Страница 6 из 16
А начальство говорило:
– Отставить протоколы. Учитесь разбираться в ситуации, если хотите служить людям, а не денежным мешкам. Идите к себе и думайте. За сегодня вам выговор.
– Слушсь! – только и проговорил застывший на месте сержант.
Вадим криво усмехнулся и снисходительно сказал:
– Не тянись, сержант. Что это ещё за шишка на ровном месте объявилась? Да вы знаете кто я?
Человек в чёрном плаще внимательно посмотрел на Вадима и спокойно сказал:
– Да, знаю. Вы, Вадим Демьянович, пока никто. Но мне известно кем был ваш отец. Вы, наверное, его имели в виду?
– Да, чёрт вас возьми, его. И не был, а есть.
– Нет, к вашему великому сожалению, не есть, а только был. Вы, Вадим Демьянович, всё за красивыми девушками охотитесь, что бы им жизнь портить, три дня домой не заглядывали, газет не читали, радио не слушали, телевизор не смотрели. А друзья ваши такие, что, если что и знают. то правду вам сказать боятся. А ведь отец ваш теперь только был тем, кем вы привыкли его видеть. Так что идите-ка вы домой. Сейчас самое время помочь ему справиться с переживаниями.
Настенька посмотрела на Вадима. Сказать, что он побледнел, было бы неправильно. Кровь отхлынула от лица, и оно стало серым. Его качнуло, словно хмель выпитого возвратился и ударил в голову.
– Проводите его в мою машину, – сказал человек в плаще. – Пусть отвезут домой. Мы пройдёмся пешком.
Двое, стоявшие рядом, подхватили Вадима под локти. Тот пошёл молча, не сопротивляясь. Макарыч торопливо подал им их плащи и кожаное пальто Вадима. Они оделись и, ничего не говоря, ни на кого не глядя, втроём вышли.
Человек, столь странно разрядивший обстановку, подал руку Нас-тенькиному дедушке:
– Извините за то, что произошло. К сожалению, так пока ещё бывает. И спасибо за внучку. Настоящая, хорошая девушка.
Ночное небо продолжало сочиться мелким дождём. Осенняя морось бывает длинной. Театр сатиры, кряхтя, поёживался, выплёскивая зрителей на мокрую улицу. Спектакль закончился, а жизнь продолжалась и все разбегались, расходились, разъезжались. У каждого свои заботы, а у дождя свои. Ему надо, что бы везде всё было к утру свежо и чисто.
МОСКВА 1 9 8 7 ГОДА
Добрый-добрый читатель, я очень рад, что ничто в мире не исчезает бесследно, и потому надеюсь, что мы ещё встретимся с Настенькой, и она нам расскажет, чем закончилась эта история с нею и дедушкой. Может быть, нам удастся узнать что-то и о Вадиме. Понятно, что пути у них разные.
Неожиданность, оказавшаяся спасительной для одних, казалась катастрофой другим, которые так и говорили, качая головой и закатывая к небу глаза: “Ка-та-стро-фа-а!"
В самом деле, ну что делать тем, кто привык получать и тратить деньги, не считая их, кто называл купюры мусором лишь потому, что мог сорить ими, кто поступал в институты и университеты не по призванию, а в соответствии с престижем учебного заведения и не за знания, а за спасибо могущественным папам, мамам, тётям, дядям? Что же было делать им, не привыкшим зарабатывать хлеб трудом, когда появился Он, начавший почему-то ломать выстроенную за годы пирамиду?
Она – эта пирамида – вырастала постепенно на спинах людей, как горб, к которому привыкаешь и который даже не замечаешь, так как он появляется медленно и незаметно. Пирамида коррупционеров и взяточников росла из далёкого прошлого. Фундамент создавался веками и был почти раздавлен в семнадцатом году нынешнего столетия. По крайней мере, так казалось и народ было совсем разогнулся, да осколки оказались живучими. Они склеивались год за годом, обрастая мхом и плесенью, но росли и крепли, подпитываемые алчностью к сегодняшнему и дикой злобой к прошлому, разрушившему её основу.
