Наваждение

Когда стал оглядываться по сторонам, неудобство чужого тела усилилось. Снова напомнив о себе непривычными ощущениями, оно еще больше усилило любопытство, одолевавшее разум. Максим знал и не знал одновременно, куда направляется. Не знал местности, не узнавал изб, заборов и скамеек с навесами, ворот и небольших окон с резными ставнями, сменявших друг друга с обеих сторон непонятно куда ведущей улицы. Прилив нежности тянул его вперед: там – за той посеревшей от времени высокой, непроницаемой калиткой, его ждали. И он стремился туда, осознавая долгожданную встречу. Только никак не мог вспомнить лица той, с которой его что-то связывало. И что именно – тоже не помнил. Это казалось непонятным и пугающим, хотя и не вызывало сомнений в правильности того, что делал. Лицо постоянно ускользало от сознания. Лишь только появлялся намек, только-только интеллект делал попытку идентифицировать всплывавший образ, как он тут же мерк. Словно играл в догонялки. Подпускал, выворачивался, чтобы не схватили, и отскакивал в сторону, щекоча нервы близостью победы. От постоянного поражения зарождалась в душе горечь. Словно от расставания с близким человеком, когда уже понимаешь, что случилось, но еще не осознаешь – что тебя ждет впереди. И то, и другое, действуя каждое само по себе,  растаскивало Максима на две половины. И они – эти половины, взаимодействуя между собой, словно полюса магнитного поля, создавали в сознании и ощущение утраты, глубоко лежавшее в памяти, и ощущение встречи – с кем-то, навсегда, казалось, потерянным. Все это приводило к внутреннему конфликту, придавая происходившим событиям жизненности. Шестым чувством понимал – это возможность что-то изменить в реальном мире. Через изменение отношения к чему-то забытому. Он даже, вопреки попыткам интеллекта, через проснувшуюся интуицию начинал догадываться, кого встретит за незнакомой и такой знакомой калиткой.

По мере приближения к цели стала беспокоить растущая тяжесть во всем теле. И одновременно с этим пришло понимание, что все как-то не так происходит: не то чтобы не соответствует законам физики, а полностью им противоречит. Дорога, шла под уклон – вниз. И движение, казалось, должно становиться более легким. Но почему-то оказывалось наоборот: оно давалось все тяжелее и тяжелее. А еще, по мере продвижения, почти не замечаемый вначале страх, стал усиливаться, затмевая все остальные чувства, отчего Максим не сразу заметил идущую навстречу молодую женщину.

Ее льняная с обережной вышивкой одежда несколько прятала форму тела. Выбеленная солнцем свободно ниспадавшая ткань лишь отдельными штрихами давала пищу уму. И только тесемки фартука, перетягивавшие узкую талию, в какой-то степени подчеркивали фигуру.

Пришло внутреннее озарение. Страх отступил. И сердце, получившее новый импульс, забилось быстрее. От неожиданности Максим остановился: навстречу шла та самая девушка – с проспекта. Поравнявшись с ним, она поклонилась.

– Доброго здоровья, Иван Максимильяныч. Вы снова к нам пожаловать изволили?

Голос мелодичный, тембр красивый и нежный – у Максима даже дух перехватило. Туловище, независимо от разума, сотворило полупоклон. Сознание попыталось вытащить из памяти имя девушки. И голову пронзила короткая, но сильная боль. Словно противоборствующие полюса, соединившись на мгновение электрическим разрядом, покончили с двойственностью.

– Здравствуй, Пелагеюшка, – поздоровался и он, снова поразившись тому, что происходит, – Уж, коль дошел до вас, хочу выказать почтение вашей барыне, – сознание вновь разделилось, чтобы присутствовать везде. События стали путаться. Сладострастное существо из бани. Живое ее воплощение на центральном проспекте. И эта деревенская девка в льняных, вручную расшитых одеждах почти с тем же самым лицом. Лишь какие-то почти неуловимые детали отличали их друг от друга. Пришло понимание единой основы, единой сути того, что предстало в разных точках пространства, и, как теперь показывал опыт,  еще и в разное историческое время. Сознание, пульсируя, опять собралось воедино, и он почувствовал облегчение. Понял, что ошибался, что за  калиткой его ждал обман – что-то, что должно было запутать, увести от правды. Даже успел подумать, что это могла быть западня, а девушка, вдруг откуда-то появившаяся на пустынной улице, каким-то образом уберегла от беды. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

– Какая ты… – мысль не реализовалась, язык не повернулся сказать «красивая». Снова спасовал, как тогда на проспекте.

