Страница 2 из 10
Казалось, что уже виден свет в конце тоннеля. Но это продолжалось недолго. Мы собрались переезжать в Россию.
Глава 2. Кубанские мотивы.
И вот мы переехали в Россию, и живем в районном центре с 50– тысячным населением, который тридцать лет назад был еще станицей. Когда-то у мужа здесь жили родственники, он бывал здесь в детстве на каникулах.
Первое впечатление: просто кошмар, здесь жить невозможно. Дом, в котором мы поселились, имеет печное отопление. Туалет на улице, вода в колодце во дворе. Газ баллонный. Я не знала, что в конце двадцатого века можно так жить, только в книжках читала. Я никогда не думала, что такое дело, как простое мытье посуды, может занимать столько времени и сил. Принести из колодца воду, нагреть ее на плите, налить в тазик и помыть посуду, вылить воду, налить чистую, прополоскать в ней посуду. А прибавьте к этому стирку, приготовление еды, купание детей….. Нет, можно просто свихнуться. Мне казалось, были бы у меня крылья, я бы полетела обратно в Ташкент, в свою четырех комнатную квартиру со всеми удобствами. Но назад дороги не было.
Когда-то, в советские времена, этот городок, по словам местных жителей, был настоящей дырой. Хаты с глиняными полами и соломенными крышами, пустые магазины и пара-тройка еле живых колхозов. За каждой мелочью приходилось ездить в Краснодар, даже за молоком вставали в очередь в 4 утра (это в аграрном-то регионе). Многие уезжали на заработки на Север, и оставались там до самой пенсии, кто-то пытался зацепиться в Краснодаре. Образовательный уровень населения тоже был не высоким: человек, закончивший техникум, считался чуть ли не академиком. Но все изменилось после распада Союза. В Краснодарский край повалили беженцы из южных республик бывшего СССР. Переселенцы из Душанбе, Бишкека, Баку, Ташкента, Грозного – люди в большинстве своем с высшим образованием, сразу потеснили местных специалистов на рынке труда, на котором и без них было тесновато. Но и местные не сдавались просто так. На их стороне были многочисленные связи и могущественные родственники. Так возникла затяжная многолетняя конкуренция между «беженцами» и местными уроженцами.
В свете новых веяний культуры мой муж затеял «великий» проект по украшению нашего городка изделиями из лепки. Для этого он купил 10 тонн гипса (полный сарай), формы для отливки привез с собой, и двух рабочих, которые призваны были творить лепные шедевры, тоже выписал из Ташкента, пообещав им высокие заработки. Среди местного населения не нашлось никого, достойного столь высокого предназначения. А поскольку великие дела намечались лишь в перспективе, то денег на съем квартиры им не было, и они поселились у нас.
Мой быт стал еще более тяжелым: к нашей ораве добавилось еще двое взрослых мужиков. Заказов лепных пока не предвиделось, рабочие на всякий случай, впрок изготавливали разные лепные изделия, но продать их нигде не могли.
Типичная картина: я стираю белье в корыте, дети – один в школе, другой учит уроки, рабочие заливают формы гипсом, а мой муж бегает по двору, и из воздушки стреляет по воробьям. При этом он постоянно отвлекает то рабочих, то меня криками: «Попал! Ах, блин, промазал! Натусечка, мусепусечка, смотри скорее, как я метко прицелился!»
Я пыталась выносить на рынок свои детские костюмчики, но только простояла напрасно на пронизывающем ветру: никто на них даже не смотрел: детей здесь много не имеют, могут купить для них все самое лучшее и дорогое. Положение становилось угрожающим, я порой готовила обед из того, что дадут сердобольные соседи.
Надо было собирать в школу детей, Владька шел в этом году в первый класс, надо было с ним заниматься и читать, а у меня не было ни времени, ни сил, ни денег. Прямо возле соседнего дома строился коммерческий киоск, и хозяин его предложил мне работать там – вроде и к дому близко, и дети на виду. Я согласилась, только с условием выставить в этом ларьке мои вязаные костюмчики и лепные изделия.
И началось. Я работала в ларьке с 9 утра до 4ч. дня, а моя соседка – с 4 до 10 вечера. И так каждый день, без единого выходного. Владька делал уроки у меня в подсобке: писал на холодильнике, мычал невразумительно над букварем, потом его сменял Егорка. Толпой шли покупатели, в то время ларьков было очень мало. Я отвлекалась, боялась обсчитаться, ошибиться, сделать что-то не так. А дома ждала меня толпа народу и мой неустроенный быт.
Наступили холода. Мой металлический киоск промерзал насквозь и напоминал большой холодильник. Я выходила на работу в валенках, в трех штанах и двух куртках, и под ноги себе ставила электрокамин, но все равно пальцы на руках с трудом гнулись от холода, замерзала даже паста в шариковой ручке.
