Ошибка Клео

Золотистая кожа? Подарок от бабушки с материнской стороны, которая родилась в Белизе. Суперская страна, типа пальмы и все такое, пляжи прямо с рекламного плаката, Бетти туда когда-нибудь поедет. А почему у нее такая фамилия? Это по отцу, он наполовину албанец. Жутко опасная страна. Но это фигня, она все равно с ним не видится.

Слово «черножопая», каким девочки награждали некоторых других учениц, к Бетти не прилипало: она оставалась просто «не такой, как все».

Бетти присматривалась к окружающим, старалась примкнуть к очередной группировке и, едва добившись своего, с легкостью ее бросала. В столовой она дерзко ставила свой поднос на стол, за которым сидели третьеклассницы, в качестве вступительного взноса предлагая им свой десерт. Ученицы четвертого класса, толпившиеся вокруг какой-нибудь избранницы, отгоняли Бетти небрежным взмахом руки и продолжали шушукаться, не замечая, что эта пигалица крутится поблизости и слушает, как они передают друг другу номер телефона Клео.

Темно-красный ковролин, телефонный аппарат на коленях сидящей по-турецки Клео, теплое дыхание в пластмассовую трубку: ты еще маленькая, Бетти, стипендии присуждают начиная с тринадцати лет.

На другом конце провода слышится вздох.

– Прости, Клео, но если они даже тебя взяли, хотя танцуешь ты так себе, то для меня наверняка сделают исключение, я думаю, стипендия у меня в кармане.

Из коридора доносится голос матери:

– Клео, ты опять висишь на телефоне. Мне нужно позвонить, еще пять минут, и ты вешаешь трубку.

В полумраке комнаты змеятся приглушенные шепотом слова:

– Слушай, Бетти, тут мать ругается, я больше не могу разговаривать, но это дохлый номер, так что забудь. К тому же твоя мать наверняка тебе не разрешит.

Сбивчиво-раздраженный шепелявый ответ Бетти:

– Ты что, совсем? Злишься, что я тебя обойду? И эту сраную стипендию дадут мне, а не тебе? Приходи ко мне в среду, сама увидишь, согласится моя мать или нет.

По всему коридору были развешаны фотографии Бетти в рамках. Фотографии стояли на комоде. Просвечивали сквозь стекло книжного шкафа. Красовались на телевизоре. Каждая безделушка в этой слишком жарко натопленной квартире, казалось, готовилась уступить место новой фотографии Бетти.

Кудрявая крошка на руках у девушки с подведенными глазами. Она же – года в четыре, с розовой лентой в волосах – посреди поля маков. Бетти в лиловом купальнике, с забранными в пучок волосами – лет восемь? – в центре группы девочек, видимо, во время школьного концерта. Бетти с торжествующей улыбкой на первых в своей жизни пуантах. Бетти в короткой пачке, с диадемой на голове, на руках у паренька в черных лосинах. Святая Бетти: глаза опущены долу, руки сложены на груди, на лбу венок из искусственных цветов. Фея Бетти – облачко белоснежного тюля – в полете, в метре над землей, исполняет гран жете. Мисс Бетти, вся в черно-белом, огромные ресницы, похожие на паучьи лапы, едва не касаются щек. Члены жюри поздравляют мадемуазель Бетти Богдани с успехом и вручают ей серебряную медаль.

Клео открыла мать Бетти, которую та приняла за ее старшую сестру; она достала из холодильника бутылку оранжины и поставила на стол блюдо с кусочками торта с сиреневой глазурью. В кои-то веки к Бетти пришла в гости подружка.

Потом она принялась расхваливать свою дочь: очень серьезная и ответственная девочка. С девяти лет сама ходит в школу. По выходным сидит с чужими детьми, но заработанных денег все равно не хватает на пуанты – надо не меньше двух пар в месяц, – не говоря уже о частных уроках, сто пятьдесят франков за занятие. Но она не сомневается, что Бетти ждет блестящая карьера, вещественным доказательством ее слов служили висящие на стенах снимки, на которые она указала рукой.

Бетти знай себе пришивала к балетным туфлям ленты – разговор взрослых навевал на нее скуку.

