Невинность в расплату

С замиранием сердца прислушиваюсь ко всем шагам. Жду его. Жду. Как беспокоящаяся жена о своем мужчине…

После его слов так легко забыться!

Но забываться нельзя! Ведь это меня просто убьет!

Бадрид.

Я не ожидал увидеть на границе пекло.

Только сжал челюсть, глядя на то, какую здесь развернули войну.

Не подковерную. Нет. Самую настоящую. С реальной стрельбой. И трупами, что усеяли землю.

— Ты охренел, — рывок, и меня валит на землю.

Не глядя, хватаю горло и уже почти чувствую. Как хрустят в кулаке шейные позвонки.

И только повернувшись на хрип, вижу перед собой перепачканное землей и гарью лицо Давида.

— Прости, брат, — разжимаю кулак, встряхивая руку.

Дурак. Просто молодой дурак. А если бы сжал крепче? Так, что он не успел бы ничего сказать?

— В такое время нельзя подкрадываться сзади. И уж тем более, дергать вниз. Думай, мать твою! Прибить же мог!

- В такое время нельзя, Бадрид, как ты привык, с распрямленной спиной и гордо поднятой головой стоять. Тут у нас. Знаешь ли, пули. Прошьют насквозь и не заметишь.

— Арман где? Ранение серьезно?

Отряхиваю землю с рукава. Многому еще ему учиться надо. Многому. Например, тому, что надо гордо распрямлять плечи. Чтоб все шакалы видели, что пришел хозяин.

Тогда они поджимают хвосты и разбегаются. Тогда даже пули тебя бояться начинают.

Согласен. В Давиде говорит здравомыслие и инстинкт самосохранения. Но когда-нибудь он научится, что есть нечто большее. Намного большее. Такое, что обычной логике не поддается. Стоит над ней. Но это надо дорасти. Почувствовать.

Поднимаюсь во весь рост.

Тяну за собой за руку младшего брата.

— Ты среагируешь. Не надо дергаться. На пулю среагируешь всегда. Ее чуять надо. Но твои люди видеть должны, что ты здесь. Не падаешь и не прячешься. И чужие. Чужие тоже должны видеть.

— Ага, и стать мишенью? Тогда палить еще жестче начнут.

— Нет, Давид. Не начнут. Чужие. Они обосрутся, когда увидят того, кому не страшно. А вот свои да. Свои начнут. Потому что в тебе их поддержка. Это, считай. Уже половина победы. Где Арман?

— В палатке за раздорожьем. Там лес. Только, Бадрид. Что-то твоих людей я не вижу

— Вон, — машу рукой, указывая на отряд. — И заметь, тоже не прячутся.

— Лучших нет, Бадрид. Или я слепой по-твоему? Где Стрелок? Где твои золотые люди? И Ризван? Те, которые голыми руками сотню легко положить могут?

— Не причитай, Давид. Этих людей хватит. Разберемся. Быстро упырей выбьем и свой груз отобьем. Ты про Армана лучше скажи. Серьезно там?

— Нормально. Ну как. Средне. Было бы серьезно, его бы уже вертолет увозил. Хотя я считаю, что самая пора. Но этот дьявол пока в сознании, хрен даст кому-то у себя из рук оружие вырвать. Ты же его знаешь. Хоть вырубай кирпичом по голове и отправляй бессознательного в больничку.

— К Арману еще подобраться надо для этого, — усмехаюсь. — А пока он в сознании, сильно сомневаюсь. Что у тебя получится. Да и потом. Он же тебя просто прихлопнет. Разорвет на части. Как бы ты быстро не убегал. Братишка, он в один прыжок тебя догонит. И спросит так, что имя родного отца забудешь.

— Это да. Только вот что ты мне скажи, Бадрид. Ты знал. Что у нас здесь. Знал и не взял самых лучших людей. Кого они охраняют? Что такого охуенно ценного ты им поручил? Когда здесь реальная маленькая война?

Знаю, кого.

Я что?

Мог при таком раскладе Мари одну оставить?

А теперь вижу.

Все хуже, чем даже думал. Чем представить мог.

То, что по нашему грузу открыто стреляют, это уже полная хрень. А то, что это не прекратилось даже когда Арман с Давидом приехали, говорит про очень серьезный расклад. Ладно бы еще втихаря. Как поначалу. Вроде случайные люди или несчастный случай. Неееет. Теперь никто не представляет все эти наезды случайностью.

А, значит, этот кто-то очень сильно оборзел. И очень круто уверен в собственных силах.

