Кружевные закаты

Глаза Тони ожили, улыбнувшись.

– Конечно!

– Так, быть может, вы проведете несколько недель в деревне? Я в ближайшее время буду занят и не смогу сопровождать вас на приемы… Вам это не будет интересно. Не волнуйтесь, я очень скоро вернусь и продолжу ваше образование.

– С удовольствием. И не нужны мне больше ваши приемы! Сначала это забавно, но… Мне не нравятся люди, которых мне представляют. От них веет чем-то… Как от перебродившего винограда, когда делают вино, понимаете?

– Хмелем?

– Да нет же, – Тоня, недовольная, что ее сравнение не поняли, заерзала на стуле. – Они не свежие, не натуральные! Считают себя привилегированными…

– Хорошо, хорошо, – смягчился Крисницкий. – Так утром я велю собрать ваши вещи.

– Я и сама могу велеть… – замялась Тоня. – Я ведь некоторым образом хозяйка здесь…

Она подняла голову, опасаясь, что он сочтет это нахальным.

– Вы, безусловно, правы, Антонина Николаевна. И, прошу вас, не ведите себя здесь, как в гостях, а со мной, как с чужим. Это представление затянулось.

Тоня кивнула, пожав плечами.

На нее невозможно сердиться, она так мила. Но нет, уж если он и подлец, то не настолько, чтобы от одной прыгать к другой. Не чета эта тихоня современным девицам, толкующим о своих правах, сплачивающимся в непонятного назначения общества (видно, чтобы придать себе значительности или потратить на что-то жизнь, замужество ведь они отвергают) и прокатывающимся в колясках без сопровождения. Федотова, приметь он такое, непременно хватил бы удар.

И почему люди, живые мыслящие люди, становятся такими? Неужели сам этот Федотов никогда не любил, не совершал глупости? Почему все эти «добропорядочные» люди как огня сторонятся скандальности, а, проще говоря, свободы? Потому ли, что это подорвет их отточенное существование или просто оттого, что им… завидно, если кто-то пойдет на поводу у чувств? Ведь порок, если о нем не говорят, никуда все равно не исчезнет, а только глубже запрячется в благоуханные ткани, так что его еще сложнее будет искоренить. И что порочного в его отношении к Марианне, если ею он истинно дорожит? Не является ли большим грехом союз без чувств? Эх, ему уже четвертый десяток, а иногда, забыв о привычке не принимать это близко к сердцу, Крисницкий, как юнец, рассуждает о справедливости… Михаил хмыкнул и закрыл лоб ладонью.

С намерением пожелать жене доброй ночи Крисницкий велел убирать со стола, с легкостью поднялся и, подойдя к замеревшей Тоне, коснулся ее руки, посмотрел в знакомые глаза проникновенно – понимающе, почти жалобно, поцеловал запястье и отправился к себе, прошептав напоследок:

– Прощай.

Тоне хотелось в ответ прикоснуться к нему, почувствовать под пальцами его теплые волосы.

15

Приехав домой, после первых восхищенных поздравлений Тоня заметила ласковую горечь в глазах Надежды Алексеевны. Позже она поймала себя на мысли, что Федотов тщательно обходит в беседах все, что хоть отдаленно может ссылаться на ее частную жизнь с Крисницким. Он невероятно много расспрашивал о столице, некстати вставлял замечания, из которых ясно следовало, что и он в молодости «блистал» и прочие приятные мелочи, которые не имеют никакого значения для слушателей, но обладают тайным магическим смыслом в понимании поведывающего их. Но ни разу отец даже туманно не сослался на мужа, будто его и не было.

Да и самой Тоне было неловко, как будто тем, что стала частью другой семьи, она потеряла право называться воспитанницей Федотова и быть желанной гостьей в его усадьбе. И раньше она не могла похвастаться тем, что наизнанку знала людей, живущих с ней бок о бок, а теперь и подавно. Она запиралась в бывшей своей опочивальне и непрестанно рисовала, гуляла и играла на фортепьяно. В это время Федотов мучился невысказанными словами, но покорно сидел в комнатке Надежды Алексеевны и помогал ей распутывать пряжу. Вместе они долго обсуждали вкусы Тони, ее наряды и поведение, но не могли подняться к ней и порассуждать об этом с ней самой. Откуда пошел этот обычай замалчивать главное, никто сказать не был в силах.