Мать Бетти достала из ящика еще несколько дипломов. Это было ужасно – слушать, как взрослая женщина умоляет ее, Клео, проявить понимание и сделать для девочки исключение. По меньшей мере дать ее дочери шанс.

Они съели сиреневый торт, посмотрели по телевизору сериал, и Бетти с тщательностью взрослого человека вымыла посуду и раковину.

Мать поблагодарила Клео за обещание подумать и на прощание поцеловала. Фиалковый запах ее напудренных щек еще долго держался у Клео на губах.

Безмолвный разговор с собой отдавался у нее в мозгу рубленым стаккато, не давая покоя ни днем ни ночью. Только не Бетти. Только не Бетти. Не в двенадцать лет. Бетти и эти обеды. Нет, ни за что.

А эта дурочка подкарауливала ее на каждой перемене: «Ну как?»

Она звонила ей вечером: «Ну что?»

И чуть не плакала: «Другие каждую субботу ходят на платные занятия, а без этого в балетную школу фиг поступишь, там же конкурс! Ну так как???»

В среду 16 мая 1984 года, в пять часов вечера, Клео вместе с Анаис – или это была Стефани? – шагала к площади возле мэрии, когда ее остановил голос: «Эй, Клео, подожди, это я!» Она много чего могла бы сделать. Могла бы оттолкнуть Бетти, пнуть ее в спину, схватить за воротник джинсовой куртки и приказать перестать валять дурака; она могла бы взять Бетти за руку, как ребенка, собравшегося переходить улицу с оживленным движением; могла бы положить руку ей на плечо и не пустить дальше. Эта твердая рука могла бы ее остановить, удержать, предупредить, защитить. А если не рука, то слова. Только не ты, Бетти. Иди домой, Бетти. Проваливай отсюда, да поскорее!

Но Клео не произнесла ни слова. Не сделала ничего. Просто стояла и как посторонняя наблюдательница смотрела за тем, что происходит.

Кэти захлопнула дверцу машины. Волосы цвета ржавчины. Оловянный смех.

Не обращая внимания на Стефани – или это была Анаис? – малявка выскочила вперед и перечислила Кэти все свои достижения, точь-в-точь ветеран войны перед президентом республики. Кэти встрепенулась, заинтересованная, приятно удивленная. Что, еще нет тринадцати лет? (Сомнение на лице.) Она поговорит с учредителями фонда, некоторые отклонения от правил иногда допускаются…

В тот же вечер Клео получила по телефону благодарное: «Твоя Бетти – это находка!»

Клео пробормотала, что она тут ни при чем; она не собиралась знакомить Бетти с Кэти. Клео ничего не сделала. Вот именно, ничего. Отныне Клео – тринадцать лет и семь месяцев – была обречена на вечный монолог, слышный ей одной; едва стихал повседневный шум, запирались ставни и родители укладывались спать, как в мозгу раздавался железный скрежет слов, и некому было прервать их поток, некому вернуть разговор в исходную точку, не спеша изучить все факты и простить ее – или осудить.

Вскоре – кажется, на следующей неделе – во дворе к ней подошла Бетти с прозрачным целлофановым пакетом в руке: Кэти купила ей пуанты, сделанные на заказ!

Вот он, первый элемент будущего пазла, собрать который не составит никакого труда. За ним последуют парфюмерный бутик на Елисейских Полях, щенята в зоомагазине, ресторан с портретами звезд, поляроидные снимки, умение не дать сбить себя с толку, спрятанные в коробке купюры – все эпизоды будущего сериала.

Этот пазл из неструганого дерева был весь в занозах, они проникали повсюду, в каждую щель и корябали тишину и покой. Клео жила в постоянном липком страхе, чувствуя, что тонет в нем.

В мае снова начались визиты к врачам; она рассказывала им все, не сообщая ничего; отважный оловянный солдатик фонда «Галатея», она не выдала никого.

На родительском собрании классная руководительница сказала, что Клео рискует остаться на второй год; она так отстала, что вряд ли нагонит программу. Отец крепко обнял ее: «Плевать на оценки, подумаешь, велика беда. В будущем ты о них и не вспомнишь. Точно говорю».

А о чем она вспомнит?

Мать сказала, что ей звонила Кэти. Они вместе решили, что Клео лучше сделать перерыв: фонд никуда не денется, они свяжутся с ней на следующий год.