Ошибка Клео

Из коридора доносится голос матери:

– Клео, мне нужно позвонить, еще пять минут, и ты вешаешь трубку.

Клео выдыхает во вспотевшую ладонь:

– Мать ругается, больше не могу, короче, я тебя записываю?

Один и тот же разговор, повторенный десятки раз.

Имена в левой колонке. Под ними телефонные номера.

Они понемногу поддавались. На переменах Клео останавливали третьеклассницы: «Слышь, хотела тебя кое о чем спросить». Они мечтали стать актрисами, попасть на стажировку к Жан-Полю Готье, записать альбом, брать уроки тенниса. Им не терпелось, чтобы их оценили, заметили, выделили.

До одной дошел слух, что другую уже отобрали. Хотя у нее ноль талантов. Она тоже хотела встретиться с Кэти. Клео колебалась, и та, едва не плача, повторяла: «Ну не вредничай, что тебе стоит?» – потому что Клео была фондом; Клео не стало, она исчезла, поглощенная Клео-Кэти.

Добившись встречи с Кэти, они через весь двор бежали к Клео и наперебой благодарили за то, что познакомила их с ней. Кэти по-тряс-ная! В субботу они пойдут с ней по магазинам. На прошлой неделе она катала их на речном трамвайчике, а завтра приглашает фотографироваться для подачи документов.

Все повторялось до мельчайших деталей. Свитер в подарок, духи, билеты в театр, ресторан.

Кэти, превратившаяся в голос по телефону, звонила Клео через день и хвалила за какую-нибудь претендентку. А вот та – нет, не пойдет.

Как у охотничьего пса, обученного не притаскивать несъедобную дичь и в конце концов усвоившего, что именно надо делать, не понимая, как он это делает, у Клео развились глазомер и способность выискивать требуемое; в раздевалке после урока танца она видела под трусами верхушку тазовой кости, отмечала шелковистость щек. Ровный ряд зубов. Гладкость белокурых волос. Гармонию пепельных бровей и искрящихся зрачков.

К ней обращались третьеклассницы из частного коллежа «Провиданс»: неужели Клео их не помнит? Вместе же ходили на занятия к мадам Николь! И жеманно добавляли: деньги их не интересуют, еще чего. Важны связи. Полученная по конкурсу стипендия пригодится в будущем – в Институте изучения политики «Сьянс-По» любят студентов, проявивших инициативу еще в школе. Они умели себя продать, старались быть вежливыми и следить за языком; если Клео назначала им встречу нескоро, они тихонько фыркали, как породистые котята, недовольные, что ждать придется так долго.

Девочки из профессионального лицея Максимильена Перре рассматривали стипендию как шанс заработать. Они не скрывали, что никаких «проектов» у них нет. Зато очень нужны деньги. Клео нравились их невозмутимая деловитость, привычка подзывать друг дружку свистом, манера не снимать при разговоре наушники, втискивать живот в узкие светлые джинсы и смеяться, запрокидывая голову. Их жизнь не пошатнется из-за мелочей. Они не хлопнут дверью квартиры, напуганные Жан-Кристофом. «Профи» не станут поднимать волну, что больше всего ценила Кэти.

С Кэти они теперь встречались раз в неделю, по средам, в три часа дня, на площади возле мэрии. Клео представляла Кэти новенькую. Воркование /будущее /чутье.

Кэти выдавала Клео вознаграждение.

«А скоро мы вместе поедем в Париж?» – преодолевая смущение, спрашивала на прощание Клео.

Клео плавно расставалась с детством. Дни тянулись, медленные и мутные. Ей казались трогательными попытки родителей удержаться в своей родительской роли, делать вид, что они интересуются ее делами, и за ужином задавать ей вопросы; отвечая, Клео все делила на два: полученные суммы и потраченное время, не говоря уже об изгибах лабиринта, в котором блуждала. Их слепоту она воспринимала со спокойной снисходительностью постороннего человека. Мать утверждала, что «чувствует» своих детей, а потому долгие разговоры с ними ей ни к чему. Она регулярно читала рубрику «Психология» в женских журналах.

Утром в четверг возле школьного забора появлялась Избранница в шейном платке Kenzo. Платок был ПРЕКРАСЕН. Клео тоном официантки из ресторана спрашивала, как все прошло. Иногда она вроде бы ловила на себе беглый взгляд, без слов говоривший на языке недомолвок и неловкости.

