному предку, а только осознанная общественная необходимость была причиной его письма. (Хотя, честно говоря, причиной была его злость, больше на себя: оказалось неприятно осознать, что да, так и тянет путём присоединения к своему имени знаменитой фамилии придать себе побольше самоуверенности, а может, и социальной значимости, хотя и иллюзорной и ненадёжной, безо всяких усилий со своей стороны). В конце концов, такие письма в начале 23 века – редкое, можно сказать, чрезвычайное событие. Оно никак не могло прибавить Изенгарду уверенности в себе при общении с коллегами. Те делали вид, что этого просто не было, но свидетельство ли это возросшего уважения? Скорее, опасение, что его чувства слишком легко задеть. И лучше вообще не разговаривать ни о чём, кроме совместных исследований. С точки зрения пользы для самих исследований, такая реакция коллег была полезна… И спасательная экспедиция, конечно, более моральна, чем простая проверка. Зато и ответственность больше, она ведь теперь не только научная…