Страница 8 из 18
– Переезжаем через Оку, – сообщил сосед, феодосиец Николай Петрович. Я успел познакомиться с этим разговорчивым, как и большинство жителей курортных городов, стариком. Он пенсионер, гостил у брата в Москве. Второй попутчицей была женщина средних лет, швея одной из столичных фабрик. Она ехала в ялтинский санаторий лечить астму.
–Если доведется побывать в Феодосии, то непременно посетите музей Александра Грина и картинную галерею Ивана Айвазовского. В ней самое большое собрание полотен великого мариниста. А в Ялте – музей Антона Чехова, Ливадийский и Воронцовский дворцы, – советовал ей Николай Петрович. Потом, как всякий южанин, не без гордости, принялся расхваливать золотые пляжи.
Вскоре попутчики увлеклись игрою в карты, а я решил написать Наташе письмо. Положил на обложку книги чистый лист бумаги. Буквы прыгали, стремясь угнаться за мыслями. «Наташенька, прости, я тебя обидел. Но поверь, что и мне не легче, ибо мы связаны незримыми нитями. Я буду жить твоей и своею болью».
Я оторвал взгляд от бумаги. Поверит ли она, а может равнодушно прочитает это письмо, как хронику чувств неудачника. Ручка выводила: «Любовь проверяется временем и расстоянием. Мне всегда было хорошо рядом с тобой. Я не смогу тебя забыть и буду счастлив, если хоть эту радость ты оставишь мне». Старательно продолжал вверять бумаге свои чувства, завершив рукопись стихами:
Мне хотелось с тобой заблудиться
В белоствольном, чудесном лесу,
Где поют удивительно птицы
И березы на каждом шагу.
Монотонно стучали колеса на стыках, слегка раскачивался вагон. Дописал страницу и решил бросить письмо в почтовый ящик во время стоянки на ближайшей станции. Остановки были короткие, решил не рисковать.
Ощутив голод, зашел в вагон-ресторан. Лучи предзакатного солнца проникали в окна. Вина в бокалах искрились малиновым цветом, отсвет ложился на отполированную поверхность столиков, за которыми трапезничали мужчины и женщины.
Я заказал себе двести граммов Алиготе и бутерброды. Выпил и попросил еще, понимая, что хмель меня не берет. «А надо ли мне отправлять это письмо? Не расценить ли она его, как проявление слабости? Посмеется над наивностью деревенского хлопца и не сочтет обязательным дать ответ», – закрались в мое сознание сомнения. – Не надо торопиться. Все равно, рано или поздно я возвращусь в Подмосковье. Мне необходимо будет ее увидеть, пусть даже издалека.
Я приду в знакомый лес, к березам с изумрудными подвесками сережек, к соснам с терпким запахом хвои, которые запомнили нашу встречу. Только им поведаю о своей грусти и боли. Обниму белоствольные березки. Может, когда-нибудь Наташа пройдет мимо них и березки остановят ее шумом своей листвы. И у нее защемит сердце о дорогом и прекрасном. Она бережно прикоснется к березке и вспомнит».
Проплывали за окном в вечерних сумерках леса, а в оранжевом свете огней – поселки, станции и полустанки.
Откликались гудками встречные поезда. В моем сознании запечатлелся милый облик и затеплилась надежда. Я приоткрыл окно, ветер дохнул в лицо прохладой вечернего леса, запахами хвои и грибов.
* * *
Минуло двадцать лет. Однажды, перебирая старые, рассыпанные по блокнотам записи и письма, я нашел несколько Наташиных посланий и пожелтевшие листки с первыми отрывками незаконченной тогда лирической повести.
А вот это неотправленное письмо, на пожелтевшем от времени листке и вдохновило меня на завершение произведения, толи лирической повести, толи новеллы.
