Страница 17 из 19
Три километра я решил пройти пешком. Дорога была сухая, и я не боялся испачкать обувь. Может быть, этот путь вызовет из глубин памяти какие-то ассоциации, небольшие отрывки воспоминаний?
Я пошел по центральной улице Перебежек, бросая быстрые взгляды по сторонам. Поселок давно уже проснулся. Я видел людей во дворах и в переулках. Все они были заняты какими-то обычными хозяйственными делами. Я шел и задавал себе вопросы: что делали мои родители в этой сельской местности, как тут жили? Почему они не поселились в городе, в средоточии информации, культуры, общения?
Центральная улица поселка, как это было традиционно для Колоссии, не шла прямо, а петляла между домами и дворами. И вот, обогнув очередной дом, я увидел перед собой высокий глухой забор высотой около четырех метров, составленный из бетонных плит. Он перегораживал дорогу и расходился в обе стороны, насколько я мог видеть. В заборе не было ни ворот, ни двери, ни лаза. А вдоль бетонной стены была протоптана узкая тропинка.
В рассказах тети Вики забора в этом месте не было. Наверняка он появился здесь в последние десять лет. Да и то, что забор перегораживал широкую удобную дорогу, свидетельствовало о его чужеродности и недавнем возведении.
Выяснить, что находится за забором, можно было только с помощью магии. Я мог посмотреть сквозь забор, но далеко заглянуть не сумел бы, да и изображение получалось бы недостаточно отчетливым. Или же я мог немного взлететь и посмотреть поверх забора. Последний способ был бы более информативным, но меня могли увидеть люди в поселке, а летать на глазах изумленной публики мне как-то не хотелось.
Я оглянулся, чтобы определить, насколько заметным или незаметным окажется мой взлет на четырехметровую высоту, и увидел старушку, шагавшую по улице в мою сторону. Она шла, опустив голову, быстро переставляя ноги, но делая мелкие шажки. Старушка не смотрела на меня, из чего я заключил, что идет она не ко мне. Просто старушка шла привычной дорогой и, наверняка, собиралась обойти забор по кратчайшему пути. Разумеется, от местной жительницы я мог узнать и историю, и причину появления забора. Вот только мои расспросы могли вызвать у старушки подозрения, да и сама она захотела бы узнать, кто я, что тут делаю и куда направляюсь. Поэтому беседу в реальном мире я решил заменить разговором в майе.
– Здравствуйте! Вы не подскажете, как лучше добраться до Калиткино?
– А вот туда иди! – старушка махнула рукой направо. – Обойдешь забор, и снова выйдешь на старую дорогу. Она тебя прямо в Калиткино и приведет.
– Кто же тут этот забор поставил прямо поперек дороги?
– Да уж, считай, пять… да нет, шесть лет тут стоит. Так и ходим вокруг.
– Кто его поставил-то?
– Да монастырь тут открыли, наш, славословный, – старушка сложила пальцы правой руки в щепоть и поочередно дотронулась до правого плеча, левого плеча и лба. Это был треугольник – символ веры хрустианской религии и, в том числе, одной из его ветвей – славословия.
– Что же монахи о людях не подумали? – спросил я.
– Как не подумали? – удивилась старушка. – Они денно и нощно молят за нас, грешных, бога нашего, Изуса Хруста, да будет благословенно его имя.
Старушка вновь сотворила треугольник.
– Я про забор говорю. Зачем они поставили забор поперек дороги?
– Так ведь там раньше землица была ничейная, там издавна мы, перебежкинские, пасли скотинку вместе с калитковскими. Ох, какая там травка была на заливных лугах вдоль ручья! Молоко у моей коровки получалось обильное, вкусное! А на том берегу, на пригорке, церквушка стояла старинная. При Уравнителях-то церквушку закрыли, обветшала она, развалилась. А при нынешней власти вновь вернулась сюда благословенная славословная вера. – Старушка еще раз треугольником осенила лицо. – И вот эти места так понравились нашим заступникам перед богом, что порешили они не только церквушку восстановить, но и возвести здесь монастырь для благословенной славословной братии. Вот и отгородили они монастырь. А заодно обнесли изгородью луга, ручей да часть рощицы. Так что туда, налево, ты не ходи, там, считай, верст десять вокруг надо обойти. А направо – вдвое короче.
