Отражение

— Посторонись! — раздаётся сверху молодецкий вопль. — Полиция!

Работница метрополитена в будке у подножия эскалатора даже не шевелится; она смотрит на подбегающего Алексея, широко раскрыв глаза и вцепившись руками в подлокотник кресла. Поезда нет, но даже если он успел бы в него запрыгнуть, скорее всего, на следующей станции его встретит наряд.

И тут Толмачёв видит что-то, что может его спасти. Он рывком открывает дверь в будку работницы (она, взвизгнув, ложится на пульт, волшебная лестница останавливается и люди валятся друг на друга, как кегли, создавая дополнительное препятствие полицейским), хватает со столика молоденький каланхоэ в непомерно большом горшке. Обрывает несколько нижних листьев, чтобы добраться до почвы. Руки не нужно упрашивать, они делают всю работу сами. Пальцы стали настолько чуткими, что, думает Алексей, он мог бы вдевать нитку в иголку с закрытыми глазами.

Когда маска готова, мужчина наклоняется и дует ей в рот. В волосах остаются красные с белой каёмкой лепестки. Сначала он думает, что ничего не произошло, но потом понимает, что подземка вновь живёт своей жизнью. Добрый динозавр катает на своём гребне молодёжь и стариков, прибывающий поезд вызывает на платформе небывалый ажиотаж. Полицейских как не бывало. Минутная стрелка на больших часах, вмонтированных в арку по центру станции, скакнула на пятнадцать минут назад.

Сидя к нему спиной, тётка не видит, что в будке она уже не одна. Она покачивается в кресле, сложив руки на животе, фальшивые кудри пахнут какой-то химией.

Прижимая к груди горшок с цветком, Алексей выходит. Когда открывается и закрывается дверь, служащая оборачивается, но он успевает смешаться с толпой, в которой совершенно точно нет того, кого он ищет.

«Чистые пруды» находятся на той же ветке. В вагоне становится свободнее: никто не хочет связываться с грязным лохматым страшилищем, глаза которого так и шарят вокруг. В последний момент в голову Алексею приходит мысль, которая сразу загоняет его в депрессию: он едет в другом поезде. То мог быть следующий состав, или предыдущий. Даже если поезд верный — Толмачов ни разу не удосужился запомнить вагон, в котором ехал.

На каждой из четырёх станций, отделяющих его от нужной, Алексей переходит из вагона в вагон. Он думает: всё бесполезно. Он думает, что всегда можно вернуться ещё на несколько шагов и попробовать сначала. Но эти мысли не радуют. Ничего больше не радует.

— Красивый цветок, — говорит маленькая девочка, когда он готовится сойти. Состав ревёт, замедляя ход. Мама шлёпает девочку по губам и говорит, чтобы она не приставала к дяде («не буди лихо», — читается в её глазах), но малышка не отрывает глаз от кудрявой цветочной головы. Будто хочет сказать: «Будь моим другом».

— Спасибо, — отвечает Алексей. — Я бы его вам подарил, но мне он нужен, чтобы найти человека, из-за которого я не могу ни спать, ни есть.

Глаза девочки широко раскрылись.

— Это волшебный цветок?

— Почти.

— А этот человек? Что вы с ним потом сделаете? Убьёте?

— Лиза! — срывающимся голосом говорит мать. Она хотела поднять глаза и строгим взглядом смерить грязного незнакомца, но не смогла.

Алексей задумался. Он никогда ещё не заходил в своих мыслях так далеко.

— Он перевернул всю мою жизнь с ног на голову, но нет, убивать я его не собираюсь. Если уж дойдёт до убийства, то дам убить ему себя, потому что дальше жить так не смогу…

Замолчал. Девочка тоже молчала, выжидательно разглядывая сквозь лепестки цветов ровные зубы Толмачёва — над ними в своё время хорошо потрудился стоматолог. Мать молчала, потому, что просто потеряла голос. Пассажиры молчали, ожидая, как будут развиваться события.

— Перво-наперво я с ним познакомлюсь, а потом решу, — сказал Алексей и выскочил из вагона, как только открылись двери.

Мозаичная плитка принимает его вес, слышна музыка (не фанфары, простенький гитарный перебор), и Алексей, широко раскрыв глаза, идёт вперёд. Наконец видит того, кого искал.

6.