Осколочная пирамида осваивалась в новых условиях, занимая всё более высокие ответственные вершины, пока не сформировалась окончательно, когда всем уже стало понятным, что правит теперь на самом деле не народ, а выросшая на его спине пирамида, которую скинуть-то стало почти невозможным делом, ибо все этажи пирамиды куплены, а кто и как платил неизвестно, хотя они есть, эти плательщики, и уж они-то готовы зубами грызть любого, кто попытается хоть пальцем тронуть могучую пирамиду их власти. А Он, очевидно, случайный остаток революционного прошлого, попавший к вершине власти, осмелился…
Словно умный опытный хирург, Он не стал пугать больного рассказами страшных историй, а мягко и спокойно стал готовить к операции, собираясь удалять наболевший горб.
Но пирамида поняла, почувствовала нутром опасность. Пирамида заволновалась. Не только те, кто сорил деньгами, но и те, кто жил их подачками, довольствуясь близостью к богатству, забеспокоились: Неужели всё изменится? Неужели придётся работать, а не воровать? Неужели теперь тебе будет хорошо лишь тогда, когда всем будет хорошо? Когда же это будет? А я хочу всё себе, сегодня, сейчас. Я хочу всё и сразу.
И потому легко себе представить, как все они эти Вадимы и прочие обалденно обрадовались, когда даже не успев втянуться в новый режим, с трудом поднимаясь пораньше с постели, чтобы, не дай бог, не опоздать на работу, они получили, наконец, сообщение о том, что Он, их мучитель, ушёл-таки из жизни. Для них не важно было, случайно ли оборвалось его бренное существование или кто-то помог продолжить цепочку страшно быстрой смены руководителей супер державы, чтобы самому стать поскорее в ряд властителей. В тот момент им это было неинтересно, ибо главным отложилось в сознании только то, что теперь можно снова расслабиться, газануть спиртными в кафе "Театральное" по такому случаю, а завтра по причине зарплаты, слегка оклимавшись к середине дня, позвонить кассирше и ласково попросить:
– Клавушка, у меня тут давление поднялось, видимо, от вчерашних переговоров. Ты уж отложи там мою долю, а я завтра подойду, занесешь сумму ко мне, как бывало.
Она поймёт. Она умница.
О, я очень виноват перед моим дорогим читателем, но всё вышеизложенное, прежде всего, не имеет никакого отношения к грустным историям о любви, которые я собираюсь рассказывать, и кроме того, конечно, никак не относится к тому огромному большинству людей, как рабочих, так и, естественно, интеллигентов, которые давно привыкли и любят работать, не торгуя совестью и не спекулируя вещами, людей, засиживающихся до позднего поздна в руководящих и творческих кабинетах, людей, не отходящих от станка, пока не отшлифована блестяще последняя на сегодня деталь, людей, ежедневно живущих честным трудом независимо от указов только потому, что иной жизни не представляют себе с детства.
К этому великому большинству людей я не то чтобы благосклонен, а искренне преклоняюсь перед ними всем своим существом и для них собственно пишу.
Если я отвлёкся немного в сторону, то явно не по своей воле. Так качнуло меня волной житейской, что рука сама заплясала, куда ей заблагорассудилось. За эту минутную неустойчивость я и прошу простить меня, дорогой мой читатель. И возвращаюсь к моим героям, которые не успели, как следует, и появиться на страницах, но я всё время помню, что они вот тут поблизости ходят.
Итак, после обеда, ближе к вечеру, погода обещала оставаться хорошей. Светило солнце. Была пятница, и были люди, которые даже в это время в Москве продолжали работать. Например, в метро.
Почти круглые сутки (с небольшим ночным перерывом) носятся поезда метрополитена то в одну, то в другую сторону, словно челнок гигантской швейной машины, что пытается заштопать прорехи человеческой жизни, которая то там, то здесь прорвётся. Вот и мечутся челноки-поезда, протаскивая нити человеческих судеб в разные стороны, сплетая, увязывая и разрывая их, стягивая вместе и расталкивая навсегда.
Сколько здесь, в клокочущем вареве, хаотично носящихся бесчисленных крупинок совершенно непохожих одна на одну жизней, сколько здесь трагедий, радостей, неожиданных встреч и столь же неожиданных расставаний? Миллиарды. Но кто подсчитывал?