– Где же вход внутрь? Почему не сделали ворота на месте дороги?
– Так ведь благословенная братия проложила в монастырь дорогу со стороны Калитикно, от большого шоссе. Они и замостили дорогу, и парадный въезд в монастырь сделали во славу божью. А этой дорогой они не пользуются. Благословенная братия в свой монастырь только на машинах ездит, пешком от станции не ходит. Так что с этой стороны дорога уже пять… да нет, шесть лет закрыта.
– Но почему для людей-то не оставили проход? Почему вам, местным жителям, не разрешают ходить по старой дороге?
– Ох, так кто же нам, грешным, позволит ступать по благословенной монастырской земле, посвященной богу нашему, Изусу Хрусту? – старушка сотворила треугольник. – Мы уж как-нибудь по краешку обойдем, лишь бы простились грехи наши тяжкие, лишь бы молилась за нас благословенная монастырская братия. Да и ведь они нас не гонят со двора, в церквушку-то нас пускают, отмаливать грехи наши тяжкие, да жертвовать малую толику на монастырь во славу божью.
Старушка помолчала, вспоминая о чем-то, и быстрым движением смахнула набежавшую слезу:
– Вот только коровку мою жалко. Когда ее пасти стало негде, пришлось на мясо отдать. Уже пять… да нет, шесть лет прошло, а до сих пор ее жалею. Ох, какое у нее молоко было… Вот если бы можно было поминать коровку-кормилицу в заупокойных молитвах, то я бы уж свечку за нее поставила.
Полушутя я посоветовал старушке:
– А вы дайте монахам денег! За деньги они не только корову, но и крыс со змеями согласятся в молитвах упоминать.
– А что? – как бы сама у себя спросила старушка. – А и попробую! Небось, благословенная братия не откажется ни от скромного приношения во славу божью, ни от поминания доброй безответной скотинки, никому зла не сделавшей. Мужа-то моего покойного, пьяницу, драчуна, бездельника в молитвах поминают. А уж коровка-то была и полезнее, и добрее его.
– Так вы ходите в церковь вокруг всего забора? – спросил я.
– А как же иначе? – удивилась старушка. – В церковь-то ходить надо. Свои грехи замаливать, покойников в молитвах поминать, чтобы на том свете им легче жилось. Без церкви, да без благословенной веры славословной нам, людям великоколосским, никак нельзя.
Я уточнил:
– Славословные священники отобрали вашу землю, из-за них вы лишились единственной коровы. И вы все равно идете в их церковь и платите им деньги, потому что считаете себя грешницей, а их – святыми?
Старушка смотрела куда-то вдаль и часто моргала ресницами. Даже в созданной мной майе она не могла осознать того, что я сказал. Привычные фразы помогли ей найти ответ:
– Ох, кто мы такие, великие грешники, чтобы рассуждать о правде, да о справедливости божьей? Наше дело трудиться да молиться, а уж после смерти Изус Хруст, да будет благословенно его имя, рассудит, да разберет все наши грехи.
Я узнал все, что мне было нужно, и дальше продолжать разговор не было никакого смысла. Разумеется, я не собирался обходить забор. Оглядевшись и увидев, что, кроме пребывающей в майе старушки, поблизости нет ни одного жителя Перебежек, я в одно мгновение перемахнул через забор.
Моим глазам открылось обширное пространство в несколько гектаров. Прямо передо мной расстилалось поле, которое плавно спускалось к ручью, обозначенному цепочкой кустов и невысоких деревьев. На другой стороне ручья тоже раскинулось поле, поднимавшееся на пригорок, к белому каменному храму хрустианской религии, блестевшему на солнце позолоченной крышей. Слева от храма были выстроены вполне современные двух– и трехэтажные коттеджи. Возле них располагались хозяйственные постройки и гаражи. Присмотревшись и употребив немного магии, я разглядел дорогие автомобили иностранного производства. В общем, священники жили в монастыре со всеми привычными удобствами, как в доме отдыха.