Лишённые родины

Салихия была «краем земли»: отсюда до ближайшего людского жилья, находящегося уже в Сирии, — не меньше пятидесяти лье через пески, и на всем протяжении этого пути можно найти всего семь колодцев с мутной водой на самом дне. Французы повернули назад.

На полпути от Кораима до Бельбейса их отыскал курьер из Александрии с вестью о разгроме адмиралом Нельсоном французской эскадры под Абукиром. Значит, им не на чем вернуться назад, они застряли здесь навсегда? Войско погрузилось в уныние, и лишь Бонапарт не утратил присутствия духа: «Что ж, — сказал он, — теперь мы вынуждены совершать великие подвиги, и мы их совершим». Они построят в Египте новую великую империю!

В Каире их встретили с радостью; купцы благодарили за спасенный караван и выражали надежду на скорое покорение всего Верхнего Египта. Бонапарт учредил в Каире и других крупных городах Диваны из улемов и старейшин; в столице начали выходить две газеты, печатающие его распоряжения. В первом выпуске «Египетской декады» поместили заметки членов Института Египта; Сулковский описал в них путешествие в Салихию, сопроводив географические и статистические сведения своими рассуждениями.

Чем объяснить достаток жителей пустыни по сравнению с уродливой бедностью на берегах Нила, ведь люди занимаются тем же трудом? Только ли прохождением караванов и торговлей? Нет, скорее — удаленностью угнетателей. Вблизи судоходных артерий мамлюкам легче собирать дань и тотчас отправлять ее в Каир, а чтобы добраться в Кораим, нужно проделать десятки лье по пустыне, взяв с собой много лошадей и верблюдов для перевозки грузов и людей для их охраны. Можно было бы учредить дополнительный форпост и поддерживать там гарнизон, но мамлюки слишком ленивы и скупы. Выбирая между небольшим, но постоянным доходом и большей данью, но сопряженной с трудами и опасностями, беи идут по пути наименьшего сопротивления. Им нужны роскошь и увеселения, жизнь без забот. Таким образом, пороки господ становятся защитой от тирании для жителей припустынных областей. С другой стороны, местные феллахи, зная, что смогут обеспечить себе сытость и относительное процветание своим трудом, гораздо старательнее обрабатывают свои поля и ухаживают за скотом, чем равнодушные ко всему жители долины, которым при любом урожае оставляют ровно столько, чтобы они не умерли с голоду. Конечно же, преимущества из-за местоположения не могут быть длительными без вольности, необходимого начала всякого общественного прогресса. Вольность, а не цивилизация — вот истинная антитеза варварству…

В первый день вандемьера праздновали годовщину Французской Республики. По приказу Бонапарта, на главной площади Каира построили огромный цирк с обелиском в центре, окруженным ста пятью колоннами с флагами департаментов. На семи алтарях начертали имена солдат, погибших в бою. У входа поставили триумфальную арку с изображением битвы при пирамидах. Генерал обратился к солдатам с речью: «Весь мир смотрит на вас: от англичанина, прославленного искусствами и торговлей, до уродливого и хищного бедуина. Сорок миллионов граждан празднуют сегодня эру представительного правления, сорок миллионов граждан думают о вас». Но глаза тысяч египтян уже смотрели на французов со злобой…

Сулковский тщательно завернул Исиду в мягкую ткань и положил в свой походный чемодан, потом взял подсвечник, вышел из комнаты и стал спускаться по винтовой лестнице, слегка припадая на правую ногу. Кости срослись, повязки сняли, но раны еще давали о себе знать.

В большом зале на первом этаже собрались штабные офицеры; Бонапарт тоже был здесь. Полковник Жюно принес печальную весть: Дюпюи скончался. Вчера вечером, в последний день вандемьера, его принесли с улицы без сознания, смертельно раненного копьем под левую подмышку. Полковник Дюпюи, назначенный комендантом Каира, пытался усмирить беспорядки, вспыхнувшие после первого намаза: египтяне требовали отмены земельного налога, введенного Бонапартом, имамы подстрекали их к бунту. По узким улочкам Каира текли людские ручейки, сливаясь в гремящий поток; он разбился о ворота Старого города, но продолжал бурлить. Ходят слухи, что на помощь мятежникам идут арабы, но это ещё не точно, не мешало бы проверить.

— Я пойду! — вызвался Сулковский.