В учебе она скатилась ниже некуда. Хорошо, что были и другие цифры, за которые она могла уцепиться, – их в знакомом ритме произносил Стан: «И пять – и шесть – и семь…»

Родители поражались рвению, с каким она убирала со стола, наводила порядок в своей комнате, играла с братом в «Семь семей». Клео находила болезненное удовольствие в том, чтобы притворяться, будто она – та, кого они любят; она принимала облик прежней, исчезнувшей девочки Клео, как погасшая звезда, мерцание которой все еще доходит до нас.

Клео воображала, как все им расскажет, но это «все» и так было им известно. Клео помогает Кэти. Никакого секрета тут нет. Родители радовались зрелости дочери. Своей Клео – безрассудной и неразумной, прячущей деньги, которые она уже перестала считать, самой юной в студии танца и самой старшей в коллеже, ежедневно громоздящей одну ложь на другую, наскоро, лишь бы не рассыпалось, сметывая все это белыми нитками.

Ей надо было продержаться ровно год, дождаться, пока она повзрослеет и достигнет зрелости, необходимой, чтобы вынести обеды и пальцы.

У нее пришли первые месячные. Она была одна в ванной, а мать, стоя за дверью, объясняла ей, как вставить тампон. Расслабься. Мать, стоя за дверью, велела «надавить посильнее», что тут трудного, и нечего устраивать истерику из-за какого-то несчастного тампона.

– Слушай, это ты – «Галатея»?

Она окликнула Клео во дворе коллежа – невысокая и тоненькая, как натянутая нить, девчонка в безразмерной куртке одного цвета с белоснежными джинсами, из-под которых виднелись носки с картинками из диснеевской «Алисы».

Клео завела привычную шарманку: да, она сотрудничает с фондом «Галатея», но собеседница прервала ее насмешливым «бла-бла-бла».

– Может, фонд и правда называется «Галатея», но вообще-то это персонаж мифологии. Некий скульптор по имени Пигмалион так влюбился в созданную им статую, что вдохнул в нее жизнь. На том же сюжете основан балет «Коппелия», – в заключение сообщила девчонка, окончательно унизив ошалевшую Клео: какая-то соплячка уличила ее в невежестве перед остальными ученицами.

Бетти казалась слишком самоуверенной для своих двенадцати с половиной лет. Она училась в пятом классе и была звездой молодежного Дома культуры, где занималась в студии классического танца. В школе ее балетные успехи мало что значили, и она пыталась отыгрываться издевками, что и продемонстрировала, прицепившись к Клео.

Бетти хотела получить стипендию. Слегка шепелявя (недавно ей поставили брекеты, и она нечетко произносила некоторые звуки), она пожаловалась на то, как дорого обходятся пуанты и частные уроки, необходимые для подготовки к поступлению в балетную школу. Клео слушала ее, выжидая, когда та сделает паузу и даст ей возможность ответить, но девчонка с густыми бровями и светлыми глазами вдруг небрежным движением собрала волосы в пучок, оставив на висках пару непослушных завитков, а затем на глазах рассеянно наблюдавших за происходящим воспитателей подняла вытянутую в струнку ногу, едва не коснувшись тонких пальцев рук. Вот что такое арабеск! А не то, что делаешь ты. И Бетти изобразила попытку задрать повыше ногу, чем так гордилась Клео.

Некоторые пятиклассницы несли свое детство как тяжкий груз; они уже вымахали до метра семидесяти, на плечах у них виднелись следы от бретелек лифчика. Другие, напротив, относились к своему возрасту с уважением: носили куртки, даже под ярким весенним солнцем стоически застегнутые до горла, чтобы спрятать начинавшую расти грудь, и штаны в пятнах от «Нутеллы». Бетти с изяществом занимала промежуточное положение. Хорошенькая и даже красивая, она с удовольствием играла в вышибалы, но подкрашивала ресницы. Ее шуточки и колкости казались безобидными, но никто не желал признаться, что на самом деле побаивается ее язычка. Вокруг Бетти всё, включая имя, создавало определенную ауру. Ее звали как американскую кинозвезду. Еще было полно песен, в названии которых фигурировало имя Бетти, например «Бетти» Бернара Лавилье. Или песня Ram Jam, которую обожала мать Клео, Whoa, Black Betty.