Страница 24 из 26
Они здесь были не просто хорошими знакомыми – они знали друг дружку как облупленных. Они вместе выросли и ходили в школу, вместе работают и проводят досуг. Они видятся практически каждый день и практически всю жизнь. Они знакомы с родителями друг друга, с бабушками и дедушками, они все состоят в двоюродном или троюродном родстве. Естественно было предположить, что жизнь тут скучная, а в долгосрочной перспективе – скучная невыносимо, поскольку ничего нового не происходит, а во всем происходящем так или иначе задействован кто-нибудь из двухсот пятидесяти местных жителей, и все они осведомлены о тайнах и особенностях остальных. Но, похоже, дело обстояло иначе: как раз наоборот, это их развлекало, и настроение их отличалось радостью и безмятежностью.
Сидя там, я продумывал в голове фразы для писем, которые отправлю на юг. Например: «Все были усатые! Честное слово! Все!» Или: «А знаешь, что они слушали? Знаешь? Бонни Тайлер! И Доктора Хука! Сколько лет назад это вообще кто-то в последний раз включал? В какое же богом забытое место меня занесло!» И еще: «Здесь, друг мой, когда говорят “наложил в штаны”, то именно это и имеют в виду. Say no more[24]…»
К тому моменту, когда мне наконец захотелось в туалет и я встал, я успел выпить треть бутылки, поэтому натолкнулся на парня, сидевшего рядом со мной с бокалом, так что его содержимое частично выплеснулось.
– Из-з… извиняюсь. – Я выпрямился и заковылял дальше.
– Один напимшись, второй разговоримшись, – послышалось сзади, и сказавший это рассмеялся.
Он, похоже, говорил о нас с Нильсом Эриком.
Чуть набрав скорости, я восстановил равновесие.
Вот только где тут туалет?
Я открыл какую-то дверь, но за ней оказалась спальня. Спальня Хеге – пронеслось у меня в голове, и я быстрее закрыл дверь. Чего-чего, а в чужие спальни заглядывать я не любил.
– Туалет с другой стороны, – сказал кто-то из кухни.
Я обернулся.
Меня разглядывал полный мужчина с карими глазами, отросшими волосами и усами, спускавшимися по обе стороны рта. Это, похоже, и был Видар, парень Хеге. Я понял это, подметив в нем какую-то хозяйскую уверенность.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Не за что, – сказал он. – Только на пол смотри не налей.
– Постараюсь. – Я кивнул и вошел в туалет.
Отливая, я придерживался за стену. И улыбался. Этот Видар смахивал на басиста из какой-нибудь группы, популярной в семидесятых. Smokie или кого-то вроде них. И такой здоровенный.
Зачем ей вообще сдался этот мачо?
Я спустил воду и, покачиваясь, улыбнулся себе в зеркало.
Когда я вернулся из туалета, все уже собирались ехать. И обсуждали какой-то автобус.
– В это время разве автобусы ходят? – удивился я.
Реми повернулся ко мне.
– Мы на нашем гастрольном автобусе поедем. Нашей группы, – сказал он.
– Группы? Ты в группе играешь?
– Ага. Она называется «Автопилот». На дискотеках тут играем.
Я спустился по лестнице следом за ним. Восторга у меня прибавилось.
– А на чем ты играешь? – спросил я уже внизу, надев пальто.
– На ударных, – бросил он.
Я положил руку ему на плечо:
– Я тоже! Точнее, раньше играл. Два года назад.
– Да ладно, – сказал он.
– Ага! – Я убрал руку, наклонился и попытался натянуть ботинок.
И задел кого-то. Это снова оказался Видар.
– Ой, прости, – сказал я.
– Ничего страшного, – успокоил он меня. – Ты выпивку свою не забыл?
– Ох ты, вот херня-то, – расстроился я.
– Это же твое? – он протянул мне бутылку водки.
– Да! – обрадовался я, – спасибо тебе огромное! Спасибо!
Он улыбнулся, но глаза у него оставались холодными и безразличными. Впрочем, это меня не касается. Я поставил бутылку на пол и сосредоточился на ботинках. Обувшись, я вывалился на светлую ночную улицу и заковылял к дороге, где ждали все остальные. Автобус стоял метрах в ста. Один из рыбаков уселся на водительское сиденье, а все остальные влезли в старенький салон, где имелись кресла, стол и барная стойка, все – обитое плюшем и фанерой. Мы уселись, водитель завел рычащий двигатель, мы достали бутылки; автобус, подскакивая на ухабах, двинулся вдоль фьорда, и мы с сигаретой в одной руке и бутылкой в другой продолжали веселиться.
