Кружевные закаты

– Он не скоро сможет вернуться к работе.

– Да о какой работе может идти речь? – вспыхнул Крисницкий, не без основания подумав, что Тоня в свете последних высказываний, происходящих от неуверенности, что он делает все верно, уже считает его черствым. – Сделайте все, что возможно, отвезите к лучшим хирургам, главное, чтобы он не остался калекой!

– Я не смогу возместить ущерб, – пролепетал Андрей, так звали мальчика.

Тоня в ярости процедила:

– Пусть хоть кто – нибудь попробует спросить с тебя. Что это вообще за правила? – обратилась она к мужу. – Покалеченные производством рабочие еще обязаны платить за утрату здоровья? – слова ее звучали как никогда желчно, но это не удивило Михаила.

Ей никто не ответил.

С замиранием сердца Тоня проводила ребенка до коляски и пообещала ему, что скоро навестит. Заметив, с какой просветлевшей благодарностью она одарила поцелуем его, растерянно стоящего сзади и корящего себя за бездействие, Крисницкий рассудил, что говорить отвлеченные и привлекательные своей независимостью от общественного мнения слова и наблюдать, непосредственно видя боль зависимых от тебя подчиненных – разное.

– Тоня, пойми, – оправдывался Михаил вечером. Ему самому было не по себе. – Я не деспот, я хочу, чтобы им было лучше, но это не так просто. Для того чтобы обеспечить им приличные условия для жизни и труда, необходимы огромные средства! Нигде в Европе это не практикуется.

– Миша, но это не значит, что мы не должны быть первопроходцами, – мягко гнула свое Тоня, расплываясь от нежности. А ведь она было поверила, что Михаил бессердечен! Крисницкому не хотелось разубеждать ее. Ведь только трагедия мальчика имела на него воздействие, да и то лишь потому, что он воочию наблюдал за ней. – Ты представь, что такое случится с нашим ребенком!

– Тоня, что ты такое говоришь?! – воскликнул он, расширяя глаза.

– Не свое, так не жалко? – колко отозвалась Тоня, не сводя с него переполненных скорбью и решимостью глаз.

– Мы обязательно позаботимся о судьбе этого ребенка, – заверил Михаил, примирительно вытираясь салфеткой.

– Женщины на фабрике сказали мне, что он сирота. Быть может, мы найдем для него хорошую семью? С твоими связями это не сложно.

– Почему нет? – Михаил был приятно удивлен направлением мысли жены. – Я всегда подозревал, что ты умница, Тоня.

– Да, – польщено протянула Тоня. – И, если он окажется в хорошей обеспеченной семье, ему не придется больше рисковать собой. Жаль только, что мы не можем сделать этого для всех. Но есть к чему стремиться, верно?

Крисницкий оказался перед непростым выбором – оставить жену в сладком мире надежд и планов или открыть, что всеобщее процветание невозможно. Ведь цена успеха одних – немощь и отчаяние других. Недолго поразмыслив, он не стал говорить этого. Не сказал он так же и того, что как черная тоска грызет его это знание, что не может он осчастливить всех обездоленных, находящихся под его крылом. И за его мощь они обязаны расплачиваться счастьем, а подчас здоровьем. Как тяжела участь знать, сколько человек мучается по твоей милости, но он ни на что не променяет ее. Потому что сладко, безумно сладко знать, насколько ты велик и как высоко взлетел.

То, с каким задором Антонина взялась за устройство судьбы мальчишки, навело Крисницкого на мысль, что она быстро вошла во вкус и останавливаться не будет. Это увлекло ее не меньше, чем художество. Вообще стоит позавидовать ей – сколько страсти в этой внешне сдержанной девушке, сколько планов и веры в совершение!

– Мне кажется, я любила тебя до знакомства, – сказала Тоня, разморенная приливом доброты и пониманием, что за резкостью Михаил прячет подчас слабость и нежелание признать, что правда не на его стороне. – Ты идеально подпал на пустое место моей души.

– Так я для тебя пустое место, – пошутил Михаил.

