Рваные судьбы

– Да не выдумывай, – возразила мать. – Это грех большой. Да и вообще, ну не могла же Дуня таким заниматься.

– Почему не могла? Да запросто.

– Не придумывай, – повторила мать. – И не сваливай свою вину на других. Выбрала себе мужа, вот и живи теперь, как все живут. Стерпится-слюбится.

– Да не слюбится, – вздохнула Лиза.

3.

Прошло еще полгода, Лиза пообвыклась в новом доме, смирилась. Муж любил её, не обижал, старался быть нежным. Не загружал работой. Лиза сама загружалась по самую макушку – с самого утра и до поздней ночи – то по дому, то по хозяйству, то прибраться, то обед приготовить, а всю весну да всё лето в огороде спину не разгибала. Ей свекровь, бывало, кричит с порога:

– Лизавета, брось, отдохни маленько. А то устанешь, ослабнешь. Вечером на мужа-то сил не останется.

– А ничего, – отвечала ей Лиза, – вечером зато к ужину будет стол накрыт, как положено, и муж будет сыт и доволен – это главное. А то ведь некормленого мужика и ублажить-то не получится.

– Ох, и остра же ты на язык, Лизавета. Всё такая же, как и прежде, своенравная и непокорная.

Поохает, повздыхает и обратно в дом зайдет. А Лиза махнёт только рукой, и обратно к грядкам, спину гнёт до заката – ей отдыхать некогда.

Вечером после работы, бывало, то к матери с отцом забежит проведать, то к подруге Нюрочке. Нюра с Матвеем жили на соседней улице, так что виделись подруги часто: новостями поделиться да на жизнь семейную нелёгкую поплакаться.

– Матвей изменился, – вздыхала Нюра. – Поначалу был такой ласковый, говорил, что любит, замуж настойчиво звал, уговаривал, цветы полевые охапками приносил. А как поженились – так куда всё и подевалось? Второй год всего живём – а ни любви, ни счастья. Только ревнует, как чёрт. Проходу не даёт со своей ревностью. А как напьётся, так вообще дурак дураком, звереет, хоть прячься. Я даже его побаиваюсь пьяного. Ну а вы как? Всё у вас там ладится?

– Да ничего, – отвечала Лиза, – живём помаленьку.

Осенью Лиза поняла, что беременна. Так что к следующему лету в семье Григория и Лизы Суботиных ожидалось пополнение. Тогда Павел Пахоменко окончательно смирился, собрал всё причитающееся Лизе приданое, погрузил на телегу и отвёз дочери. Больше двух лет он держал обиду на дочь, и почти с ней не общался. Для него была мучительна эта вынужденная глупая разлука, он очень скучал и тосковал по своей любимице, но не мог простить того, что Лиза ослушалась его и пошла наперекор слову отца – он желал другой судьбы для своей дочери.

Но когда узнал, что скоро Лиза подарит ему внука, смягчился и простил её, тем более что сам собирался вскоре снова стать отцом – уже в пятнадцатый раз за тридцать лет.

Так что мать и дочь – Поля и Лиза – носили своих детей в одно время. Гриша, довольный и гордый будущим отцовством, затеял строительство своего собственного дома, но вместо того, чтобы строить дом, все дни напролёт гулял и веселился, как и прежде.

Прошла зима, потом и весна, наступало лето 1919 года, а дом и наполовину ещё не был построен.

Однажды терпение Лизы кончилось. Она отыскала мужа на реке, где он с Матвеем в шумной компании пил сивуху за здоровье своего будущего ребёнка. Лиза сдвинула брови и упёрлась руками в бока.

– И долго ещё это будет продолжаться, Гриша? – обратилась она к мужу. – Может, ты прекратишь попойку и достроишь наш дом? Или мне придётся родить посреди огорода в недостроенном доме, или, ещё хуже, в сарае?

Все обернулись в сторону Лизы. Она стояла с воинствующим видом среди изрядно подвыпивших мужиков – такая хрупкая и решительная одновременно. Длинный летний сарафан обтягивал её большой круглый живот, платок сбился с плеч; пышная, налитая уже будущим молоком грудь высоко вздымалась от тяжёлого дыхания и от волнения; прядь чёрных волос выбилась из причёски и струилась по щеке вдоль виска. Все на мгновение умолкли, зачарованные видом взволнованной Лизы. Первым очнулся Матвей. Он, шатаясь, подошёл к Лизе вплотную и сказал, похабно улыбаясь:

– А ты, как видно, смелая, не побоялась прийти одна в компанию нетрезвых мужчин.