Это было настоящее приключение.
Я во всю пьяную глотку распевал: «Колбасник, колбасник, куда ты подевался?» – размахивал руками и подбивал остальных подпевать мне. Этот автобус напомнил мне старый фильм, где Лейф Юстер играл водителя автобуса, а воспоминания о Лейфе Юстере навели меня на мысли о другом его фильме – «Пропавший колбасник». Спустя час автобус остановился у общественного центра, я выпрыгнул из автобуса и нырнул в помещение, где уже было полно народа.
Проснувшись, я сперва ничего не помнил. Память словно стерли. Я не имел понятия, ни кто я, ни где я, и знал лишь, что проснулся.
Но комната была знакомой – ну да, это спальня у меня в квартире.
Как же я тут оказался?
Я сел и почувствовал, что все еще пьян.
Сколько сейчас времени?
Что произошло?
Я закрыл руками лицо. Мне хотелось пить. Срочно. Но идти на кухню я был не в силах и опять повалился на кровать.
Я перебрал, потом ехал в автобусе. И пел.
Пел!
О нет. Нет.
И я положил руку ему на плечо. Вроде как по-приятельски.
Но мы не приятели. Меня даже настоящим мужчиной не назовешь. Я лишь тупой южак, который даже узлы вязать не умеет. И руки у меня тощие, как соломинки.
Ну хватит, надо срочно попить.
Я сел. Тяжелое, как свинец, тело не слушалось, но я опустил ноги на пол, собрал волю в кулак и встал.
О черт.
Кровать притягивала меня обратно с такой силой, что пришлось изо всех сил уговаривать себя не свалиться. Несколько шагов до кухни меня совершенно вымотали; опершись на столешницу, я передохнул, и только тогда сумел налить в стакан воды и выпить ее. И еще стакан. И еще. Расстояние до спальни стало непреодолимым, поэтому я сдался на полпути и улегся на диване в гостиной.
Я же ничего плохого не натворил?
Я танцевал. Да, с кем я только не танцевал.
Там, кажется, была женщина лет шестидесяти? И я ей улыбался и танцевал с ней? И прижимался к ней?
Да, так все и было.
О черт. О черт.
Вот херня-то.
А потом меня вдруг раздуло изнутри, но боль не вырастала из одной-единственной точки: болело все, боль росла, делаясь невыносимой, и, наконец, добралась до мышц живота. Я сглотнул, встал на ноги и попытался удержать все внутри, поплелся в ванную, изнутри давило все сильнее, ничего больше не существовало, и я откинул крышку унитаза, упал на колени, обхватил руками холодный фаянс, и из меня извергся каскад желто-зеленой жидкости, да с таким напором, что из унитаза прямо в лицо мне полетели брызги, но мне было все равно, сейчас ничто не имело значения – так чудесно было очиститься.
Я осел на пол.
Господи, как же хорошо.
Но за этим последовал еще один приступ. Мышцы живота извернулись, словно змеи. О черт. Я опять склонился над унитазом, взгляд мой упал на лобковый волос, лежащий рядом с рукой, которой я ухватился за фаянсовый ободок, пустой желудок сводили спазмы, я открыл рот и простонал: «Уээээ, уээээээ, уээээээ», однако из меня ничего больше не лилось.
Но вдруг неожиданно желтый сгусток желчи выплеснулся в унитаз и потек по белому фаянсу. Чуть-чуть осталось и на губах, я вытер рот и улегся на пол. На этом все? Больше не будет?
Да.
Внезапно меня охватило умиротворение, какое бывает в церкви. Свернувшись на полу калачиком, я наслаждался разливающимся по телу покоем.
Что мы с Иреной делали?
Во мне все замерло.
Ирена.
Мы танцевали.
Я прижимался к ней, терся о ее живот затвердевшим членом.
А потом?
Еще что-то?
Из мрака моей памяти выплыло лишь это одно-единственное воспоминание.
Это я вспомнил, а что было до или после – нет.
24
Зд.: Можно не продолжать (англ).