Мы узнали, что дрова и уголь для печки надо было покупать летом. Это большой дефицит и очень недешевое удовольствие. Лепщикам нашелся объект, где надо было оформить потолок лепной плиткой, и они начали делать его. Но у них постоянно случались простои в работе: то не было цемента, то песка, то желания работать. Вася не следил совсем за их деятельностью, поэтому об их проблемах мы узнавали от посторонних людей.
Мои нервы были на последнем пределе. Я перестала улыбаться, взгляд стал затравленным. Тут приехала в гости моя мама, здорово помогла мне в решении бытовых проблем, и сказала решительно:
–
Уходи из ларька. Иначе ты через месяц будешь в психбольнице.
Я ушла из ларька. По уши погрязла в детских уроках. Владьке науки давались нелегко, на него требовалось особенно много терпения и времени.
Муж жил своей жизнью: фильмы, детективы, обязательный дневной сон. Дела в его строительной фирме шли все хуже: плитка, сделанная нашими умельцами, падала с потолка, заказчики ругались и отказывались перечислять деньги, налоговая требовала свое. Сказывалась и его некомпетентность, и лень и нежелание заниматься делами. Причем, когда я пыталась что-то сказать, то слышала неизменно одну и ту же фразу:
–
На Востоке говорят: послушай женщину, и сделай наоборот.
Только тогда, когда у фирмы арестовали счет, и следующим шагом был арест нашего имущества, он послушался меня и продал строительную фирму. После раздачи долгов у нас остался только полный сарай гипса. Обиженные строители уехали домой, еле-еле собрав денег на билет. Правда, обижены они были на Васю, а мне долго целовали руки, и говорили, что я похожа на Наташу Ростову и они меня никогда не забудут.
И вот мы опять на мели. Я пошла в центр занятости искать хоть какую-нибудь работу. На дворе 1994 год, все предприятия стоят. А те, которые работают, не платят своим работникам по пол-года. Или платят зарплату халатами, мукой, сумками, ремешками для часов. Расцвет эпохи бартера.
Работу мне не предложили, но поставили на учет по безработице и назначили пособие. Только я обрадовалась, что будет время побольше заниматься с Владиком, как через 10 дней я получила работу в самом центре занятости. Муж так психовал из-за этого, что два дня куда-то специально уходил мне назло, и мне приходилось просить то одну соседку, то другую, встречать из школы младшего сына. Старший учился во вторую смену. Позже я стала каждый обед приходить домой – одного встречать, другого провожать. Весь обеденный перерыв у меня проходил в пути, но зато душа была спокойна.
На работе меня ценили, я получала зарплату деньгами, а не валенками и фуфайками, но все-таки для семьи из четверых человек этого не хватало.
Муж мой работать не спешил, да его никуда и не брали, потому что главным его достоинством были непомерные амбиции при отсутствии каких-либо умений и образования. Хотя в былые времена я делала все от меня зависящее, чтобы муж закончил институт. Как только мы поженились, его мама стала непрерывно кидать прозрачные намеки о его загубленной молодой жизни, о том, что он должен работать, вместо того, чтобы учиться (несмотря на то, что первые два года после окончания школы об институте никто не заикался). Когда эти намеки мне надоели, я взяла его и свои документы, и отнесла их в приемную комиссию автодорожного института, который находился рядом с нашим ташкентским домом, и пошла сдавать вступительные экзамены с ним вместе. Егорке было в то время 4 месяца, на время сдачи экзаменов с ним сидела моя бабушка, ни о какой подготовке не было и речи, но я очень уверенно вылезала на старых знаниях. Вася никакой подготовкой себя вообще не утруждал, и без меня не пошел бы даже на экзамены. Я же, придя на экзамен, решала сначала его задание, ему оставалось только переписать. Из-за того, что бумага на экзамене была вся проштампована, и за присутствием посторонних листков экзаменаторы строго следили, я писала решения на носовом платке. В случае опасности можно было этот платочек скомкать и вытереть пот со лба, благо в Ташкенте в середине лета это не казалось странным. Когда я решала свое задание, то специально делала ошибки, чтобы не получить 5, тогда бы меня зачислили без остальных экзаменов, а это не входило в мои планы. Когда нас обоих приняли в институт, я не пришла на первую сессию, и меня отчислили. Все контрольные я решала за мужа, даже сама носила их сдавать, ему нужно было только появиться в институте во время сессии, за это он «автоматом» получал трояки. Так «доучился» он до четвертого курса, когда грянула перестройка, и настала эпоха кооперации. В этот момент Василий решил, что диплом ему теперь не нужен: настали новые времена и новая жизнь. Времена настали действительно новые, потому что через несколько лет, когда его «припекло» и он хотел бы восстановиться, за учебу надо было платить немалые деньги, которых у него, разумеется, не было. Так и пропали зря мои старания, когда я, имея двоих маленьких детей, сидела над книгами и его курсовыми, отрывая это время от своего сна или отдыха. А может, и не пропали: я сама стала умнее и узнала много нового. Будем считать, что этот жизненный урок мне зачем-то был задан школой судьбы. По крайней мере, не так обидно…