«Здравствуй, мой ангел, моя милая, солнечная Наташенька! Минуло столько лет, а я все не могу тебя позабыть. Все так свежо и ярко, словно мы расстались лишь вчера. Я отчетливо помню каждое твое слово, вижу черты твоего милого лица. Нет, я тебя не придумал. Действительно, после тебя я уже не смогу любить так искренне и сильно. Мне очень жаль, что в тот последний вечер на пустынном перроне так грустно расстались, до конца не разобравшись в своих чувствах и не объяснившись. Воспоминания о том вечере болью отзываются в моем сердце и никакое время неспособно излечить эту щемящую боль. Ибо самые первые, светлые и трепетные ощущения любви сопровождают человека всю жизнь. В радостные, да и в горькие минуты он постоянно возвращается в пору своей юности и молодости. Они очищают его душу от всего мелочного и пошлого, заставляют быть благородным и бескорыстным.
Грустно становится от осознания того, что живешь не так, как мог бы жить рядом с тобой. Первая неудача сломила, обожгла крылья, данные человеку для полета и вдохновения. Подобное происходит и со мной, когда мысли уводят в светлую очаровательную пору наших свиданий. Каждая встреча с тобой была исполнена красоты и таинства в сладком прикосновении губ, рук… Если бы ты знала, с каким нетерпением и надеждой я ждал этих встреч, окунаясь словно в золотой омут.
Все растаяло, прошло, как «с белых яблонь дым», но я верю, что будучи с другим, ты не забудешь наших прогулок на пруд и в весенний лес, где нас встречали березки с подвесками изумрудных сережек и нежным пением птиц.
В лесу царила весна, восхищая красотою зеленеющих листьев, запахами ландышей и фиалок. Все было наполнено и очаровано тобой. Ты убегала, обнимая стволы березок, и смех бубенцами катился по лесу, словно ручеек с камешка на камешек. Прости, что в тот наш последний вечер мы не смогли понять друг друга. У меня не хватило смелости остаться в твоем поселке, чтобы уже никогда не расставаться.
Искренне благодарю тебя за радость и очарование первой любви, светлой и чистой. Александр».
Из-за опасения, что это прощальное послание может случайно попасть в чужие руки и в какой-то степени скомпрометировать Наташу перед супругом, оно осталось не отправленным. Да и место проживания девушки в лилово-розовом платье могло измениться. Мысли о ней постоянно жили в моем сердце, вызывали беспокойство из-за нереализованного долга. Собственно, это ощущение не оставляет и теперь, несмотря на то, что прошли годы и все должно было раствориться в тумане времени, скрыться за наслоениями других событий. Но таково свойство памяти: до поры, до времени беречь сокровенное.
Вновь нахлынуло, обдало свежестью, ощущением омытых дождем цветущих черемуховых зарослей, тонких лесных запахов Подмосковья, трав и цветов знойной присивашской степи. Отчего? Может, запела, долгое время молчавшая, потому, что смычок был потерян, струна? Но найден ли он теперь и не Наташа ли его сберегла? Кто виноват, что мы надолго потеряли друг друга из виду и даже письма – этот мостик, соединявший сердца, разрушило весеннее половодье. Никто первым не решился его восстановить. За почти сорок лет размыло, отодвинуло бурными потоками берега. Как сложилась твоя судьба сероглазая девушка? Работаешь инженером на заводе, ушла в науку после окончания престижного вуза – МВТУ имени Н. Баумана, взлелеявшего многих конструкторов, космонавтов, имеешь заботливого мужа и милых детей?
Конечно, я мог бы получить ответы на эти вопросы, однажды приехав на станцию первой любви. Но нужна ли эта встреча ей? Не исчезнет ли после этого светлое чувство ожидания, радость и чистота прежних встреч, не потревожу ли ее привычной жизни? Я не могу принять окончательное решение и лелею надежду о том, что встреча произойдет случайно. Впрочем, не буду загадывать. Может, теперь я сумею с легким сердцем завершить повествование? Вряд ли. Оно продолжается во мне музыкой весеннего березового леса, полуденным зноем южного солнца над золотым жнивьем, шелестом листвы и хороводом полевых цветов.
Ромашку, василек синеголовый
В венок вплетает девичья рука…
Все очаровано, одухотворено ею, девушкой в лиловом платье с подмосковной станции Селятино. Мы с ней смогли, как драгоценный, хрупкий сосуд, сберечь красоту и чистоту первой любви.