Найдёныш

Наталья Колесова

Найдёныш

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он всё забыл.

Нет, он помнил, как ходить, сидеть, лежать, есть и пить – но то же самое умеет любой сухопутный зверь. Или птица. Он позабыл и самую обычную человеческую речь, пришлось заново учиться говорить – будто он несмышлёный малыш, только-только делающий свои первые шаги. Да и мало было научиться понимать, изъясняться, мало затвердить названия предметов – ещё и назначение многих ставило его в тупик. Будто он впервые их видел и в руках держал.

Вот как сейчас.

Крутит в пальцах челнок для вязания сетей. То так приложит к нити, то эдак, подцепит, выдернет… Ну никаких сил нет на это смотреть!

Дед Шин в сердцах огрел по склонённому, непривычно черноволосому затылку: хотя сила уже не та, у парня аж зубы клацнули, уронил и иглу и мотовило.

– Да что ж ты делаешь, малахольный! Я ведь тебе только что всё показывал! Старайся!

Молча глянул из-под будто подведённых бровей своими жутковато-нездешними глазами – что тебе дыры чёрные! – наклонился, подобрал инструмент, аккуратно положил на лавку и… направился к морю, не слыша, не оборачиваясь на оклики и брань, несущиеся вслед. Догнать бы, затрещин надавать, да с одной артритной, а другой деревянной ногой по мокрому песку за молодым парнем не набегаешься.

– Вот ужо гляди, пожалуюсь я твоей хозяйке! – бессильно пригрозил Шин. Хотя и та по-своему малахольная, конечно… Уже без надрыва глотки грозил – толку-то, всё равно уже не услышит! Вон, стоит по своей вечной привычке на самой кромке берега: тощий, прямой, руки за спиной сложены. Всё глядит в гнилую южную сторону, беду кличет…

С юга-то его и принесло однажды.

День Большого прилива случается несколько раз в году, когда в небесах Брат с Сестрицей наособицу выстраиваются: вода уходит прямо на глазах, бывает, аж на несколько миль от берега отступает. Только знай-успевай набирать всяческих гадов-ракушек придонных, лови не уплывшую рыбу и осьминогов, трепещущих в подводных омутах; водоросли рви копнами… А когда море наконец возвращается, жди подарков: то туши погибших зверей, когда невиданных, иной раз чудовищных; почерневшее, ставшее от воды просто железным дерево; остовы погибших кораблей, коли повезёт – и остатки их грузов.

А прошлый раз прибило вот этого…

Как раз Ингрид тогда и свезло. Хотя везенье, конечно, то ещё. С гнильцой.

Углядела в ровно наступавшем приливе человека, вытащила за шиворот на берег. Народ столпился, про собственные находки позабыв. Гадали, откуда мертвяка принесло – с корабля потопшего или с палубы волной смыло; а то и островитянина – вон какой чернявый – течением в море утащило? Не обращавшая внимания на это глубокомысленное обсуждение Ингрид находку свою так-сяк ворочала, трогала, растирала, давила – и на глазах поражённых людей ожил мертвец! То есть глубоко вздохнул, закашлялся, глаза открыл – мутные, тоже чёрные, будто их рыбы повыели. Произнёс что-то непонятное, на языке нездешнем (и впрямь островитянин) и опять забылся. Все решили: не жилец.

Но не Ингрид. Девка упёртая, выходила-таки бедолагу, ещё одного проглота своей семье добавив. Уж к какому только делу Найдёныша приспособить ни пытались – не получается, ни к чему не годный, хоть ты его обратно в море бросай! Вроде и послушен, и понимает, и старается, а толку выходит чуть! А едва лишний разок ругнёшься – как тут удержаться? – глянет, ровно тан1 какой, свысока, вот как сейчас развернётся – и нет его. Даже если изловишь потом, вроде как сразу глохнет, забывает даже то, что раньше хорошо делал.

Нет, никакого толку от него не будет, так и знай, Ингрид! Так, ворча своим мыслям, старый рыбак вернулся к сетям.

***

Ингрид знала. Но было ей сейчас совершенно не до бестолковости Найдёныша, не до недовольства старого Шина или даже собственной родни. Сидевшая за письменным столом девушка с раздражением взирала на младшего братца своего Питера яр Пассата, кракен его забери. Вымахал ростом с мачту, плечищи – впору взрослому мужику, кулачищи кувалдами… а ума ровно столько, сколько и десять лет назад.