Почти сразу же Тоня огорошена оказалась известием о скоропалительной свадьбе Палаши. Но ни повидать подругу, ни расспросить о ней госпоже Крисницкой не удалось.

– Ты расцвела после свадьбы, радость моя, – обмолвился Федотов на одном из неспешных деревенских завтраков с яйцами всмятку и горячей кашей, от которой Тоня всегда чувствовала приступы тошноты. – Не то, что твоя матушка. Та начала чахнуть замужем…

Федотов спохватился позже, чем увидел разгоревшееся интересом личико Тони. Она замерла, почти перестав дышать. Совсем недавно от одного неприятного знакомца Тоня получила сведения, что ее мать подговорила любовника убить мужа и от великой любви поехала с ним, бросив дочь на произвол судьбы.

Однако быстро поняв, что продолжения многообещающего вступления Федотова не последует, она поджала кончики рта и уставилась в крошечную кофейную чашку. Опекун никогда не говорил со своей воспитанницей о ее происхождении, ограничиваясь лишь завуалированными намеками. Тоня уже устала брыкаться и мучить себя домыслами.

– В высших кругах могут шептаться, что она незаконнорожденная, – сказал однажды Федотов Лиговскому, не скрывая опасения в том, что честолюбец Крисницкий откажется связываться с ней.

– Какие могут быть сомнения, если рождена она в законном браке? – удивился Лиговской, почитая это дело решенным и размышляя, даст ли оно всходы, на которые он так надеялся. – Внешние приличия соблюдены. И состояние Литвинова полагается ей, несмотря на козни братца. Уж твоя жена и мои юристы позаботились об этом. Этот идиот не может помешать нам. Так что спи спокойно, Крисницкий не откажется.

– Да, но Тоня может отказаться. Я что ли не хочу для нее определившегося будущего? – в сотый раз вздохнул Федотов, на что Лиговской лишь пожал плечами.

Федотов продолжал молчать, ерзая на стуле и тужась не наговорить лишнего. Он знал наверняка, что Антонина не удержится от расспросов и окольных путей разъяснений. Ну что за желание все всегда знать?! Особенно то, что знать не положено, особенно понимая, как этого не хочет он! Неблагодарная девчонка, сколько он сделал для нее, могла бы проявить уважение, и…

– Мама не была счастлива в браке с моим отцом, поэтому у меня нет нормальной семьи? – спросила Тоня напрямик.

– Душа моя, ты же знаешь…

– Папа! – вскричала Тоня, приподнимаясь с обитого зеленой тканью стула и, опираясь на стол локтями, нетерпеливо взирая на Федотова. – Я уже замужем, я взрослая, можешь ты, наконец, рассказать мне все?! Так или иначе я узнаю, так лучше от тебя. В свете много словоохотливых…

– Ну, нет, дорогая, – усмехнулся Федотов. – Они и сами ничего толком не знают, могут лишь сплетничать. Как было все на самом деле, осталось погребенным в семье, и это верно. И многие, кто знал, непосредственные участники событий, почили. Остальные будут молчать.

– Что за невыносимая привычка создавать вокруг себя тайны! Не была же она, в самом деле, публичной женщиной!

– Как ты смеешь говорить такое о своей матери!

– Так почему, папа, ну почему?! Ты сам не хуже меня знаешь, что, если запрещать, человек сделает это в сто раз быстрее!

Тонино сердечко терзалось тайной. Тайной тем более невыносимой, что ее, считая слишком ранимой, ограждали от правды. Как нестерпимо, когда тебя мнят недозревшей! На самом же деле Тоня знала, насколько она умна и сильна. Правда, в непредвиденных ситуациях часто забывала об этом, чувствуя себя лишней, мучаясь вдобавок из-за застенчивости и безынициативности. Она каждое утро давала себе слово, что будет более открытой.

Федотов испугался, что Тоня натворит бед в поисках правды, и приуныл, что заставило его пойти на отчаянный шаг.

– Твоя мать была сестрой моей жены, это тебе известно. Поэтому ты со мной. Ее брак не был удачным, как ты успела заметить. Она переступила через приличия, за что поплатилась. Мужчина, с которым она связала свою жизнь, обманул ее ожидания, что побудило в ней болезнь. Она давно умерла, Тоня, это правда.