Играли старинную английскую мелодию, «Зелёные рукава», мелкие монеты в чехле тихонько позвякивали, не то в такт движению пальцев музыканта, не то от шагов пассажиров. Толстый мужчина в не по размеру тесной рубашке вперился взглядом в музыканта, будто думал, как бы выразить своё возмущение. Но никто не дал повода. Он замедлил шаг, и вдруг, увидев Алексея, захохотал:

— Глянь-ка! Два братца, один другого лучше!

Толмачёв его не слышал. Он не отрывал взгляда от парня, перебирающего струны. Преждевременно постаревшее лицо, лысина, на которой, точно водоросли, вмёрзшие в едва схватившийся на реке лёд, проступают зеленоватые вены, неопрятная бородка. Бородавка на носу. Он то и дело открывал рот, будто собрался петь, но оттуда не вылетало ни звука. Глаза шарили по потолку поверх голов, белки болезненно-белые, а зрачков Алексей не видел.

Он приблизился, осторожно взял музыканта за локоть, обрывая мелодию. От старого коричневого свитера пахло чердаками, джинсы продраны на коленях. На ногах берцы, похожие на два пыльных кирпича, самовольно сбежавших из кладки.

— Простите, — едва выдохнул он. — Я вас искал.

Музыкант непонимающе смотрит на Алексея. Нижняя челюсть его безвольно болтается, изо рта несёт плесенью. Глаза, показавшиеся Толмачову сначала какими-то чуждыми, не то змеиными, не то ещё какого-то пресмыкающегося, стали самыми обычными. Разве что очень грустными.

— Время сместилось, но никто не замечает, — сказал он, тронув басовые струны.

— Я заметил, — сказал Алексей. — Наверное, это из-за меня. Видите… видишь ли, я приобрёл странную привычку.

Гитара выскользнула из рук, будто большая рыбина, и повисла на ремне. Алексей вложил в освободившиеся руки музыканта горшок с каланхоэ — сам не зная для чего, наверное, просто захотелось высвободить руки. Землистое лицо с удивлением смотрело на свой прообраз.

— Почему тот мужчина назвал нас братьями? — спросил незнакомец, глядя прямо на Толмачова. — Время сместилось. Почему он назвал нас братьями?

— Потому что мы похожи? — Алексей сквозь прищур рассматривал странного человека. Да, есть небольшое сходство. Не отражение в зеркале, а как если бы один и тот же художник рисовал портрет сначала с натурщика, а потом по памяти.

Музыкант ничего не ответил. Просто стоял и таращился, качая на руках цветок, как ребёнка.

— Расскажи мне свою историю, — просит Алексей, чувствуя как в груди пышет жаром злой уголёк. Все лица, которые он вылепил, теперь взывают из невообразимого далека. Их голоса неразборчивы, и это буквально сводит судорогой зубы. — А иначе я ударю тебя твоей же гитарой. Клянусь, я проделал такой путь, чтобы найти тебя. Я потерял всё. Кто теперь признает в оборванце успешного человека? А я по-настоящему добился успеха. Я теперь курирую «Брэйнсторм», если тебе это о чём-то говорит.

Две девушки, проходящие мимо, засмеялись. Толмачов не обратил на них внимания.

— Моя история, — говорит музыкант, — проста как бычок. Я покинул отчий дом, потому что никому не был там нужен. Отец и мать даже не смотрели на меня, занимаясь каждый своими делами. Так я стал беспризорником, скитаясь, пока время не сдвинулось. А теперь, кажется, свилось в кольцо, как собака, что укусила себя за хвост. И вот теперь я брожу по нему, зарабатывая на жизнь тем, чем умею. И ты, я вижу, тоже из таких.

— Я не из таких, — кулаки Алексея сжимаются, ногти впиваются в плоть и посылают импульсы боли. — У меня семья! Мне нужно о них заботиться.

Из-под неопрятных бровей блеснули глаза:

— И ты заботишься о них, будучи грязным с головы до ног и болтая с бродягой?

Нет, не умственно отсталый, как думал сначала Алексей. Он…

— Вовсе нет! Мой сын…

— Твоей семьи уже не существует. Как и моей. Жена подаст на развод, да и не любит она тебя. Давно уже не любит. Мальчишка ушёл и больше не вернётся. Разве ты не разглядел этого желания на лице, когда последний раз его видел?