Страница 39 из 53
Вот и в «Дружбе», то есть в «Чедоке» меня узнали и приняли радушно. Поселили рядышком, меня и девочек. В смежных номерах. С дверью в стене, да. На двенадцатом этаже. С роскошным видом из окна. Лиса позвонила насчет гида, пусть-де подъезжает завтра в восемь тридцать.
И мы стали прихорашиваться.
Гость подошел к девяти, как и договаривались.
Спустились в ресторан. Заказанный столик нас уже ждал: в Праге лучше позаботиться об этом заранее. Социализм, плановое хозяйство.
Пан Вацлав, так звали нашего гостя, прекрасно говорил по-русски. Еще бы не говорить, если родился и вырос в Советском Союзе. В Сибири. И, как водится среди русской провинциальной интеллигенции, стеснялся перейти к главному, к денежной части.
На помощь пришла Лиса, и финансовую часть уладили быстро. Пан Вацлав сегодня один из самых популярных писателей Советского Союза. Большая Литература предпочитает его не замечать, но у него миллионы читателей — без преувеличения. Скорее, десятки миллионов. Потому что «Пионерку», в которой он публикуется, читают не только пионеры. Во всяком случае, я читаю. Начиная с «Ночного орла». И, как Первый Читатель, очень хочу, чтобы пан Вацлав отдал свою новую повесть нам, в «Поиск».
И пан Вацлав хочет. Как всякий беллетрист, он любит писать, зная, что его книгу ждут настолько, что готовы заплатить аванс, и хороший аванс. Условия у «Поиска» для всех авторов простые: книга должна быть интересной и завлекательной, в книге не должно быть антикоммунистических идей в целом и антисоветских в частности, и книга должна подходить для читателей от двенадцати лет. Такова редакционная политика. И пан Вацлав идеально в неё вписывается. И потому Ольга предложила пану Вацлаву перевести для «Поиска» лучших и наиболее подходящих нашему журналу писателей Чехословакии. На его, пана Вацлава, выбор. И пан Вацлав согласился, и согласился охотно.
Подписав бумаги — тут же, между бокалами «Мельника», пан Вацлав повеселел, и стал рассказывать разные забавные истории из своей жизни в Сибири, в Праге, в Москве и опять в Праге. А потом, как всякий русский провинциальный интеллигент, перешел на политику. Он, конечно, любит Прагу, и чехов любит, а вот они его, похоже, не очень. Нет пророка в своем отечестве: в Чехословакии пана Вацлава ценят куда меньше, чем у нас. И для многих чехов он русский. Нет, до шестьдесят восьмого года это не мешало, даже напротив, но потом всё изменилось, его стали третировать, демонстративно не замечать, и он вернулся в Советский Союз. Сейчас подуспокоилось, да. И он снова в Праге. Чехи вообще спокойный народ. Словаки побоевитее, а у чехов вся боевитость израсходовалась в гуситских войнах. Теперь чехов запросто не раскачаешь: пока у чеха есть пиво и кнедлики, до остального ему дела нет. Вторая мировая? Он, Вацлав, тогда был мальчишкой, но помнит: всё прошло обыденно. Гитлер вызвал президента Чехословакии и предложил передать страну под протекторат Рейха, тот согласился. И все согласились. Один только капитан Павлик поднял свою роту на защиту Отечества. Один капитан, одна рота — на всю Чехословакию. Но, получив приказ старшего офицера, сдался. Кстати, немцы оставили и капитана Павлика, и его солдат на свободе, и только через три года Павлика отправили в концлагерь уже по совсем другому делу. Так что в войну чехи жили и с пивом, и с кнедликами. Но цены выросли, да. И рабочий день в промышленности продлили до десяти часов. И крестьянам ввели обязательные поставки сельхозпродукции. Ему, Вацлаву, такие лишения казались смешными. Он-то рос в Советском Союзе…
Сейчас же всё спокойно. Чехи узнали цену западным подстрекателям. И в Чехии отличное пиво, кнедлики, сосиски…
Я слушал, но пил минералку. Девушки — по бокалу местного красного вина, «Мельника». Вижу — нравится, но меру знают. А пан Вацлав, с нашего позволения, заказал «Столичную». С нашего — потому что платили, понятное дело, мы. «Поиск». Когда платишь, появляется множество друзей. А нам друзья нужны. А расходы, что расходы… Копейки.