При этом он громко икнул и пошатнулся в сторону Лизы, обдав её крепким перегаром. Лиза едва сдержала приступ тошноты.

– Я не боюсь ни твоих друзей, ни тем более тебя, – холодно произнесла Лиза, брезгливо скривив губы.

– Конечно, не боишься, – передразнил её Матвей. – Не боишься, потому что Гришка рядом.

Потом наклонился к самому её лицу и добавил:

– Но ведь его могло здесь и не быть. И кто бы тебя тогда защитил?

Лиза отшатнулась от Матвея и увидела в его глазах похотливый блеск, от которого у неё мороз по коже пробежал. Она отвернулась от пьяного развратника и снова позвала мужа:

– Гриша, ты меня слышишь? Идём домой. Пора уже прекратить гулянье и начать вести себя по-мужски, и как будущий отец, а не как мальчишка! А, что с тобой говорить?! – махнула Лиза на пьяного в стельку мужа и ушла прочь.

4.

Дом Григорий так и не достроил. Остался посреди пустого участка недострой – стены до половины, без окон, без крыши, – так всё и бросил. Выделили им Гришины родители в своём доме отдельную маленькую комнатку, Гриша на скорую руку пристроил к ней ещё одну. Вот и получилась у них своя добрая половина.

В начале лета Лиза родила своего первенца, Павла – назвала в честь отца. А через месяц её мать родила дочь Дуняшу. Лиза вместе с Павликом была возле матери. Малыша своего отдала на руки старшим сёстрам, а сама помогала тётке Бышихе, которая месяц назад приняла у Лизы Пашеньку, и сейчас хлопотала возле Поли. Роды были нелёгкие, но всё прошло благополучно, и кричащую малышку уже полоскали в тазу с тёплой водой. Потом туго запеленали и положили рядом с Полей, которая, наконец, почувствовала облегчение и отдыхала.

Лиза вышла из спальни в общую комнату, чтобы взять воды для матери, и случайно услышала, как в сенях тётка Бышиха говорила её отцу:

– У Пелагеи были тяжёлые родины, ребёночек крупный, да обвит был за шею, никак выходить не хотел. Точно, как у Лизаветы. Но та девка молодая, крепкая, быстро отошла. А вот жену твою придётся поберечь неделю, а то и две – будет видно. Так что не поднимай её пока, пусть полежит, а через два-три денька уж и вставать понемногу можно. Да вот ещё что: за ребёночком присматривай – как вести себя будет. Если плакать много будет или дёргаться начнет, зови тогда меня.

– Понимаешь, – продолжала повитуха, – ребёночек долго в промежности головкой пробыл – застрял, чуть не задушился. Так что, как бы водянок в головке-то не было.

Лиза бросилась в детскую комнату, где детвора по очереди нянчилась с племяшом, схватила сыночка на руки, прижала к груди крепко, потом отстранила и оглядела его – маленький Павлик спал, мирно посапывая, не дёргался и не кричал. Лиза поцеловала его нежную щёчку, и опять прижала к себе своё дорогое сокровище. А парень, видать, почувствовал тепло и запах маминой груди, открыл глаза, поводил ими, потом заворочался, скривился и захныкал, да так жалобно, что у Лизы сердце сжалось. Она расстегнула до половины рубаху, освободила грудь, полную молока, и приложила к ней сына. Тот пару раз потыкался носиком, как котёнок, затем нащупал ртом сосок, ухватился за него и стал жадно тянуть молоко, как будто боялся, что у него сейчас это отнимут.

И ничего другого не существовало в этот момент для Лизы – были только она и её маленький сыночек, и ничего важнее и быть не могло. Все проблемы уплыли куда-то очень далеко – её сейчас не беспокоила совместная жизнь с нелюбимым мужем, её не волновали трудности и заботы – сейчас она была просто счастлива.

Маленький Павлик утолил первый голод и жажду, и теперь тянул молоко немного спокойнее. А когда насытился и стал засыпать, то лишь изредка потягивал молоко, но грудь не выпускал, не желая полностью расстаться с удовольствием. Тогда Лиза сама осторожно высвободила свою грудь, положила спящего Павлушу на кровать, застегнулась, оправилась, и пошла проведать маму и младшую сестрёнку, которая только час назад увидела свет.