– Какая такая? – улыбнулась в ответ Пелагея. Но ее улыбка оказалась грустной. И голос чуть задрожал, словно она собиралась заплакать.

Он стоял и смотрел на эту простую крестьянскую девку – умный, образованный – не в силах промолвить ни слова. Будто язык проглотил. Почему-то стало невероятно стыдно перед этим бесхитростным, милым сердцу человечком, запримеченным с месяц назад, когда впервые, приехав из Петербурга, охотился и забрел сюда… Максим вдруг опять остро почувствовал раздвоение, почувствовал себя чужим на чужом пиру. Но еще острее ощутил – что именно здесь кроется загадка и понимание того, что будет с ним потом. И чем длиннее становилась пауза, тем сильнее он ощущал неудобство, гнетущее Ивана Максимилиановича.

Полюса сознания, следуя циклу пульсаций, вновь соединились.

– Пелагеюшка, что случилось? Кто обидел тебя?

– Никто, – она опустила глаза, – Просто я с завтрашнего дня должна у барыни – Дарьи Николавны – в покоях работать. Убираться, – Пелагея подняла глаза полные слез и тихо добавила, словно надеясь на что-то, – Страшно мне.

Он слышал, что соседская помещица была крута со своими крепостными – особенно с девками, но большого внимания этому не придавал. А где с крепостными няньчились? Да и слухи слухами, а факты фактами: сам не видел, значит, и не было ничего. Сознание снова разорвало на две части, и прошлое в нем отступило, обнажив то, что Максим знал из учебника истории. Почувствовал собственное бессилие перед навалившейся безысходностью. Захотелось плюнуть на все – забрать девушку и уехать с ней на край света.

– Пелагеюшка, ты готова убежать со мной?

– Я? – она удивленно посмотрела на него и, видимо, не понимая, что говорит, добавила, – А куда?

– Далеко-далеко, Пелагеюшка… – «Батюшка проклянет. Наследства лишит», – зашептал внутри голосок.

Пелагея снова удивленно посмотрела на него, видимо, даже не поняв толком, о чем он говорит, или насколько это может быть правдой. Но машинально, не задумываясь, спросила:

– А как же тятенька, матушка, братья с сестрами? – в ее голосе прозвучало отчаяние, она шмыгнула носом, что больше походило на всхлип, –  Изведут же их.

Снова стала возвращаться безысходность, на короткое время спасовавшая перед наивным воодушевлением. И, видимо, благодаря концу очередной нейтрализации двойственности, на Максима вдруг снизошло озарение. Он осознал всей своей внутренней сутью, что совершенно беззащитен перед произволом величественной системы, чья власть простирается на каждый пространственно-временной континуум. На каждый без исключения – будь то атом или молекула, человек или планета, звезда или галактика. Какое-то неимоверное отчаяние, извергнувшись из него сгустком последних сил, будто по команде «замри», остановило движение в запредельной реальности. Свет стал меркнуть и, прежде чем он очнулся, погас окончательно.

Пробуждение оказалось мгновенным. Появилось неприятное ощущение – будто позорно сбежал. Оно в свою очередь вызвало сожаление, что он так и не узнает о судьбе Пелагеи – выжила ли она или стала очередной жертвой чьей-то фактически узаконенной бесчеловечности, произраставшей на почве отсутствия адекватного наказания. Странное и не понятное по своей сути сновидение вытягивало нить размышлений, пустых догадок и попыток осознать происходившее с ним. И хоть была уверенность, что все, что случилось, сон, все же не умолкало сомнение. Все предыдущие сны, за исключением последнего, и воспринимались как сны. Не было никаких заблуждений по этому поводу. А здесь? Все виделось настолько реальным. Во всех деталях запоминалось. И даже, выходя из, казалось бы, состояния сна, все помнилось четко – до мелочей, которых в жизни он не только не знал, но и представления о них не имел. Откуда попали в сон детали орнамента, увиденные на одежде? Или груша, раскорячившаяся посреди улицы? Максим был уверен – не мог его мозг создать такой рисунок. Не видел он его в своей жизни. А, может, в этой жизни? Неужели, и правда, они существуют – те, другие? Сейчас впору было поверить во что угодно, настолько реалистичным оказалось сновидение. Он задумался. Стал снова перебирать в памяти моменты встречи. Но, наконец, не выдержал. Все! Пора вставать. Откинул одеяло, встал, растолкал безмятежно спавшего на соседней кровати товарища, и пошел в душ, с удовольствием ощущая свои – собственные – мышцы.