Смерть – только начало

Первую загадочную посылку Керстен Игрейн обнаружила у порога своего дома в понедельник. Она собиралась выйти в сад, чтобы прополоть оставшиеся на память о матери розы. То ли красивейшие цветы с изумительным запахом действительно тосковали по рукам покинувшей их хозяйки, то ли их одолевали вредители, но на второй месяц после смерти Кристен начали засыхать и безвозвратно завяли пурпурные «Бренненде Либе», и Керстен с большим трудом удавалось поддерживать кремово-желтые розы в центре сада. Она любила цветы и природу, но никогда на самом деле не понимала, как можно тратить столько драгоценного времени на уход за ними. Магия дерева тянула Керстен к себе и завораживала, а растения миссис Игрейн день за днем оставались предоставленными самим себе. Но, проснувшись в понедельник утром, Керстен Игрейн твердо решила начать утро с прополки роз.

Она надела голубое хлопковое платье, уложила длинные волосы косами на голове и, вооружившись всеми необходимыми инструментами, решительно открыла дверь дома.

Коробочка размером десять на десять сантиметров, обернутая в блестящую подарочную бумагу с бантом, дожидалась ее внимания на коврике с гаэльской надписью «Мой дом – твой дом», вышитом, как и всё в доме, руками Кристен. Ее мать не особенно любила общественную жизнь и всё свое время посвящала украшению дома. Дом и розы, и прекрасные нежные воспоминания – всё, что оставила в наследство своей дочери Кристен Игрейн. И еще новое сердце.

Оглядев на всякий случай окрестности, Керри подняла коробку с коврика и осмотрела ее очень внимательно – соседство с постоянно воюющей Ирландией не проходило для шотландцев даром. Карточки отправителя на коробке не было, но внутри ничего, по крайней мере, явственно не тикало. Хотя сейчас, кажется, уже изобрели бесшумную пластиковую взрывчатку…

Только то, что подсознательно Керстен была готова к плохому содержанию посылки, и спасло ее от сердечного приступа, который в ее состоянии неминуемо закончился бы смертью. Да еще то, что Керстен не сразу поняла смысл этого содержимого.

Нет, внутри не лежало отрубленных частей человеческого тела или цыплят со свернутой шеей. Там даже не было бомбы. Только прозрачный хрустальный шар, внутри которого была закупорена горсть тяжелого серого пепла. И маленькая, грубо сделанная кукла – девушка в национальном шотландском наряде с пришитым на одежду в области груди кусочком шелковой красной ткани. Нашивка тоже была сделана неумелыми руками и изображала сердце.

Керстен задумчиво покрутила в руках обе вещи, не совсем понимая, что они означают. На обратной стороне шара она обнаружила приклеенную полоску липкой бумаги, на которой было нацарапано кривыми буквами – как будто писали уже поверх шара или пытался изменить почерк человек, не имеющий никакого навыка в этом деле: «Это Палома. Она мертва…». На ноге у куклы болтался ярлычок, и надпись на нем продолжала фразу: «…а это ты, Игрейн. И ты жива. Это несправедливо. Верни сердце Паломы».

Словно обжегшись, Керстен уронила обе вещицы обратно в ящик и оттолкнула его от себя.

– Гадость! Гадость, – пробормотала она уже тише. Ящичек покачнулся на краю стола и упал. Всё его содержимое высыпалось на пол, и Керстен почувствовала, что не может отвести от куклы и шара глаз. Эти предметы словно гипнотизировали ее, заставляя сердце биться болезненно неровно.

Все шутки на сердечные темы Керстен вообще воспринимала без юмора, а эта к тому же была дурного тона. Слишком мало прошло времени после операции Керри, слишком свежа была память о прежней слабости, когда девушка не могла сделать лишнего шага и не начать задыхаться, чтобы разговоры о смерти не наводили ужас на Керри. Нет, не о смерти – о возможности лишиться ее нового сердца. Это было похуже смерти для Керстен Игрейн.

Обходя стол, Керри почти наступила на голову упавшей куклы, но, вовремя заметив ее, с визгом отдернула уже занесенную ногу. Остановившись, Керри с недоумением разглядывала разбросанные по полу предметы – она успела уже забыть об их существовании. Но это не значило, что она собиралась марать руки, подбирая их сейчас. Керстен какое-то время раздумывала, покачиваясь взад и вперед на кончиках пальцев ног, обутых в яркие оранжевые кроссовки.

