Разведка боем

Но сегодня не пойду. Аутотренинг — хорошо, но тёплое молоко с мёдом тоже не помешают. Побуду в помещении. А потом из вестибюля — в такси. И обратно тоже в такси. Ни тебе цирка, ни тебе театра. Да и зачем цирк, когда играешь с Талем.

И я, в нарушении порядка, взялся за «Комсомолку».

«Карпов — сильнейший» — заголовок подвала. И далее: гроссмейстер Михаил Чижик считает Анатолия Карпова сильнейшим шахматистам. А слова Корчного, добавил чемпион СССР, лишены смысла и неинтересны.

Вот и давай интервью. Переврут, и как переврут: вроде бы по мелочи, и опровергать нечего. Да, я сказал, что Карпов сильнейший, имея в виду претендентов на шахматный трон. Но есть ведь и сам шахматный король, Фишер. Ну, и есть Михаил Чижик, добавлю скромно. Но это ладно. Тонкости. Пусть.

Хуже, что получается, будто я клюю Корчного. А я Корчного не клюю. Я хочу остаться в стороне.

Но, похоже, не получится.

Глава 12

22 декабря 1974 года

ВЫСШИЙ ПИЛОТАЖ ЧИЖИКА

Время от времени в шахматных кругах из-под пепла давних дискуссий пробиваются язычки пламени нерешённого вопроса: сколько партий в год может провести шахматист гроссмейстерского уровня без ущерба качеству игры. Называют разные числа, от сорока до девяноста. Уж очень это сложная и напряженная штука — шахматная игра.

Иные спорят. Ну да, шахматы непросты, но возьмем лётчика, пилотирующего Ил-18 или иной самолет. Мало того, что это работа сложная, напряженная, требующая высочайшей квалификации, так ведь летчик отвечает и за пассажиров, и за экипаж, и за самолёт. А летает каждый день, за исключением положенных по закону выходных. С другой стороны, собственно игра — это лишь казовая часть шахматной профессии. Куда больше времени занимает подготовка — к отдельной ли игре, к турниру, к матчу. А подготовка — это сотни и сотни часов работы. И потому судить о работе шахматиста по времени, проведенной за шахматным столиком, это всё равно, что судить о работе писателя по времени, проведенной с ручкой в руке над белым листком бумаги. У нас в восьмом классе Венька Плиев сделал героический опыт на себе. Переписал главу из «Войны и Мира», и, путём несложных подсчетов пришёл к выводу, что книгу можно написать за полтора месяца при сорокачасовой рабочей неделе. Учительница было начала говорить о творчестве, о процессе, о связи с современной жизнью, об обдумывании и прочих важных вещах, но Венька её срезал: «Вот вы, Анна Николаевна, вчера пришли на урок, дали тему министерского сочинения, и за два часа вынь да положь шесть страничек, и чтобы без ошибок, и тему раскрыть, а тема эта ко мне и моей жизни ну никакого отношения не имеет. И ведь написали, хотя ни разу не писатели, и никаких Собакевичей и прочих помещиков в жизни не встречали и вряд ли встретим».

Вот и я сегодня задумывался, не много ли играю? Потому что устать не устал, а утомился сильно. За два месяца после матча с Фишером только-только в себя пришёл, а тут — чемпионат страны. Неудивительно, что многие его решили пропустить. Ладно Карпов с Корчным, их матч завершился за десять дней до чемпионата, тут всё понятно. Истощились. Карпов в подмосковном санатории восстанавливается, Корчной, говорят, и вовсе в больнице. А до того в больницу угодил Петросян. Не удивительно, что глядя на это Спасский и другие предпочли взять паузу, не доводя дело до больниц.

А я нет.

Я молодой, на мне пахать нужно.

И я напахал изрядно. Четырнадцать с половиной очков из пятнадцати. Четырнадцать побед и одна ничья. Не абсолютный рекорд, но близко.

Ничья — с Талем, когда я был нездоров, а Таль, напротив, бодр и напорист, так что на ничью уползал я, а не он.

Уполз. И сел на ночной поезд, и уехал в Москву, благо впереди был день отдыха. Отдохнуть не отдохнул, но прояснил позицию. Понять позицию — очень важно и в шахматах, и в жизни.

И, с ясной позицией, я бодро финишировал. Теперь вот пожинаю плоды.

