Кружевные закаты

Михаила растопляла трогательная застенчивость Антонины из-за новой роли замужней женщины, в которой она пыталась выступать достойно, но допускала промахи, отчего сокрушалась. Все это забавляло, и, оглядывая хозяйку своего дома, Крисницкий размышлял, как хороша она с оголенной шеей, с этими коричневыми завитками там, где заканчивается линия волос и белой, почти просвечивающейся кожей. Хотя, нельзя не признать, не будь она его женой, он едва ли вообще стал смотреть на нее.

Тоня скромно улыбнулась мужу и охотно подала руку, испытав легкое разочарование оттого, что он не обнял ее за талию. Но главным чувством в ее душе было тихое ликование, что не оказалась, подобно многим своим сверстницам, поставлена перед окаменевшей, необратимой необходимостью терпеть рядом «посланного богом». В общем-то, зря она маялась перед свадьбой. Она любила выдумывать разные нелепые истории, но удивилась бы, увидев, как они сбываются. Все это фарс и нервозность, распыляемая в себе за неимением иных забот! Ничего не изменилось, ей весело и приятно, ее окружают заботой, вывозят в свет… Перед Тоней вставали уже радужные перспективы будущего, наполненного пониманием и взаимностью. Правда, иногда покой ее дней нарушали воспоминания о Льве, но она старалась не обращать на них внимания, не превращая всю жизнь в одну сплошную любовную агонию.

В театре она слегка оторопела от обилия красок и шума. Муж беспрестанно, завидев кого-нибудь из знакомых, представлял ее, испытывая плохо скрываемую гордость. Знакомые же испытывали плохо скрываемое недоумение, каким образом разночинец (или вовсе купец?) Крисницкий умудрился сочетаться узами с девушкой старинного дворянского рода. Она, понятное дело, опутана этим скандалом, связанным с недостойным поведением ее матушки, да и дядюшка, чего греха таить, хорош, хоть и защищал честь семьи… Но ведь не бесприданница, и лицом вышла. Не понять им никогда этого Крисницкого! Умеет опутывать людей, с этим не поспоришь. Впрочем, никто и не собирался. Вечер был слишком хорош, чтобы не наслаждаться им, отдавшись в парализующую волю власть роскоши, сознания собственной значимости и хорошей музыки. Разве не за этим они пожаловали на этот праздник жизни?

Тоня не была тщеславна, но сейчас находилась в опьянении происходящим. В жизни появилось приятное разнообразие, только и всего. Поразительно, что предчувствие события всегда оказывалось ужаснее и сильнее, чем впечатления от реальности.

Крисницкие медленно продвигались к своим местам, давая щедрую возможность всем, кто еще не удосужился взглянуть на них у входа, как следует рассмотреть молодоженов и сделать соответствующие выводы. Вежливо засмеявшись шутке какой-то грузной графини, Крисницкий поднял напомаженную голову с гладко зачесанными назад еще не начинающими редеть волосами и приметил Марианну, неприкаянно стоящую на балконе. Несколько мгновений он стоял в нерешительности, понимая, что не приветствовать хорошую знакомую будет грубо. Лоб его прорезала не по годам глубокая морщина. Тоня вмиг из безобидной девочки превратилась в угрозу. Или Марианна стала опасной? А, впрочем, обе все равно узнают обо всем до мелочей, насплетничают ведь добрые люди! Нет, не стоит сегодня. Слишком мало времени прошло с момента объяснения. Крисницкий сглотнул. Не в силах он назвать это, как должно, «разрывом»! Верит, что ничего не решено.

Декольте Марианны было вырезано слишком низко. Всем своим совершенством она отрешенно и изящно вперилась локтями в перила. Крисницкий не мог отогнать эту картину от мысленного взора.

– Душа моя, надобно нам пожелать доброго здравия еще нескольким людям, – прошептал он, наклонившись к жене и ощущая тонкий и отчего-то знакомый аромат, поднимающийся от ее нагретой кожи. Удивительно, она без шали и с такими открытыми плечами, а не мерзнет!

– Прошу вас, давайте дождемся антракта, я уже утомилась, – умоляюще взглянув на него, в тон ответила Тоня, поеживаясь.

«Нет, все-таки мерзнет, – расстроился Крисницкий. – Убить мало Игната!»

Согласившись, он усадил супругу и приготовился слушать крайне скучное, по его не одинокому мнению, зрелище, и всеми силами пытаться не задремать. Впрочем, иногда певцы поднимают такой рев, что это практически невозможно… И понять бы еще, что они пытаются выразить. Хотя этот вечер соприкосновения с прекрасным, по-видимому, не будет столь же удручающ, как все прочие, поскольку прекрасное сидело в мягком кресле рядом и наивно хлопало темными ресницами, вертясь в разные стороны и сминая поднимающееся пузырем вокруг ножек платье.