Наконец удачный выход был найден. Придерживая совком подарочный ящик, веником Керстен замела обратно в него бывшее содержимое и всё это затолкала в самую середину набитого мусорного пакета. Поддерживая выпирающий пластиковый бок коленом, она с трудом затянула сверху завязки и поволокла мешок к выходу. Неясные угрозы таинственного корреспондента не очень-то ее напугали, хотя в голове, пока Керстен рассматривала примитивную куклу, откуда-то всплыли неприятные ассоциации с вуду.

Верни сердце Паломы… Странно, Керстен была уверена, что никогда раньше не слышала этого имени. Стоя на пороге собственного дома, Керстен глубоко задумалась. Палома… Кажется, по-итальянски – или на одном из сходных языков – это означает "голубка". Но вряд ли эту посылку ей прислал помешанный любитель легкокрылых птиц – из тех, кто вечно выступает "из принципа" против любых вмешательств в природу, как животную, так и человеческую. Но при этом, как только что-то случается у него самого, он бежит к врачам.

Выставив мешок на дорогу, чтобы машина мусорщиков забрала его после обеда, и слегка задыхаясь от затраченного усилия, Керстен вернулась в дом. Прошла на кухню, собираясь приготовить себе чашку чая без кофеина, достала чайный пакетик… и замерла над столом с бурлящим чайником в руке. На коже Керри выступила холодная испарина от поразившей ее мысли. А что, если неизвестная Палома была ее донором? И теперь кто-то из ее родственников, не подписавший согласия на трансплантацию, пытается извести ее, считая Керстен сосредоточием всех грехов современного мира. Девушка негромко выругалась. Скотина… только этой проблемы ей еще и не хватало! Кто знает, удастся ли ей убедить этого ненормального, что даже церковь уже разрешила подобные операции… А если он так и не покажется?

Спустившись в мастерскую, Керстен взяла в руку кусочек светлого бука, подготовленного ею для фигурки Иисуса Христа. Религиозные темы оставались всегда самыми любимыми для нее – так Керстен могла считать, что компенсирует Богу усилия, потраченные на ее перерождение. Сделав разметку специальным карандашом и опустив на глаза очки, защищающие от древесных стружек, девушка занесла над будущим произведением искусства резец. Палома… интересно, какая она была?

Резец соскользнул и оставил глубокий след на пальцах Керстен. С проклятьем откинув инструмент, девушка истерически разрыдалась. За что, за что жизнь наказывает ее? Она всего лишь хотела жить, быть полноценным человеком! Замена митрального клапана помогла продлить ее жизнь хотя бы на 10-15 лет. В противном случае у нее не было никаких шансов дотянуть и до возраста, в котором умерла ее собственная мать. Кристен Игрейн также страдала болезнью Чагаса, передав ее по наследству дочери, и почти всю ее жизнь находилась под наблюдением врачей из Центра сердечных заболеваний в Инвернессе. Аптечка в доме миссис Игрейн была полна диуретиков, бета-блокаторов и антиаритмических средств. Медикаментозные способы лечения сердечной недостаточности позволяли улучшить состояние больного, но не решали проблемы кардинально, поэтому и Кристен, и Керстен Игрейн обе стояли на учете специалистов в ожидании операции по трансплантации сердца. Но сложность состояла в том, что донорских сердец было не так уж много, а здоровье больных ухудшалось с каждым днем. И когда доктор Уорнесс позвонил, чтобы сообщить о возможности сделать одну операцию, между матерью и дочерью пришлось делать выбор. Его сделала Кристен. Она даже не сообщила своей девочке о том, что выбор был возможен. Просто собрала вещи Керстен и отвезла ее в госпиталь. И потом навещала дочь в Инвернессе почти каждый день, несмотря на то, что его отделяло от Хелмсдейла более ста километров. Керри пробыла в госпитале около месяца под наблюдением врачей, которые опасались отторжения тканей, инфекции и всего на свете. Их страхи не оправдались – молодой организм Керстен Игрейн с готовностью принимал новую жизнь. Снабженная подарочным набором лекарств и строгими указаниями насчет диеты, в феврале Керстен была отпущена домой. Кристен Игрейн умерла в начале апреля. Рассказ доктора Уорнесса сразу после похорон Кристен о жертве, принесенной матерью ради дочери, глубоко потряс Керстен. Она плакала, проклинала небеса, не давшие ей выбора… но постепенно приняла с благодарностью и оценила великий дар матери. Кристен стала для нее святой, пусть даже жители Хелмсдейла до последнего дня считали ее странной и нелюдимой отшельницей.