Бонапарт соединил большой и указательный пальцы правой руки на уровне груди и сделал быстрое движение кистью сверху вниз и вправо. Это был арабский жест, означающий удовлетворение, но офицеры недоуменно переглянулись: перекрестил он его, что ли? «Он посылает его на смерть», — подумал Вантюр. И бросился наперерез зятю:

— Куда вы? Поправьтесь сначала!

В его добрых глазах блестели слезы.

— Враг не ждет, надо идти на него.

Сулковский чувствовал, как шум в ушах стихает, а туман в голове после бессонной ночи рассеивается, уступая место ясной сосредоточенности. Его ноздри раздувались, почуяв бодрящий запах опасности; ему казалось, что он сейчас видит, как кошка, слышит, как филин, и резв, как молодой олень. Во дворе он запрыгнул в седло по-гайдамацки, не коснувшись ногой стремени. С ним поскакали пятнадцать коптов-проводников.

Четверо вернулись к вечеру, когда Бонапарт уже сел ужинать.

Вантюр сразу понял, что случилось непоправимое. Он переводил рассказ коптов, стараясь говорить твердо и внятно, но глаза ему застили слезы, и лицо внимательно слушавшего генерала расплывалось в бледное пятно.

На западе города, в Азбакии, где вдоль прудов и каналов выстроились окруженные садами дворцы эмиров, мечети, фонтаны, дома развлечений, было тихо, но вот за Булакским портом уже слышались шум и крики. Восстанием охвачена вся Аль-Кахира от мечети Аль-Азхар до крепости Саладина; люди толпами гоняются по улицам за французами, врываются в дома, где они живут, и безжалостно их убивают. Они клянутся именем Пророка истребить всех неверных. Они запирают и укрепляют ворота, готовясь дать отпор.

Юсуф-паша велел возвращаться, но за Булаком, на пути к Старому городу, на них напали со всех сторон разъяренные ремесленники. Казалось, всё население пригорода сбежалось сюда. Конь Юсуфа-паши поскользнулся и упал; седока стащили с коня и били, рубили, кололи; на его спутников тоже набросились — с топорами, молотками, всем, что под руку попадется; только четверо смогли вырваться живыми из рук озверевшей толпы…

Голос Вантюра пресекся. Бонапарт встал из-за стола — такой же бесстрастный, как всегда.

Его распоряжения были краткими, четкими, быстрыми. Он сам поведет войска; уцелевшие копты должны указать ворота, через которые можно проникнуть в Аль-Кахиру, и то место, где погиб Сулковский. Проходя мимо Вантюра, генерал коснулся рукой его плеча и негромко сказал: «Он умер. Он счастлив». Вантюр не мог ему отвечать.

Толпы с окраин разогнали быстро, вытеснив в пустыню; по всем воротам открыли огонь из пушек. Теснимые французами, каирцы отступали по узким улочкам своего города-муравейника, пока не оказались заперты в мечети Аль-Азхар.

Вихрь пронесся над городом, окутанным чернильной мглой; языки факелов пали ниц под толчками его мощной десницы; небесная твердь треснула с оглушающим грохотом, ослепив на миг всё живое страшным, потусторонним светом. Гроза!

Астагфирулла! Валляхуль мустаан![27]

В последний раз молнии терзали небо над Каиром двести лет назад, накануне пришествия «черной смерти». Дурной знак! Надо умилостивить чужеземцев!

Бонапарт отказался принять капитуляцию: «Слишком поздно. Вы начали, я закончу». Пушечные выстрелы слились с раскатами грома; ядра, подобные светящимся во тьме глазам джиннов, вынесли ворота мечети Аль-Азхар, повредив и ее стены; солдаты ворвались внутрь, выломав двери, и перебили всех…

…С небес низвергались потоки воды, смывая слезы и кровь. Вантюр бродил со слугой среди растерзанных тел, низко наклоняясь над ними и прикрывая тусклый фонарь полой плаща. Целая свора бродячих псов с окровавленными мордами устроила адский пир; их с трудом удалось отогнать выстрелами из пистолетов. «Взгляните, сударь». В руке у слуги — половина головы с длинными мягкими усами. У Вантюра подкосились ноги.

27

Я прошу прощения у Аллаха! Помощи Аллаха мне достаточно! (здесь: Помоги Аллах) (араб.).