Письма шестидесятилетнего жизнелюбца

Удивляет тон твоего письма, равнодушный, совсем не радостный. Ты пишешь о своем выздоровлении, словно о ничтожном будничном происшествии, Вероятно, гепатит отнял у тебя силы. В таких случаях обычно мышцы нижних конечностей оказываются расслабленными, дряблыми, но их восстановление протекает быстро, в считанные дни. Тем не менее твое решение встретиться в Мадриде 15 числа представляется мне несколько поспешным. Будешь ли ты в состоянии выдержать дорогу? Я горю желанием узнать тебя, беседовать с тобой, но не разумнее ли подождать пару недель? Ты прекрасно знаешь, что мной руководит отнюдь не желание отсрочить встречу, а только забота о твоем здоровье. Ты пишешь, что хочешь поговорить со мной. Но ведь этого же жажду я на протяжении нескольких месяцев. После полугода переписки личная встреча, на мой взгляд, необходима, становится с каждым днем все нужнее. Но давай не будем спешить. Зачем после стольких ограничений и предосторожностей торопить ход событий, если это может привести к рецидиву? Верно, при гепатите обычно не бывает обострений, ну а вдруг? Будем осмотрительны, жизнь моя, взвесим все еще раз. Если же, вопреки всему, ты будешь настаивать на своем предложении (кто может лучше тебя знать твои силы?), давай придерживаться нашего старого плана: 15 числа в два часа дня в ресторане «Милано». Но пожалуйста, подумай перед тем, как решить. Как раз 15 числа я собирался убирать ренет, но яблоки могут подождать. Знаешь, сколько принесли в этом году кальвили? Шестьсот пятьдесят кило. Это меньше среднего урожая, и если они пойдут по десять песет, как предлагают перекупщики, то проще было оставить их на деревьях, как сделали Анхель Дамиан и другие друзья.

Но вернемся к нашим делам. Искренне сожалею, что Федерико, твой сын, не сможет тебя сопровождать. Он на последнем курсе? И вот еще что: после испытания, ожидающего нас в Мадриде, если все пройдет хорошо и ты не будешь против, я был бы рад навестить тебя в привычной тебе обстановке – в Севилье! – и провести с тобой там несколько недель. Этот красивый город, который всегда таил для меня особую привлекательность, неожиданно, из-за того только, что в нем проживаешь ты, стал для меня центром вселенной. Так или иначе, дорогая, сдержи нетерпение, обдумай все хорошенько, благо у нас еще есть время, и не поддавайся слепо велениям своего сердца.

У меня ужасный приступ кислотности. Мой желудок кипит, как вулкан.

Твой душой и телом

Э. С.

Любовь моя!

Согласен, Мне не хватает решимости и воли, чтобы навязывать тебе еще одну отсрочку. Значит, пусть будет 15 число.

Кажется, я уже говорил тебе, что остановлюсь в отеле «Империо». Ничего особенного в нем нет, но там чисто, температура всегда ровная и швейцар Марсело зовет меня по имени, а это приятная мелочь в огромном городе, где безличие стало нормой. Вдобавок цены у них умеренные. До условленного часа я пробуду в номере, спрошу себе утренние газеты и таким образом займу ожидание. Если тебе что-нибудь понадобится, звони мне по телефону.

Я стараюсь держать себя в руках, любовь моя, но как бы ни изображал спокойствие, на самом деле далек от него. Эта встреча так важна для меня, что при мысли о ней я ощущаю спазмы в области солнечного сплетения и почти не могу дышать. Ах, как томительно ожидание! Надеюсь, ты не обидишься на то, что я скажу дальше. С детства я всегда спал в несоразмерно большой железной кровати – старой кровати моих родителей, которую мы привезли из села. Так я привык к простору, раздолью, свободе. Но эта свобода обернулась теперь моим рабством: постель велика, но холодна и чрезмерна, и самое страстное мое желание – делить ее с тобой.

Что произойдет через три дня? Какая ужасная неуверенность! Итак, 15 числа, дорогая, в два часа в ресторане «Милано», что в самом начале улицы Феррас со стороны площади Испании.

Обожающий тебя

Э.С.

Уважаемая сеньора!

Ваше письмо, пришедшее сегодняшним утром, не удивило меня; скорее, я даже ожидал его после нашей неудачной встречи 15 числа. Не удивил меня и Ваш тон, церемонный и официальный, но, признаюсь, поразили незаслуженные упреки, содержащиеся во второй части письма. Наша встреча в Мадриде не пошла по намеченному пути, сбилась с него. Как могло все рухнуть подобным образом? Не знаю, но, когда мы прощались, мы были дальше друг от друга, чем в первую минуту свидания. Ваша уклончивость, холодность только возрастали по мере того, как продолжался обед. Вопреки всем предпринимаемым мной усилиям, Вы раз и другой увернулись от моего взгляда, а в самый критический момент, когда я, решив поставить все на карту, протянул незаметно руку над скатертью и попытался коснуться Вашей, выдернули свою с таким видом, словно к ней подбиралась змея.

Но все было бы еще ничего, сеньора, если бы между нами завязалась беседа. К сожалению, не случилось и этого. Каждый раз, как я пытался ее начать, Вы в ответ сердито раздували ноздри и продолжали сидеть с замкнутым, отсутствующим видом. Пользуясь не совсем подходящим сравнением, мне за все время так и не удалось Вас пришпорить. Ваши глаза беспокойно блуждали по залу, перебегая с карикатур на стенах на входивших и выходивших, а Вы делали вид, что чем-то отвлечены. И в тех единственных двух случаях, когда атмосфера смягчилась, располагая к доверительности, Вы обратились к официанту за каким-то пустяком, не пожелав воспользоваться удобным случаем.

