Наваждение

– Да, Тань. Слушаю тебя.

– Привет! – звонкий голос подруги, как всегда поначалу, оглушил неумеренной громкостью, – Ты где?

– Привет. В ванне лежу. Пока ты не заорала мне в ухо, наслаждалась выходным.

– Извини, ты же знаешь…

– Знаю, проехали.

– Так, может, сходим куда? – в голосе Татьяны прозвучала неуверенность. Будто она уже передумала, потому что ждать, пока подруга будет собираться, не входило в ее планы, а поинтересовалась машинально – по инерции.

– Нет, Танька, не сегодня. К нам родственники приезжают. Мама попросила помочь. Да и мне, честно говоря, любопытно самой. Представляешь, у меня братик объявился.

– Да ты что?! – в голосе подруги появился живой интерес, – Откуда? – и не дожидаясь ответа, она вкрадчиво добавила, – А сколько ему лет?

– Он из Киева. Мама сказала – то ли двадцать два, то ли двадцать три.

– А он кто? – продолжала сыпать вопросами Танька. Чувствовалось, что тема ее затронула крепко, и она не отстанет еще долго.

– Мой коллега, – улыбнулась такой ретивости Настя, – Только он уже закончил.

– Ой, Настен, а можно я к вам приду? – закапризничала Танька, – Я пораньше… – осенило ее, – чего-нибудь помочь по-хозяйству.

– Не знаю, Танюха, – в голосе Насти появились насмешливые нотки, – Может, не совсем удобно?

– Ну, Настюша, ну, Настюша… – Танька начинала уже причитать.

– Ладно, – засмеялась Настя, – вижу: не отстанешь. Поговорю с мамой. Я тебе перезвоню, – она положила телефон и задумалась: «А, может, и вправду… с Танькой легче будет общаться на первых порах. А то вдруг братишка букой окажется? А эта бестия любого разговорит». Она облокотилась о край ванны и толкнула дверь.

– Ма!?

– Что? – откликнулась та.

– Я Таньку Кулагину приглашу… ты не против?

Мать появилась в дверях.

– Танюшку? Ну, пригласи… конечно, – улыбнулась, – Она же – можно сказать, член семьи.

– Хорошо, – согласилась Настя, будто не она этого хотела, – Мам, прикрой мою дверь.

Последние слова матери всколыхнули память. У мамы с «Танюшкой» на протяжении многих лет сложились особые отношения. В детстве Таня днями пропадала в их квартире. Лет, наверное, с четырех-пяти. Семья Кулагиных считалась не совсем благополучной. Отец, хоть и вел тихий образ жизни, пил беспросветно, пока от этого и не загнулся. А потому в своем доме был человеком бесполезным, если не сказать – обузой, создавая собственным существованием невыносимые условия для домочадцев, провоцируя скандалы. Видимо, поэтому Танюшка и тянулась к семейному теплу Захаровых. Ну а Татьяна Васильевна жалела ее, благоволила девочке. Говорила в шутку, что она – член их семьи. Последнее время, повзрослев, «Танюшка» уже не позволяла себе прежних вольностей, как раньше. Но теплые отношения между ней и Татьяной Васильевной остались прежними. «Надо же, – подумала Настя, – Как будто вчера все было». Она освободила от пробки сливное отверстие. Встала. Обмоталась полотенцем, закрепив его над грудью. И, вытерев ступни, прошла в свою комнату.

Время до приезда гостей пролетело незаметно. Настя бегала в магазин – два раза, потому что первый раз не купила соду – просто не подумала. А вернее, надеялась, что она в доме есть, и матери не позвонила – не спросила. Прилетала Танька – предлагала помощь. И мама ее куда-то отправила. Настя сначала спросила – куда, но та не ответила – была, видимо, на балконе. А потом забыла переспросить – закрутилась. Звонил отец. И мама, глядя на Настюшу, говорила, что за ним – только спиртное. Под этим подразумевалось, что торт не нужен. Потом была частичная сервировка стола. И наконец – занятие собой. Подготовка волос много времени не заняла. Да и все остальное тоже. Настя решила выглядеть буднично: праздника ведь никакого нет.

Пришла Танька, расфуфыренная донельзя – с перекрашенными до вульгарности глазами. На гримасу Насти со смехом жеманно ответила:

– Для братика старалась.