Тоня улыбнулась, по привычке обнажая слитые зубы. Клыки выдавались вперед, но Крисницкому это нравилось. Ему нравилось, как она улыбается – открыто, дерзко, совсем не так, как обычно держится.

– А маленького, кажется, обожала до беременности. Я сплю и вижу, как он или она появляется на свет, растет, смеется… – и добавила, подумав. – Только не хочу я, чтобы мой ребенок увидел то, что мы видели сегодня.

– Для того, чтобы избежать растления средой и крушения взглядов, надо посадить его на цепь и отгородить от мира. Или переделать мир, что невозможно. Смена режима несет страшные перспективы.

– Однако ты веришь социалистам…

– Только тем, кто ратует за постепенный прогресс. Хотя в России это вряд ли пройдет – слишком мы отличаемся от разумных предсказуемых европейцев.

23

Когда беременность ее находилась на исходе, Тоня получила дурные известия от Надежды Алексеевны. Палаша сбежала от мужа, который бил ее, и пряталась в барском доме. Тоня упросила Михаила, к которому питала искреннее уважение как к истинному главе семьи, поехать туда и приструнить мужа подруги. Она понимала, что у Дениса Семеновича попросту не хватит запала на это. Крисницкий, узнав о том, что он ходит по деревне и угрожает, что доберется до Палаши, не стал возражать и с сознанием собственного долга отправился в путь. Разыскав забулдыгу Матвея, он пытался вразумить его и даже мирить с женой, но, разобравшись, как истинно обстоят дела в их семье, не удержался от того, чтобы всыпать ему, да так, что тот, очнувшись, не досчитался нескольких зубов. Михаил был несказанно доволен собственной удалью и отвагой, заслужив уважение крестьян, поначалу враждебно относившихся к нему, одобрение тюфяка – Федотова и благодарность Тони.

– Ну чего ты ревешь? – с непониманием и почти раздражением вопрошал Крисницкий, обращаясь к Палаше.

– Без мужа боязно, тяжко… Засмеють, – отзывалась конопатая Палаша, продолжая реветь.

– Дура, да живи ты себе вольно, он к тебе после всего и сунуться побоится.

– Не гоже, не по-людски с мужем разлучаться! Да поди, постылая буду, ой, не хочу!

– Ну возвращайся! – потерял терпение Крисницкий. – И зароют тебя скоро.

Перед самыми родами Тоня узнала, что Палаша насмерть забита мужем в их избе.

24

Предрождественским утром Крисницкий проснулся с непередаваемым желанием смеяться. Прямо после пробуждения, а, быть может, до, его одолела не отпускающая мысль. Заключалась она в том, что Тоня является настоящей социалисткой, хоть и не понимает этого, поддаваясь распространенному предубеждению, зароненному церковью, что социалисты – зло, а Карл Маркс обедает с Сатаной. Навязчивое желание капиталистов, заключивших крупную сделку с институтом церкви подобно сделке с Дьяволом, оставить свое положение нерушимым на вершине управления ресурсами и судьбами, было вполне логично и понятно. Но вот то, что алчные религиозники настолько свыклись с положением откормленного пса при злом хозяине, забывая свое истинное предназначение, доставляло Крисницкому, презрительно взирающему на их фокусы, небывалое удовольствие. Михаил имел право считать лицемерами тех, кто отказывался признаваться в собственной двуличности и не следовал собственным предписаниям. То, что церковь отринула свои первоначальные идеи всеобщего равенства ради служения государству и получения от него наиболее жирных кусков и пребывания запугивающим элементом, фильтрующим и подавляющим невыгодные настроения, было для Михаила по-настоящему нелепо. Ведь социализм, размышлял Михаил, барабаня пальцами по атласной обшивке простыней, хотел того же, что в свое время Христос, и чисто логически было нелепо попам отрицать и бояться его. В то же время Тоня, своей кристальной внутренней чистотой и интуицией воспринимая христианство истинное, изначальное, а не то, в которое его превратили лишние обряды и поборы, действовала именно по шаблонам, зароненным социалистами, помогая служащим фабрик и ратуя за прогресс и благоустройство.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».