Потом веселились, даже танцевали и немножко пели. Русские гуляют, да. Пусть видят.
Впрочем, всё было вполне пристойно.
Глава 19
16 мая 1975 года, пятница
КРОВЬ, ПОТ И ЧИЖИК
— Странная история приключилась здесь. Странная и непонятная, — капитан милиции Лисицин смотрел на меня внимательно и пытливо.
— История? Здесь? — я осмотрелся.
Мы сидели в гостиной. Капитан — за столом, заполняя протокол, а я на диване.
Из уважения капитан пришёл ко мне домой, а мог бы вызвать повесткой. Или не мог?
— Не совсем здесь, но близко. В ночь с первого на второе мая сержант Лутикиов во время обхода обнаружил у вас во дворе неустановленное лицо, впоследствии оказавшееся гражданином Никторкиным Иваном Сергеевичем, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения, жителя Черноземска, — и он опять посмотрел на меня.
А я ничего не ответил. Что здесь можно ответить?
— Гражданин Никторкин ползал по земле и тихонько подвывал — это так в рапорте сержанта Лутикова написано. «Тихонько подвывал». На вопросы сержанта не отвечал. Вызванный наряд доставил Никторкина в учреждение четыре, где дежурный фельдшер определил у Никторкина потерю зрения и заподозрил отравление метиловым спиртом, после чего Никторкина перевели в отделение токсикологии областной клинической больницы. Там же Никторкин на следующие сутки назвал себя, отказавшись, однако, объяснить причину нахождения в поселке Сосновка. Прием метилового спирта и иных суррогатов алкоголя отвергал категорически. Был консультирован врачами областной офтальмологической больницы, куда переведен с диагнозом «токсическое поражение зрительного нерва», и где находится по настоящее время на лечении. Такие вот дела, Михаил Владиленович.
Я продолжал молчать, всем видом, однако, показывая полное внимание к собеседнику. Он ведь собеседник, не так ли?
— Поскольку гражданин Никторкин задержан на охраняемой территории, проводится расследование. И к вам есть вопросы.
— Ко мне? Впрочем, есть, так есть. Спрашивайте.
— Вам знаком гражданин Никторкин Иван Сергеевич, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения?
— Нет.
— Вы можете назвать причину, по которой гражданин Никторкин Иван Сергеевич, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения, в ночь с первого на второе мая находился на территории, прилегающей к вашему дому?
— Нет.
— Так и запишем. Нет, не беспокойтесь, к вам это не имеет никакого отношения. Просто положено. Этот Никторкин — вор-рецидивист, и мы считаем, что он хотел обокрасть ваш дом. Вас ведь не было в Черноземске?
— Не было. С двадцать восьмого апреля по пятнадцатое мая я находился в отъезде. В Чехословакии, потом в Москве.
— Вот-вот. Он, видно, узнал об этом и решил поживиться. У вас ведь в доме немало ценностей? — капитан оглянулся.
— Рояль дорогой, да. Мебель. Дедушкины картины. Но в одиночку никакой вор ни мебель, ни рояль не украдет, я думаю. А картины будет очень непросто реализовать. Так что особого интереса для воров я, думаю, не представляю. То есть для воров, так сказать, профессионалов. А мелочь, надеюсь, охрана не пропустит. Ну, и замки какие-никакие.
— А деньги в доме есть? Драгоценности? Радиотехника?
— Ну какие у меня драгоценности, товарищ капитан. Да и ни к чему они мне. Женюсь, куплю обручальное кольцо, а так… Радиотехника? Телевизор, так он опять-таки большой. Радиола «Фестиваль», большая. Есть еще магнитофон «Воронеж», но я не думаю, что он интересен вору-рецидивисту.
— Но деньги?
— Денег у меня немало, конечно. Даже много. Но деньги я храню в сберегательной кассе. В доме редко бывает более ста рублей, такое у меня правило.
— Это разумно, — согласился капитан. — И никаких пропаж вы не заметили?
— Не заметил. А он, этот Никторкин, разве проник в дом?
— Дверь была заперта, следов взлома не обнаружили.