– Повтори-ка ещё раз, – сказала на пределе терпения. – Правильно ли я тебя расслышала?

– Вроде до учёбы у тебя слух был что надо! – буркнул любезный братец. – Муссонцы в университете что-то с твоими ушами сделали? Говорят, они с чужаками не церемонятся, тут отрежут, там пришьют…

И прикусил язык, когда старшая сестра грохнула кулаком по столу, а кулаки у неё будь здоров, залепит – мало не покажется, плавали, знаем! Подскочили и покатились писчие приборы, на бумаги из чернильницы выплеснулась изрядная клякса.

– Собрался наплевать на семью, бросить свой собственный клан и уйти с Циклоном?! С этим… отребьем? – Похоже, несколько лет учёбы в муссонской столице приучили сестрицу к тамошнему этикету – уже не сыплет направо-налево привычной бранью, в себе ругательства давит, а то бы сейчас он многое узнал и об «отребье» и о самом себе. – С пиратами?!

Питер от души возмутился:

– Чего это сразу пираты-то?! Капитан Анжэ де Циклон никакой не пират!

– А ты откуда знаешь?

– Все говорят!

– Кто говорит? Опять шлялся по кабакам портовым? Всё бы тебе чужие враки слушать да пиво с ромом глыкать! Работать кто будет?

– На себя посмотри! – огрызнулся брат. Хотя самое время отмолчаться, пока добрая сестрица на него всех собак – живых и дохлых – не навешала. – Ты же первая семью и клан бросила, не правда, что ли? Захотелось, видите ли, ей учиться, да не абы где у нас, а в муссонском университете! И как, многому научилась? Сколько мы на тебя денег потратили – а толку? Три года бездельничала среди этих му… муссонцев, а теперь возвернулась как ни в чём не бывало! И я после этого тебя ещё слушаться должен?

Тут Ингрид яру Пассат взъярилась окончательно – отчасти оттого, что имелась в братовых словах некая толика правды.

– «Мы» потратили? Мы?! Да ты хоть десятую часть мара за всё это время сам заработал?

Зря Питер самонадеянно полагал, что сестра после нескольких лет протирания штанов-юбок на университетской скамье обмякла мускулами, растеряла свою привычную драчливую сноровку, а он, наоборот, приобрёл. И минуты не прошло, как младшенький, отрада материнского сердца и тайная слабость отца в одном лице, вылетел из дому с расквашенным носом и подбитым глазом, да не просто вылетел – ускоренный любящим сестринским пинком. Ингрид вослед ещё и разразилась наконец длинной тирадой, части которой он даже не понял, хотя о смысле догадывался: не иначе как у своих высоколобых муссонцев такие непонятные, но обидные словечки подцепила! Народ, проходивший по улице, даже приостановился, заслушавшись. Вытерев юшку, побитый, но непобеждённый парень мудро рассудил, что связываться с бешеной девкой нет резона: ну отлупит её, а толку, всё равно никакого почёта от того ему не прибудет, а ежели вдруг (скорее всего!) она его?.. Оставалось только сплюнуть кровавой слюною и отступить.

На время.

Ингрид же ещё с рычанием пометалась по конторе, пиная попадавшиеся на пути тяжёлые табуреты и лавки. Деревяшки гремели, отлетали и падали – некоторые ей же самой на ноги, что успокоения, понятно, не добавляло. Поэтому когда в распахнутую настежь дверь деликатно поскреблись, она, круто развернувшись, рявкнула:

– Ну, что ещё?! – прямо в лицо не вовремя заглянувшему Найдёнышу. Увидев, как тот в натуральном испуге влепился спиной в косяк, проворчала тоном ниже, всё ещё исходя огнём и ядом: – А, это ты!..

Плюхнулась в кресло. Мрачно уставилась на залитые чернилами только что кропотливо сведённые счета: начинай сначала! Что за кракенёныш проклятый!

Парень прошёлся по конторе, поднимая и расставляя мебель. Собрал в стопочку и аккуратно выровнял снесённые сцепившимися родственниками приходные-расходные книги. Прикрыл распахнувшиеся дверцы шкафчиков.

1

Тан – глава клана мореходов.