Еще недолго совсем, и реальный. Отрытый вызов нам бросит. Устроит полномасштабную войну. По всем направлениям.

И не то, чтобы я испугался.

Обкатку проходил не детскую. Не в кабинетах. В горячие точки отец тоже нас всех троих, не раздумывая. Швырял. Без всяких послаблений, поблажек и привилегий. Как обычных солдат. Там еще с Авдеевым и познакомились. Он тоже этого пороха хлебнул.

И другие войны мне тоже знакомы.

Финансовые. Юридические. Все их на хрен виды.

Не это страшно. Нет. Сейчас даже кураж пробирает.

Добрая стрельба это уж точно в сто раз легче. Чем просто сидеть и ждать, держа ее за руку. И просто молиться, шепча ей какие-то слова, чтоб из тьмы вырвать. Когда от тебя ни хрена не зависит. И ты чувствуешь себя пылинкой. Ничтожной пылинкой, сколько бы денег и власти у тебя не было. Перед этим бледным безжизненным лицом. Перед еле слышным ее дыханием и руками. Что повисли в твоих. Как безжизненные плети. Это херня.

Но это и сигнал.

Сигнал. Что если сейчас не сумеем остановить, не задушим, то эта войнушка нам еще оазисом покажется. Курортом расслабленным. Практически разминкой.

— Ты как, брат? — наклоняюсь, пытаясь высмотреть в темноте палатки Армана.

— Я? — слышу, как отхлебывает из фляги. И явно не воду. — Чего я? Я-то в порядке. Это на случай. Если ты восстал из мертвых. Чтобы обо мне позаботится. Ну, там, на ранку подуть, чтобы не болело. Или даже не знаю, чего. Член подержать, а то я немощный и сам штаны себе все обоссу! Ты бы сразу сказал, Бадрид, что сдох и гниешь там. Воняешь себе в склепе, который мы домом твоим считать привыкли. Мы б тебя не ждали. Раньше бы разруливать начали. Или что на пенсию вышел и к делам больше отношения н имеешь. Или, блядь. Правду. Что сперма у тебя в голове вместо мозгов кипит. Так и плещется там, в голове. И ни хера ни о чем, кроме своей спермы, ты думать не способен. Инвалид, блядь. С членом вместо головы и всего остального. Вот так было бы честно. Да, брат? Ты же у нас всегда за нее. За честность. Так какого хрена?

— Заткнись.

Еле сдерживаюсь. Чтоб рука не взметнулась. Чтоб не захерачить.

Брат. И все-таки ранен. Я же не последнее чмо. Чтоб на раненого руку поднимать.

Только сжимаю челюсти сильнее. Выхватываю из его рук флягу, глотая обжигающий виски.

— А с чего вдруг? Я сказал слово неправды?

— Иногда такие правдорубы, Арман. Остаются без языка. И без ног. И без всего остального, что тебе больше не понадобится для того, чтобы наплодить потомство. Потому что на хрен кому-то нужен инвалид?

— Знаешь, Бадрид. Если бы ты не был моим братом, я бы тебе яйца бы оторвал. А то тебе, я смотрю, через член все мозги высосали. И главное, — кто? Что?

— Заткнись. Арман.

Вот правда. Теперь не посмотрю, что брат. Заткну кулаком челюсть. В крошево. Если он таки сейчас словами перейдет ту самую черту…

— Эй. Нам не между собой воевать надо, — Давид вклинивается между нами. Вырывает флягу из моей сжатой руки. Делает огромный глоток.

— Разрулим вначале. А после деритесь хоть поубивайтесь. Мне вся империя достанется. А вас, калек несчастных. Я так и быть. Потом сторожами у себя где-то на конюшнях пристрою. Если потянете, конечно. Но сейчас не до того.

— А малец вырос, — хмыкает Арман, отбирая у него флягу. — Это мое. Между прочим. Мне, как раненому положено. Вырос. И вот запомни, Давид. Не членом надо в этой жизни думать. А головой. Ясной и холодной головой. О члене твои шлюхи думать должны. Обрабатывать. Чтобы голова ясная оставалась. А не наоборот.

Скриплю зубами. Но разворачиваюсь и выхожу из палатки.

Давид прав.

Потом. Все потом. Другие сейчас задачи. Посрочнее.

51 Глава 51

* * *

Я не должен был возвращаться. Но мы почти справились. Почти закончили.

Арман, даже раненый. Никого не стал слушать. Остался.

А я, как дурак самый больной, вскочил в вертолет.