«Ну и черт с тобой, – подумала Настя, – тебе же хуже». Татьяна же Васильевна, никогда к ней строго не относившаяся, произнесла свою дежурную фразу – «красавица моя». Тем и определила свое отношение к Танькиной внешности. Наконец, пришел отец. Принес, как он сказал, и для девочек и для мальчиков. И почти тут же подал голос мамин телефон.

– Минут через десять должны быть, – торжественно сообщила она, – Звонили из такси.

И вот над входной дверью раздался металлический голос соловья. Папа с мамой – оба пошли встречать гостей.

15.

Терпеть не мог девушку Руслана. И чем дальше, тем больше. Иначе, как козой, за глаза не называл. И при Руслане позволял себе такую вольность. А при встрече с ней самой не называл никак. И почти не разговаривал. Впрочем, Лена от него тоже не отставала. Язвительность ее междометий всегда достигала цели. Это было видно по дьявольским улыбкам, когда Максим не успевал сделать, как говорят, хорошую мину при плохой игре. И, естественно, долго оставаться в обществе друг друга оба не могли. А потому находили причины не видеться в зависимости от предлагаемых условиями жизни обстоятельств. «Удивительно – думал Максим – как при подобных между мной и ею взаимоотношениях мы с Русланом до сих пор еще умудряемся оставаться друзьями? При таком-то раскладе». А влияние Ленки на Руслана – это тема отдельная. Он, если говорить образно, около нее – кролик около удава. Максим первое время удивлялся: как могло случиться, что такой умный – из интеллигентной семьи – молодой, прекрасно ориентировавшийся в потоке жизни человек мог подпасть под влияние такой пустоголовой особы? Но со временем, наблюдая за другом, понял: у того слабый социальный иммунитет. По отношению к агрессии он оказывался сильным и стойким. А вот экспансии не чувствовал. В его душу только нахрапом не могло войти что-то без его ведома. Вползти же тихой сапой – запросто. А плюс ко всему – экспансия исходила со стороны довольно красивой женщины. «Вот уж поистине, как форма может не соответствовать содержанию, – мысль, словно челнок, нырнула в память и принесла оттуда аналогию, – Точно. Как цветы некоторых кактусов. Смотришь издали – душа в восторге. Но, не дай бог, приблизиться к ним и ощутить запах – то зловоние, которое они источают». Максим вспомнил, как одно время увлекся анализом такой диалектики. Стал наблюдать за Ленкой. Хотелось понять – чем же это она взяла Руслана. Может, есть нечто такое, на что он не обратил внимания? Может, что-то пропустил из-за своей неосознанной до конца антипатии? Правда, хватило его ненадолго. И единственным, что он вынес при более детальном рассмотрении, оказалось то, что Ленка вовсе даже не монстр, каким показалась изначально. Но все же, как говорится, чувствам не прикажешь. Участие ее в судьбе друга не то чтобы раздражало его, а все же слегка коробило. Эта девочка – он так видел – сидела у друга на плечах, погоняя невзначай. По отношению к окружавшему ее миру она была груба и казалась невоспитанной, инстинктивно, видимо, защищая себя, а, значит, и все то, что считала своим. С Русланом же вела себя, как самка, знавшая свое место и исподволь, всегда вовремя пользовавшаяся своим влиянием.

И, конечно же, Максим молчал не всегда. Как-то вечером, когда Руслан рассказывал ему анекдот, сознание вытащило из памяти загадку. И тут же пришло  осмысление ее сквозь призму волновавших отношений. А точнее, через призму мужской солидарности, когда друга надо спасать любой ценой.

– Руслик, а ты слышал, чем отличается мужик от мужчины?

– Не помню. Может, и слышал? – он выжидающе взглянул на Максима, – Давай, уже – не томи. Чем?

– От мужика воняет мужиком. А от мужчины пахнет…

– А-а, точно… – вспомнил Руслан, – женщинами. Слышал когда-то. Ну, и к чему все это? По глазам же твоим подлым вижу: без подвоха, ну, никак не обойдется.

– Конечно. А ты как думал? Не хочу, чтобы из моего друга сделали абы что. Я тебе так скажу, и это опыт поколений: если мужик возле дамы еще может, если постарается, стать мужчиной… под большим вопросом, конечно. То баба около мужчины… дамой – никогда. Она, скорее, его сделает мужиком. Жизнь – это тебе не интерпретации Бернарда Шоу на тему античных героев. Да и обстоятельства там были совсем иные.