Углубившись в сиденье и подперев кулаком подбородок, Крисницкий предался безрадостным мыслям о том, что будет, если рабочие взбунтуются, заболеют или решат вернуться в деревню, к истокам, коли отменят-таки крепостное право. Это сейчас большинство из них – беглые, а если и власть станет на их сторону? Несправедливо потерять все, что годами создавал таким трудом, отказываясь от семьи и дружбы… Впрочем, к чему обманывать себя?

Не к дружбе и семье он беспощадно карабкался эти годы. И вдруг ему стало мучительно дышать, а в желудке, словно тошнота, поднялась волна. Ведь он умрет раньше этой девчонки. Умрет, и что отдаст вечности? Следующие поколения и думать забудут, кто был Крисницкий, самодовольно взирающий на них с мастерски написанного портрета, если им повезет попасть в его особняк. А жена, беззубая старуха, ответит им: «Этот дурак гнался за богатством, а достигнув его, захирел, поскольку не знал, что предпринять дальше и какой смысл во всем его существовании». До сего момента его поддерживала Марианна, но, кто знает, быть может, все в прошлом. Кто был тот представительного вида хлыщ, снующий возле нее на балконе? Он, кажется, принес ей программку?

Крисницкого кольнула ревность. Он нетерпеливо покосился на сцену и фыркнул. Тоня с удивлением и немым укором глянула на него, но рассудила, что узнать причуды и темные стороны мужа времени у нее будет предостаточно, а вот выяснить, мальчик ли исполняет партию Вани (голос так тонок!) иной возможности не представится. Неприятно будет вспоминать этот промах и досадовать на то, что Мишель (в мыслях она звала мужа именно так, а в непосредственном обращении предпочитала вовсе уходить от имени, считая «Мишеля» неподобающим его возрасту и положению, а «Михаила Семеновича» высокомерным) не вовремя начал вести себя глупо. От отца она наслышана была о его странностях и мудро решила не афишировать свою осведомленность, пока не станет невмоготу.

Эта девочка несмотря на свою угловатость во взглядах и полное отсутствие опыта предугадывала последствия того или иного шага и, подозревая, как рассмешила бы собравшихся, чувствовала себя умудренной и всесильной, всерьез полагая, что мужа тревожить по пустякам не стоит. Впрочем, быть может, как раз она, а не все собравшиеся, считающие себя столпами, только и умела жить, получая от каждого дня искреннее удовольствие и без страха, а даже с каким-то сладостным трепетом ожидая от будущего больших свершений. Быть может, кому-то показалось забавным, с каким спокойствием юная девушка (ведь все убеждены, что опыт и мудрость могут прийти только с возрастом, а в молодости вести себя осмысленно неестественно и смешно), держала себя рядом с человеком почти вдвое старше ее. Но, кто знает, не лучше ли на заре жизни проявить благоразумие и, пусть это нелепо при желании открыть мир заново, учиться мудрости, не повторяя ошибок других, чем потом собирать осколки и в немой тоске гадать, где треснуло счастье?

В перерыве Крисницкий, терзаясь не слишком приятными думами, прихватил Тоню за локоть и бросился искать Марианну.

Она, словно статуя в современной интерпретации, стояла у окна и зачарованно смотрела на черную улицу. Временами по пустым мостовым прокатывалась, грохоча, карета, изредка пробегал посыльный мальчишка с поручением. Марианна замедленно размышляла, с какой странностью переплетаются человеческие судьбы и как красочно разгораются огоньки под ловкой рукой фонарщика. В голове ее проносились сумбурные не связанные обрывки мыслей, чувств и фраз, лишая ощущения времени и принося странное, спокойное облегчение натруженным думам. Она не была несчастна, не завидовала, зная, что Он здесь с молодой женой, а та поистине хороша в светлом платье, пусть и выглядит напуганной. Нет, Марианна испытывала недоумение и легкую жалость, граничащую с тоской, потому что нигде не чувствовала себя в кругу любящих друзей. Возможно, она сама препятствовала этому какой-то своей внутренней преградой перед живыми существами, ведь везде и всегда, даже в амплуа нарушающей приличия актрисы возможно отыскать таких же, как сама, вольнодумцев. Но она была слишком пассивна для того, чтобы ревностно звать там, где их, возможно, и не было, и не будет. Не всем везло с окружением… Коллеги по театру считали Веденину заносчивой и медлительной, немало завидуя ее успехам, сама она считала их кричащими, хоть и признавала, что кое-кто из них, наиболее самовлюбленные, талантливы и многое могут сказать языком жеста и мимики. Но… Все не то! Она рвется к идеалу и понимает при этом, что никто никогда не сможет даже приблизиться к нему. Те, кто растворяется в служении людям, теряют личность и становятся безликими орудиями чужих или своих идей. Куда ее занесли раздумья? Марианна невесело усмехнулась и повернулась к лениво бредущему потоку зрителей, обсуждающих творение Глинки и удачно обходя все, что хоть отдаленно походило на анализ или порицание.