В своем письме Вы объясняете неудачу нашей встречи разочарованием моей внешностью. Это возможно. Я никогда не был Аполлоном, но не скрывал этого на протяжении нашей переписки и даже, как теперь припоминаю, касаясь данной темы, бывал достаточно строг к себе и не чужд юмора. Если не ошибаюсь, я описывал себя приземистым мужчиной с некоторым излишком веса, от которого еще возможно избавиться. Но одно дело представлять себе, и совсем другое – убедиться, скажете Вы. Согласен. Однако сдается мне, сеньора, что Вы пришли в ресторан уже разочарованной. Свидетельством тому презрительное равнодушие, с каким Вы произнесли мое имя, подойдя к столику, за которым я сидел. Другим доказательством было Ваше рукопожатие, такое неприветливое, отчужденное и безучастное. Нужно ли было большее? Откровенно говоря, имей мы немного решимости, уже тогда нам следовало поставить точку на нашей встрече. Однако нам не хватило мужества, что, впрочем, в известной степени объяснимо. Человеку свойственно цепляться за надежду, думать, что кажущееся охлаждение вполне может быть лишь минутным разочарованием и что, если иметь немного терпения, в конце концов все еще может наладиться. Тщетные иллюзии! Наша встреча была обречена на неудачу; Ваш отказ, очевидно, решен заранее. А затем расстояние, на которое Вы намеренно отодвинулись от меня в такси, отказ погулять в Ретиро под предлогом головной боли, желание вернуться в Севилью первым же ночным поездом… К чему перечислять далее?

Я не имею права жаловаться, сеньора. Подобное происходит в жизни на каждом шагу. Сердечная связь, исправно поддерживаемая в письмах в течение полугода, неожиданно рвется при первой же личной встрече. И это в порядке вещей. Но есть нечто, не укладывающееся в этот порядок, гложущее меня изнутри: убеждение, что Вы повели бы себя точно так же, поджидай Вас на моем месте самый распрекрасный мужчина на Земле. Одним словом, сеньора, по непостижимым для меня причинам наше будущее было мертво еще до рождения. Как же так? С каких пор?

Почему? Вот вопросы, которые я себе задаю и которые терзают меня. А, кроме того – ежели все обстояло именно так, ежели, к несчастью, все обстоит именно так, – зачем, скажите на милость, отыгрываться теперь столь неблаговидным образом за наш разрыв? К чему теперь Ваш сарказм, Ваша утонченная язвительность? Не стоит ли за всем этим сознание вины, желание оправдаться в собственных глазах? Я не блещу достоинствами, говорите Вы, но какими – физическими или моральными? Я претенциозный толстячок, – но каковы были мои претензии? На что, кроме как сделать Вас своей женой, притязал я, уважаемая сеньора, на протяжении нашей переписки? Я лицемерен и лжив, – но можно ли судить меня так строго за то, что рост мой – метр пятьдесят восемь, а не метр шестьдесят, или за невинную хитрость, на которую я пошел, когда, фотографируясь, встал на кирпич, чтобы прибавить себе несколько сантиметров? Оставим же, сеньора, всяческое притворство; забудем оба свои юношеские мечты и будем, наконец, вполне откровенны. Не следует ли нам для начала открыть друг другу наши зрелые сердца и оставить неподобающие уловки? Ибо – откровенность за откровенность – Ваш рост, сеньора, тоже не метр шестьдесят, да и с виду Вы, при всем уважении, не так моложавы, как утверждали в «Знакомстве по объявлению». Более того: Ваша внешность не имеет ничего общего с той спортивной девушкой со снимка. Еще точнее: Вы не девушка со снимка. Неизвестно, с какой целью Вы прислали мне первую попавшуюся фотографию привлекательной девушки в купальнике, Однако, положа руку на сердце, разве похоже ладное, упругое, живое тело сеньориты со снимка на зрелую женщину с дряблыми руками, подведенными глазами и без намека на талию, что присела за мой стол в «Милано»? Поймите, сеньора, я отмечаю это без обиды и не в осуждение Вам, ведь ежели Вы открыто, в печатном издании, признаете свои пятьдесят шесть лет, почему Вам на них и не выглядеть? На протяжении нескольких месяцев, обманутый Вашей фотографией, я жил одними мечтами, вообразив себе чудо, но лишь в тот день в Мадриде, присмотревшись к Вашему лицу и заметив легкие, скрытые косметикой морщины, темные мешки под голубыми глазами и предательский второй подбородок, одним словом, явные следы возраста, – лишь тогда я понял, что чуда не существует и Вы – именно такая, какой и должны быть, каким являюсь и я, какими становимся мы все (за исключением того неподвластного времени феномена, имя которому Рафаэла), как только начинаем клониться к закату, к старости. Но назову ли я Вас обманщицей за это? Упрекну ли, что подменили свой настоящий портрет снимком зажигательной молодой девушки в купальнике? Напротив, доказательство Вашей невинной хитрости растрогало меня, разбудило в душе огромную нежность. В Вашей игре я увидел не обман, но, напротив, желание быть лучше, чтобы подарить мне лучшее, стремление стать совершенной, чтобы предложить мне совершенство. И это, хотите верьте, хотите нет, вернуло мне ощущение любви, зародило чувство пусть более сдержанное, чем разбуженное в моей груди девушкой в бикини, но и более чистое, уважительное, глубокое.