Устроили торжественное закрытие чемпионата. С вручением дипломов и грамот.

А потом, уже в узком кругу, среди участников чемпионата, без зрителей, Батуринский, специально прибывший из Москвы, завёл речь о собственно деле.

— В сегодняшней прессе, — Батуринский поднял газету над головой — большая подборка откликов простых советских людей на бесчестный проступок Корчного. «Не спортивно, гроссмейстер!». Надеюсь, все прочитали.

Участники загудели. Читали, нет, понять было невозможно, но Батуринский решил за них.

— Что получается, товарищи шахматисты? Советские трудящиеся гневно осуждают Корчного, а мы отсиживаемся? Это нас не красит. Предлагаю опубликовать коллективное письмо участников чемпионата Советского Союза с оценкой поведения Корчного.

Тут же выскочил гроссмейстер Литкин и забубнил: некрасивый поступок… позорит звание советского гроссмейстера… единодушно осуждаем… необходимы меры по недопущению…

— Предлагаю принять текст этого письма за основу. Высказывайтесь, высказывайтесь, товарищи — сказал Батуринский.

Товарищи высказывались. Кто бойко, кто вяло, но разделяли и поддерживали: единодушно осуждаем.

Очередь дошла и до меня.

— А что скажет наш новый чемпион? — спросил Батуринский с едва заметной издевкой. А, может, не издевкой. А, может, не едва.

Я с места отвечать не стал. Подошёл к председательскому столу и встал рядом с Батуриным. Он сидит, а я стою. Оба лицом к залу. С точки зрения тактики моя позиция сразу стала выгоднее — я значительно выше.

— Начну с поправки, Виктор Давыдович, — я форсировал «Ы» в отчестве Батуринского. — Я не новый чемпион. Если кто запамятовал, я стал чемпионом год назад, в Москве. Теперь я двукратный чемпион.

— Я просто оговорился… — сказал Батуринский.

— Я так и понял. Теперь о случившемся. Я уже имел возможность заявить в прессе, что считаю Анатолия Карпова бесспорным и несомненным победителем отборочного цикла. Вторая партия Анатолия в московском матче с Корчным вызывает у меня белую зависть: уже на двенадцатом ходу перевес белых не вызывал сомнений, к пятнадцатому он стал неодолимым, а на двадцатом, по-хорошему, черные могли сдаться с чистой совестью. Партия, не побоюсь этого слова, гениальная. Снимаю шляпу.

Теперь о Корчном. Югославских газет не читаю, сербохорватского языка не знаю. Допускаю, что в порыве досады Виктор Львович повёл себя, не как солидный гроссмейстер, а как обычный мальчишка: мол, я просто связываться не хотел, но вот в другой раз только попадись…

Сказал, и сказал. Ну, сорвалось. Остынет, придет в себя, сам извинится. А не извинится — ну, ему жить. Кто бы обратил на эти высказывания внимание, если бы не заявление Тиграна Вартановича Петросяна? Вот вы говорите о письмах простых советских людей. Скажите, с каких пор простые советские люди читают материалы югославского телеграфного агентства «Танюг»? Или им, простым советским людям, эти материалы кто-то подбрасывает? Зачем? С какой целью?

Тигран Вартанович, понятно, на Корчного обижен. Корчной его победил, в пяти играх выиграл трижды, после чего Петросян сдал матч. Ну, сдал и сдал, имеет право. Нездоров, или вообще… Но после этого его упреки в адрес Корчного выглядят, мягко говоря, сомнительными: не сведение ли это счётов? Не является ли его письмо в «Советский Спорт» жалобой брошенной жены в местком, профком, управдом? Воля ваша, а для меня это выглядит не по-мужски. Впрочем, вы лучше знаете Петросяна, вдруг я не прав. Возможно, Корчному следует указать некрасивость его поступка. Но сделать это нужно умно, а не поднимать шум на весь мир.

Когда я ходил в детский сад, один мальчик, Вовочка, совершил не очень хороший поступок. И наша воспитательница, собрав нас в кружок, велела в этого мальчика плевать. С целью наказания и перевоспитания.

Так вот, я и тогда плевать не стал, и сейчас не буду. Без меня.

В зале поднялся шум. Батуринский попытался что-то сказать, но я его перебил: